Валентин Рыбин - Семь песков Хорезма
— Султан Кенесары ненавидит продавшихся наших вождей! — попытался было пояснить посланник, и опять Аллакули-хан прервал его лепет:
— Если Кенесары ненавидит ваших продавшихся вождей, то почему же он не может поубивать их и взять власть в джузе?
— Повелитель, у Кенесары не хватает сил, ему нужна помощь. Он просил вас поднять в седло ваших бесстрашных джигитов и послать их на Тюб-Караган.
— Значит, Кенесары решил взять меня за уши и поворачивать мою голову, куда ему захочется? — Хан недобро засмеялся, и сановники поддержали его тихим угодливым смехом.
— Повелитель, мы все рабы ваши... Мы все — ваши глаза и уши. Мы только хотим указать на ту опасность, какая подкрадывается к Хорезму. Ныне в Оренбурге большие перемены. Белый царь прислал нового генерала.
— Нам известно об этом, — сказал Аллакули-хан.
— Но известно ли вам, правитель, что новый генерал, имя его Перовский, отвергает все порядки, введенные в джузе у хана Джахангира? (Джахангир — в ту пору правитель Малого джуза) Бывший запрещал своим казакам распахивать за рекой Уралом земли, а новый пытается выдвинуть посты на Эмбу и создать там свои укрепления. Его поганые казаки носятся по всей степи, преследуя Кенесары.
—А этот волчонок испугался и прислал тебя ко мне?! — хан довольно рассмеялся, и еще громче захохотали его вельможи. — Скажи своему сердару, чтобы ничего не боялся. Когда настанет время, я приду к нему на помощь. Однако это время определять не ему. Его дело следить за каждым движением русских и доносить мне. Спасибо ему за весть о постройке русской крепости на Тюб-Карагане, но я и без него о ней знаю. Известно мне и недовольство русских. Они считают, что по моему повелению разбойники везут в Хорезм рабов и называют меня главным разбойником. Но это не так. Ваш Кенесары своими разбоями позорит меня перед всем миром... Скажи своему сердару, чтобы зря не произносил мое имя. Лев остается львом, волк — волком. Пусть ваш волк, как и раньше, везет в Хорезм побольше русских пленников, они мне нужны... Они — люди мастеровые.. Но когда Кенесары услышит, что меня называют рабовладельцем, а ханство мое рабовладельческим, пусть говорит всем; «Россия — тоже страна рабовладельцев!»
— О, повелитель! — выбрав момент, вновь заговорил посланник. — Кенесары всегда помнит о вас и возносит ваше имя до небес.
— Ладно, гость, убирайся! Передай Кенесары — я дам ему пороху и ружей. Людей не дам. Мои люди в рти дни воюют в Хорасане. Иди, у меня много дел. — Небрежным взмахом рукава хан дал понять всем присутствующим сановникам, что аудиенция окончена. Кай сак, беспрерывно кланяясь и пятясь к двери, удалился.
Аллакули-хан промокнул лоб шелковым платком, взял с подноса пиалу с чаем, отхлебнул и распорядился, чтобы привели русского пушкаря. Он вошел, одетый в туркменский красный халат-дон, в белый тельпек и сафьяновые сапоги. Русая бородка парня была аккуратно подстрижена по-туркменски, полумесяцем. Но ни одежда, ни старания цирюльника не, смогли скрыть рус скую природу Сергея. Войдя, он остановился и некоторое время, вовсе не испытывая никакого страха, с изумлением разглядывал хивинского хана. «Так вот ты какой — маградит вселенной!» — выражали глаза Сергея, в то время как Юсуф-мехтер шикал на него и приказывала
— На колени, раб! На колени перед ханом Хивы!
До пушкаря наконец дошло, что от него требуют, и он, опустившись на колени, снял тельпек, обнажив русую курчавую голову. Он снял тельпек, но, оказывается, не надо было этого делать, поскольку по мусульманскому обычаю шапок тут не снимают ни перед Богом, ни перед чертом. Вновь визирь зашипел на него, но Аллакули-хан, вяло улыбнувшись, сказал:
— Ладно... Что возьмешь с христианина? Они все глупы и невоспитанны.
Сановники угодливо засмеялись. Визирь на этот раз, не дожидаясь указаний, помог подняться пушкарю и усадил его на то самое место, где только что сидел кай-сакский посланник. Сам встал у левого плеча хана, чтобы вести перевод беседы.
— Нравится тебе у нас? — спросил хан у Сергея. —Да ничего вроде бы. А вообще-то я Хиву еще не видел. Сижу все время то в караулке, то в саду на траве...
Ответ пушкаря явно позабавил сановников и самого хана: ни доли воспитанной лести, ни тени смущения — дикарь-дикарем. Хан не стал обижаться — повел себя по-простецки, словно принял игру в дурачка.
— Мне туркменские сердары рассказывали о тебе, пушкарь. Я знаю, что ты убил своего офицера, сбежал в Персию и теперь оказался у нас. Доволен, что попал ко мне?
— Покуда еще не знаю, ваше величество. Это будет зависеть от вас. Сердар Рузмамед сказывал мне, что у тебя пушки без дела лежат, не стреляют будто бы. Может, соврал он? Но если правду сказал, то это по моей части. В батарее мне приходилось заниматься починкой стволов и лафетов.
— Тебе сказали правду.— Хан довольно улыбнулся. Давно он уже не вел ни с кем столь откровенного разговора. — У меня много пушек в крепости. Все они лежат без дела больше ста лет.
— Шутите, небось? — не поверил Сергей. — Не может того быть, чтобы целых сто лет лежали. Так только в сказках.
— Лежат сто с лишним лет, с того дня, как мой предок, хан Ширгази, уничтожил отряд Бековича-Черкасского и захватил у него все пушки, — пояснил хан.
— Да неужто все еще целы? — удивился Сергей. — Вот это да!
— А ты слышал о Бековиче? — спросил Аллакули-хан.
— А как же не слышать! Вся Россия о нем помнит. Хан Ширгази отрубил ему голову, а тело набил соломой.
— Правильно говоришь, пушкарь. — Хан посуровел. — И еще тебе скажу так. То, что говоришь со мной без боязни, мне это по сердцу. Сумеешь исправить старые пушки — сделаю тебя первым человеком в ханстве. А если окажешься плохим мастером — сниму голову, как Ширгази с Бековича. На этом давай и закончим пока наш разговор. Сейчас поедешь с моим визирем в Хиву, там он тебе покажет старые пушки.
Спустя час Сергей с Юсуф-мехтером и другими сановниками в сопровождении сотни ханских нукеров, на конях ехали в Хиву.
Сергей за две недели общения с людьми хана привык к обстановке, освоился и чувствовал себя не хуже любого вельможи. «Вот только вежливости маловато, — с сожалением думал он о себе, покачиваясь в седле и глядя на сановников. — Уж больно они все вежливые, слово грубое друг другу сказать боятся, кость бы им в горло! Видно, это у них от природы. Природа у них тут, ну, прямо сказочная. Тополя, сады фруктовые, соловьи, аисты кругом. Да и не работают ни хрена эти дармоеды — больше языками мелют. Вроде бы дела государственные правят, а послушаешь — ну, равно дети рассуждают. И все смеются, кость бы им в горло!» Юсуф-мехтер, видя, что пушкарь задумался, ткнул его в бок черенком кнута:
— Хов, Сергей-топчи, зачем скучаешь? Невесту свою вспомнил, да? Невеста у тебя была?
— Была, да сплыла, — неохотно отозвался Сергей.
— Ничего, не горюй, найдем тебе другую. Примешь нашу веру — вместе пойдем по дворам, сам выберешь себе девку. Хочешь сартянку — сартянку возьмешь, захочешь еврейку — пожалуйста, туркменку можно, татарку тоже найдем.
— Не хватало мне еще мусульманок! — обиделся Сергей. — Лучше век буду жить бобылем!
Сановники заливисто засмеялись. Пушкарь тем и нравился им, что беспрестанно забавлял своими речами.
Незаметно подъехали к стенам Хивы. Увидев сановников хана, стража принялась разгонять скопившийся люд у ворот. Но куда там! Под ноги лошадям полезли с плачем и причитанием нищие и юродивые. Юсуф-мехтер поморщился, сунул руку под халат, вынул кошель и бросил горсть монет на головы несчастным. Его примеру последовали и другие сановники.
— Бедные люди, — проговорил Юсуф-мехтер. — Если мы им не дадим хлеба, больше никто не даст. У вас в России, говорят, тоже много нищих?
— Много, Юсуф-ага. Век Россия в нищете. Русский мужик богат смирением да нищетой.
Въехав в огромные арочные ворота дворца и оказавшись на просторном дворе, вокруг которого ровными рядами стояли высокие здания с айванами, сановники слезли с лошадей. Нукеры подхватили их за уздечки и направились на хозяйственный двор. Юсуф-мехтер повел
Сергея в другой, оружейный двор. Несколько придворных сопровождали их. Двор этот сплошь был завален пушками: они, заброшенные к забытые, лежали вдоль стен. «Мать честная! — подивился Сергей. — Видно, как стащили их сюда, отобрав у Бековича, так они и лежат: мокнут под дождем, сохнут под солнцем. Вот уж где бесхозяйственность! В нашей, русской, армии за такие беспорядки враз бы в расход пушкарей пустили, а тут лежат пушчонки, да еще напоказ их выставили!»
Сергей, ступая по стволам, стал разглядывать орудия, отмечая про себя: «Вот бомбарда древняя... Сколько же ей годов, интересно? Небось, лет четыреста с гаком... А вот тяжелое орудие, кажись, мастера Семен-кн Дубинина... Серпантина здесь же французская... Вот какая, стало быть, была артиллерия у Бековича». Разглядывая тронутые ржавчиной и окисью стволы, Сергей открыл для себя, что не все тут пушки петровских времен, есть и такие, которые попали сюда позже похода Бековича. Несколько единорогов, прижавшись один к другому, лежали, словно пузатые поросята, и ни на одном не было диковинной фигурки зверя. А вот тупорылые корабельные пушчонки: их наверняка сняли с какого-нибудь каспийского корвета или брига, попавшего в руки хивинцев... «Одни стволы, и нет ни одного станка, ни одного лафета, видно, все сгнили, — с досадой отметил Сергей. — Да и стволы искалечены сплошь: ни цапф, ни дельфинов, ни винградов... А мушки и прорези съедены ржой... Непонятно, зачем вся эта рухлядь хану Аллакули? Ведь куда удобнее ему воевать замбу-реками. Взвали их на верблюда и айда в поход. Как стрелять спонадобится, то уложи верблюда, установи между двух его горбов замбурек и пали на здоровье по противнику. Опять же замбурек гораздо легче всех других орудий...»
