Иосиф Опатошу - 1863
Вокруг зданий снуют тени, подходят к тебе и приносят с собой из темноты сдавленные крики.
Мордхе огляделся, чтобы посмотреть, не появятся ли доминиканцы из-за королевского замка.
Он никого не увидел. Несущие вахту солдаты бродили с ружьями в руках, старые деревья качали голыми ветками и скрипели, из арок слышался свист, как будто немые камни, всезнающие и молчаливые, подавали тайный знак об опасности. Открылась дверь, и вышел выкрест Донин[33]. За ним следовала процессия доминиканцев. Выкрест, победил последнего из тосафистов[34] — седого реб Йехиэля[35]. Из-за темных зданий выбегали окровавленные евреи и отчаянно кричали, а чернь, заходясь от радости, вынуждала их смотреть, как сжигают Талмуд. На том месте, где противник Рамбама[36] приказал сжечь «Путеводитель растерянных»[37], еще тлели угли, пылали тысячи Талмудов, горящие буквы освещали город и рыдали в пламени. Это и есть Тора и вознаграждение за нее! Не выдержав этого зрелища и желая стереть город, где сжигают Божье слово, Он подал глас свыше: «Так Я наказываю своих детей, око за око! Не ради вас строю Я дом Израиля, но ради Своего святого имени, которое вы оскверняете, куда бы вы ни пришли!»
И среди криков в этом голосе послышалась мелодия ешивы, где седой реб Йехиэль учил сотни учеников, учил наизусть, без текста Талмуда, поддерживая пламя.
Массивные старые здания стоят пропитанные кровью поколений и помнят стоны замученных евреев.
С Сены донесся долгий жалобный крик, похожий на крик чайки. Мордхе пошел быстрее и заметил, что прохожие сторонятся и пугаются его, а ему так тягостно одиночество. Шаги растворились в темноте у реки. Звуки умолкли, и стало так тихо, как будто последний прохожий оставил Мордхе одного в огромном городе.
Где он? Что он здесь делает? Бродит среди теней и отблесков, показывает на них пальцем и думает, что видит перед собой людей, говорит с ними, обращается к ним с просьбами. Сотни тысяч немых домов с их тенями, что им известно о Мордхе? Кому он нужен?
Никому, никому!
Из темноты выглянуло заплаканное лицо его матери: «Сынок, вернись домой и покайся!» — а над всем этим парило светящееся лицо Фелиции, словно пылающее солнце над истребленным городом…
Мордхе вздрогнул и закусил губу. Холод пронизывал его до костей, он вдруг почувствовал такой ветер, как будто в его голове открыли все форточки. Он съежился и завернулся в собственную душу, уже не мечтая о теплой постели, а только о темном проулке и лестнице перед дверью. Когда он встречал такого же бродягу, ему становилось теплее, будто встретил старого знакомого. Хотя они и виделись впервые, все равно делились друг с другом табаком, едой, разговаривали по душам и расходились.
Однажды ночью Мордхе встретил Сесилию, худенькую девушку, похожую на ребенка. Где она теперь?
Из бокового переулка выскочила группа полицейских и выстроилась полукругом на бульваре. Началась беготня, девушки, которым после полуночи запрещалось гулять по улице без сопровождения мужчин, бросились врассыпную, как при приближении опасности. Прежде чем Мордхе успел оглядеться, несколько девушек подскочили к нему, подхватили под руку, прижались, умоляя защитить и сказать, что они знакомы, если полицейские их остановят… о, месье все понимает… мон шер… мон шер…
А когда полицейские прошли мимо, девушки со смехом рассыпались по бульвару, посылая Мордхе воздушные поцелуи, и побежали к открытой церкви, вход в которую в свете тусклой масляной лампы был похож на вход в глубокую, едва освещенную пещеру.
Перед церковью девушки обступили бородатого мужчину, выглядевшего так, будто он только что вылез из пыльного чулана. Мордхе узнал незнакомца. Это был Норвид.
— Кто ты, бородач?
— Я поэт!
— И художник, конечно!
— Я христианин, — доброжелательно отметил Норвид.
— Он пророк!
— Пойдем со мной, пророк. — Одна из девушек взяла Норвида под руку.
— Нет, со мной!
Девушки гладили его длинные волосы и рассмеялись, когда он попросил их:
— Дочки, я прошу вас, не курите в доме Господнем.
— Пойдешь с нами?
— Я все сделаю, дочки, только не курите.
— Слушаюсь. — Девушка бросила сигарету и встала перед ним, как послушная школьница.
— Я тоже!
— Хорошо, хорошо! Теперь, дочки, встаньте на колени, все мы грешны, все.
Девушки, обступившие незнакомца, по очереди опускались на колени перед каменным крыльцом и крестились вместе с ним.
— Сколько зарабатывает каждая из вас? — спросил Норвид.
— Сколько получится.
— А если я отдам вам все, что у меня есть, чтобы вы пошли домой и больше не болтались по улицам, вы сделаете это?
Девушки рассмеялись.
— Вот вам тридцать франков, дочки.
— Ты бедняк?
— Я? Нет, я богач.
— Тогда почему ты даешь нам так мало?
— Не деньги делают человека богатым, дочки, не деньги!
Они обступили Норвида, щебеча, словно птички, делили деньги и переговаривались между собой.
Мордхе смотрел на маленьких напудренных девушек, которые, как дети на маскараде, слонялись по бульвару, на обросшего Норвида, и в его душе вновь зазвучала мелодия.
Какая-то дикая сила гнала его. Он больше не был одинок. Мордхе шел сквозь ночь, и темнота освещала его светом.
Он миновал собственный дом.
Консьержка, сидевшая в расстегнутом черном плаще у входа в дом и почти незаметная на фоне двери, окликнула его:
— Месье Алтер!
Он обернулся, сообразил, где находится, и с улыбкой ответил:
— Добрый вечер, мадам!
— Куда месье идет так поздно?
— Я задумался и не заметил, как прошел мимо дома.
— У меня, слава Богу, нет времени думать, месье. Когда я заглядываю иногда в мужнину Библию, все начинается расплываться перед глазами и клонит в сон. Видимо, не всякая голова создана для размышлений, месье… Мой муж читает Библию каждый день перед сном, а как только начинает засыпать, принимается пересказывать. Мне даже страшно лежать рядом с ним! Не дай Бог, сойдет с ума. Я ему говорю: ведь ты не священник! Консьержу достаточно читать Библию по воскресеньям.
Мордхе не хотелось беседовать с разговорчивой консьержкой, но он не знал, как войти в подъезд, потому что она загородила вход своим широким плащом и без умолку твердила ему про соседей. Мордхе перебил ее:
— Нет ли писем для меня?
— Нет, господин Алтер. — Она подбоченилась и уставилась на него своими кошачьими глазами. — Было письмо для мадемуазель Терезы. Хозяин хочет выгнать ее из комнаты, вы бы видели, как она ему глазки строила.
— Она не платит?
— Почему не платит? Я сказала хозяину, что не хочу иметь в доме гулящую девку, которая спит днем и где-то таскается всю ночь напролет. И какая разница, что она католичка… Она не работает, в комнате — только духи да пудра, а как она одевается? В бархат и шелк, словно богачка. Нам известно, месье, откуда у ночной пташки все это, нам известно.
— Вы же мне сами сказали, мадам, что мадемуазель Тереза играет в водевиле.
— А вы думаете, месье, что настоящая католичка будет петь в водевиле и красоваться перед мужчинами в коротком прозрачном платьице? Мужчины ведь не слишком разборчивы, любая Тереза может свести их с ума! Но я уж позабочусь, чтобы ее отсюда выселили! Разве я не права, месье? Поет целыми днями, даже мой Мишель напевает ее песенки!
— Что же вы хотите, мадам, — отозвался Мордхе. — Тереза — бедная девушка, она молода, вот и поет.
— А если месье полагает, что я стара, то он ошибается. — Она схватила Мордхе за руку. — Если заглянуть в метрику, то еще неизвестно, кто из нас окажется старше! Но у нее нет Бога в сердце, она носит платья до колен, мажется, пудрится. А волосы, месье думает, что это ее волосы? Я вижу, месье хочет подняться к себе в комнату, хорошо, я зажгу фонарь и провожу вас…
— Спасибо, мадам, я дойду в темноте, не беспокойтесь. Доброй ночи, мадам.
— Хорошо, месье. Спокойной ночи.
Мордхе взбежал по ступеням, будто спасаясь от погони, взлетел по винтовой лестнице, перепрыгивая через две-три ступеньки. Он ворвался в комнату, опустился на единственный стул, стоявший у стола, и хотел вспомнить мелодию, звучавшую в его голове по дороге домой. И чем сильнее становилось желание освободиться от душевного гнета, тем тише была ускользавшая мелодия, а мозг наполнялся пустотой. Небрежно опущенные руки сводило болезненной судорогой, голова склонялась вниз. Мордхе сидел как парализованный. Все в нем дымилось, духовное смешивалось с материальным, и в этом тумане вспыхивали полосы света. Поздно ночью он зажег свет, взял тетрадь и принялся писать.
Глава пятая
Гибель за веру
Ночь, беззвездная, безлунная, уже сражалась с горящими тенями. Одержав верх, она разложила тени среди пустых бочек из-под вина, среди гаснущих каминов, протянула их от рынка до городских окраин.
