Олег Ждан - Государыня и епископ
Стоял апрель 1767 года.
Воссоединение с Православной церковью всех отторженных от нее епископ Георгий считал своей главной жизненной задачей. Иначе зачем он ходит по земле?
Обидел девку. Ривка или Луиза?
Николай Богданович Энгельгард передал с Фонбергом обер-коменданту Родионову личное письмо, в котором настойчиво просил раз в десять дней сообщать по почте, как идут дела приготовления. Он и получил через десять дней сообщение, что инженер прибыл, работы начались, строится мост, вкопаны штандары под фундамент и размечены стены будущего дворца, ремонтируются дороги. Еще обер-комендант сообщал, что известие о приезде императрицы произвело на жителей хорошее нравственное впечатление, но после этого Родионов замолчал. Прошло и еще десять дней, и три недели, и месяц, — город молчал. Что, может быть, заболел обер-комендант? Как-то он жаловался на головные боли, но есть в городе городничий, капитан-исправник, есть предводитель дворянства. В чем дело? Конечно, позже придется ехать самому с инспекцией, хотя и вполне доверял Родионову, но пока рано. Каждый день ждал письма, но прошло и еще две недели, а никакого сообщения не поступало. Он уже начал сердиться, хотя и понимал, что, наверно, есть причина у обер-коменданта молчать, что еще хуже. Николай Богданович уже собрался было ехать в Мстиславль, как наконец получил подробное письмо. Причина молчания была проста: когда мосты были построены, — каждый с двумя ледорезами, а стены дворца и трапезной вполовину возведены, стало ясно, что деньги, отпущенные казной, заканчиваются. Между тем, предстояло еще накрыть дворец и трапезную гонтом, купить и доставить из Смоленска мебель, чтоб не стыдно было перед императрицей, кроме того, староста городской купеческой гильдии обещал привезти для императрицы обеденный сервиз из Москвы. А еще нужно было иметь про запас двести-триста рублей, чтобы заплатить шляхтичам и купцам за лошадей, требуемых в ордере. В Петербурге предполагают, что лошади будут бесплатные, что по одной лошади от тридцати живых душ приведут купцы и мещане и по одной каждые пятьсот крестьян. Да, приведут, но какие то будут одры!
Конечно, лошади пойдут только до следующей станции, то есть до Новгород-Северска, а затем вернутся, но не приведи Господи не выполнить это распоряжение. Пришлось созывать дворянское собрание, заседателей Совестного суда, торговых депутатов, церковных и костельных старост, старшин богатых — стеклодувов и горшечников — купеческих гильдий, членов мещанской управы — требовать в непредвиденных расходах участия. Собрали по уезду почти полтысячи, но и этого, по всему видно, не хватит.
Тут еще дело и в сроках: как сообщали друзья и приятели из Петербурга, подготовка шла полным ходом, особенно в южных краях империи, в Таврии. Пятнадцать миллионов отпустила казна на путешествие, почему же Мстиславлю только три тысячи?
* * *Однажды вечером Зося, хозяйка Фонберга, долго молчала за ужином, словно раздумывала о чем-то, и вдруг сказала:
— А я тебе, Юрка, нашла другую квартиру. Не надо тебе жить у меня. Хорошая там хозяйка, лучше, чем я. Старушка. Чисто у нее, хорошо. А то уже говорят люди. Ты еще молодой, и я не старая. Плохо мне с тобой. И тебе плохо, правда? И нельзя ничего такого, правда? Лучше тебе уйти, да?
— Как скажешь, Зося. Мне у тебя было хорошо.
— Нет, плохо. Я знаю. — Но тут же и передумала: — Ладно, поживи еще. Платишь хорошо, а мне деньги нужны.
По вечерам, словно взяв за правило, он стал гулять по длинной еврейской слободе, поглядывая на окна дома Моше Гурвича. Иногда ему казалось, что увидел отодвинувшуюся занавеску в окне. Настойчивость его была вознаграждена: однажды, звякнув дужкой ведра, вышла из дому Ривка, направилась к колодцу.
— Ривка, — сказал Юрген, — д-дай мне ведро, я тебе помогу.
Она не ответила, и Юрген пошел рядом.
— Ты зря меня боишься, — продолжал он. — Ты к-красивая девушка, и я хочу говорить с тобой. Я помню, какой ты была т-три года назад. А теперь ты совсем взрослая.
Однако Ривка молчала.
Обычно по воду ходят днем, и чаще всего никто им по дороге не встречался.
— Почему ты не хочешь, чтобы я помогал тебе п-подняться в гору? Я в это время езжу обедать к Баруху. Боишься?.. Что я могу тебе сделать плохого? А может, ты п-по-русски не понимаешь?
— Понимаю, — неожиданно произнесла она, не поднимая головы. И голос ее тоже очень понравился Юргену.
Колодец был рядом, дошли за считанные минуты. Но вода в Мстиславле стоит глубоко, обычными «журавлями» здесь не пользовались, каждый приходил со своей веревкой, привязывал к ведру и к барабану, выкатывал наверх за железные ручки. Сворачивали веревку, возвращались. Было заметно, что нести ведро и веревку Ривке тяжело.
— Позволь, я понесу.
Она покачала головой.
— Или дома не хотят, чтобы мы разговаривали с тобой?
— Не хотят, — ответила Ривка.
— Кто не хочет, отец?
— Все, — ответила она и круто свернула к дому.
Как странно, что в его немецкой судьбе появилась российская императрица Екатерина, еврейская девушка Ривка, этот город и речка. Как странно, что когда-то его предки приехали жить в Великое Княжество Литовское, ставшее позже Польским королевством, теперь — Россией. «Нас это не касается, — говорил отец. — Наше дело — работа». Эту фразу отец повторял едва не каждый день, она наскучила всем, как сверчок в щели, но и возразить было невозможно: как же иначе? Да, наше дело — работа, потому все тотчас умолкали, а отец, наверно, считал, что очень убедительно высказался. И вообще, продолжал он свою главную и любимую мысль, нет в жизни мужчины ничего иного, кроме работы, и ничего лучшего, чем работа. Только работа приносит радости, все остальное — разочарование и печаль. Никому из трех сыновей Иоганна не нравилось такое мнение, а меньше всех самому младшему, Юргену: как же, а праздники, друзья, девушки? Но и он молчал, потому что старший, Фридрих, когда-то яростно спорил с отцом, а теперь, женившись и построив свой дом, только задумчиво покуривал трубку и помалкивал. Он очень много работал, когда строил свой дом, так много, что отвык говорить, и лишь иногда можно было услышать его неопределенное: да-а, работа, работа. Для того, чтобы Юрген, понял, что есть работа в жизни мужчины, отец взял его с собой в Мстиславль на строительство мостов, затем отправил учиться на родину предков. После учебы взял на строительство городской бани, — и, кажется, не напрасно: понял младший сын или смирился с тем, что ничего нет в жизни, кроме работы. Оставалось сыграть свадьбу с девицей Пфеффелей, и тогда его, отца, главная роль и назначение в этой жизни будут исполнены.
Некоторое время Иоганн Фонберг сомневался, кого послать в Мстиславль и не поехать ли самому, — все сыновья умели работать, но в конце концов решил послать одного Юргена: пришла пора его личной ответственности. Кроме того, Иоганна Фонберга беспокоил заметный недостаток сына: Юрген слегка заикался, по-видимому, от излишней скромности. Иоганн надеялся, что самостоятельная работа и жизнь помогут ему избавиться от этой досадной особенности.
Конечно, выбор невесты — отнюдь не только для молодого человека задача. Это дело семейное. Дочь портного Пфеффеля — хорошая девушка, привлекательная внешне, умная и строгая. Вот только была она старше Юргена, крупнее и выше ростом. При встрече она всегда смотрела прямо в глаза, как будто именно сейчас ждала от него чего-то важного.
Отец последнее время слишком часто нахваливал ее. Однажды от таких разговоров Юргену стало невыносимо скучно, и он сказал: «Да, хорошая девушка. Пускай бы Фриц В-вернер женился на ней. Я ему п-посоветую». Отец промолчал, заметно было, что не согласен с мнением сына. И мать, внимательно прислушивавшаяся к их разговору, тоже не согласна. Хорошая девушка, очень хорошая. Хотя. Вся немецкая слобода знала о скупости портного Пфеффеля. Знала, что, договариваясь о шитье, торгуется до последней копейки, а еще хранит даже мелкие обрезки тканей, делает из них коврики и продает на рынке. Понятно, что так же экономна будет и дочь Луиза. Как бы не посадила всех на голодный паек. «Очень хорошая девушка, — повторил отец. — Идет — улыбается. Не знаю никого лучше». Что ж, улыбка у нее в самом деле была хорошая. И добрые серые глаза. «Ну, а главное, — говорил отец, — вы помолвлены. Какие теперь могут быть сомнения? Мы — немцы. Слово надо держать».
Нежданно-негаданно в Мстиславль приехала Луиза, и не одна, а с немецкой нянькой своей, такой же высокой, как Луиза, но тощей как вобла, по имени Ирма. Ну, это понятно, что не одна: дорога далека, город чужой, мало ли что может случиться. С ней, строгой и неулыбчивой Ирмой, было надежно. Конечно, поездка такая обойдется дорого, но есть вещи, которые дороже денег.
Ирма воспитала четырех девочек в семье Пфеффелей и не собиралась покидать их, пока не выдаст всех замуж. Луиза, старшая среди сестер, была первенцем также и для нее, няньки, и потому Ирма считала себя особенно ответственной за ее будущее. Сопровождала Луизу даже на праздники, но на глаза людям не лезла, а стояла где-либо за деревьями, чтобы в нужный час встретить и проводить к дому.
