Юрий Мушкетик - Гайдамаки
Заутрени Микола не отстоял. Он незаметно выскользнул за дверь и, не заходя домой, пошел прямо к Загнийному. Возле корчмы должен был прижаться к тыну, переждать — по улице куда-то ехала сотня надворной службы. У пана Калиновского в Медведовском имении было три сотни, да и в других размещалось по столько же, а то и больше. У Калиновских было около тысячи казаков личной охраны. Каждый пан имел свой гарнизон. Чем богаче он был, тем больше набирал казаков для охраны своего имения от непослушных холопов. В сотнях, кроме казаков, служила и мелкая безземельная шляхта, которая не имела ничего, кроме гонора и шляхетского звания. Это про них говаривал дядько Карый: «Все паны да паны, а свиней некому пасти».
Ряд за рядом проезжала надворная охрана, вооруженная словно на бой: на шеях — по-казачьи повешены ружья, у каждого на боку нож на перевязи, на поясах — рог в медной оправе, обтянутый кожей, и сумочка для пуль и кремней. Одеты все одинаково: в желтые жупаны, голубые шаровары, желтые с черными оторочками шапки.
«Сколько же это денег надо, чтобы одеть и прокормить такую ораву?» — подумал Микола, шагая пыльной улицей.
Писарь Евдоким Спиридонович Загнийный поднялся спозаранок. Он стоял посреди двора за спиной поденщика, который, присев на корточки, мазал выкаченный из-под сарая небольшой возок.
— Пришел, — бросил Загнийный на Миколино приветствие и, приглаживая зачесанный набок, как у дворовых гайдуков, чуб, приказал работнику: — Сеном хорошенько вымости. Да не тем, что в риге, а надергай болотного из стога. В передок много не накладывай, а то всегда раком сидишь. Попону подтяни как следует, а потом к Миколе: — Закончишь корчевать — заберешь пеньки непременно сегодня, пускай не валяются в огороде. Тогда зайдешь ко мне за расчетом. Я после обеда в управе буду.
Микола взял за сараем большую, сделанную кузнецом по его просьбе лопату и через перелаз прыгнул в сад, где рядами чернели кучи земли. Весной Загнийный хотел посадить молодой сад. Чтобы деревья лучше принялись, ямы готовились с осени. Ямы большие, в аршин глубиной, а копались они на месте старого, недавно спиленного сада.
Работа горела в больших Миколиных руках. Редко когда нажимал ногой, больше загонял лопату прямо руками, выворачивая в сторону большие глыбы земли. Присел отдохнуть только раз. Хотелось пить, но, чтобы не встречаться с Иваном, во двор не заходил. Дорыв последнюю яму и сложив в кучу пни, Микола прямо через плетень выпрыгнул на улицу, стежкой через гору направился домой. Быстро запряг в телегу маленькую тощую кобылку, которую, наверное, за её норов называли Морокой, и, погрозив двум младшим братьям, примостившимся было в задке, рысцой поехал к Загнийному. Огромные пни выносил прямо на улицу, не желая проезжать через писарев двор. Возвращаясь назад, поехал шляхом. Напротив управы остановил Мороку, привязал вожжи к возу и, очистив о колеса землю с сапог, пошел в дом. Впереди мелкими нетвердыми шажками проковыляла к двери старушка, неся под рукой что-то завернутое в цветастый платок. Загнийный, как заметил Микола, был навеселе. Сидел за столом красный и что-то быстро писал.
— К вашей милости, Евдоким Спиридонович, — прошамкала старуха. — Горе нам, неграмотным.
— Прошение написать? — не поднимая головы, спросил Загнийный.
— Эге, эге, — закивала старушка, — вы же знаете, какое у меня горе.
— С невесткой?
— С невесткой, — снова кивнула старая. — Так вы не обессудьте, я вот полотна пять локтей принесла.
Она наклонилась к корзине. Писарь молчал, только перо в его руке скрипело тонко и, казалось, сердито. Старушка достала из-за пазухи платочек, зубами развязала узелок.
— И денег полталера. — Она положила на край стола несколько серебряных монет.
Загнийный повел глазом, но продолжал писать. Старушка подождала ещё немного и снова порылась в платочке.
— Я и забыла. Ещё есть.
Она положила деньги. Писарь бросил в чернильницу перо, откинулся на стуле.
— Что же, можно написать. Придешь, Ефремовна, завтра. Всё будет готово: и прошение и позов; не по закону невестка корову присвоила, не по закону. А, и ты тут, — притворился Загнийный, словно только теперь заметил Миколу.
Старушка поплелась к дверям. У порога остановилась, уважительно отступила в сторону, пропуская городового атамана Семена Рудя. Нетвердо держась на ногах, тот прошел через комнату.
— Чего это ты, Евдоким, в праздник сидишь до сих пор, — сказал он, — шел бы к жинке. У тебя ничего нет там? — кивнул на соседнюю дверь.
— Хватит с тебя на сегодня.
— Тебе жалко? — опершись о стул, заговорил Рудь. — На свои ты её купил? На базаре ты сам всё, не платя, берешь…
— Иди, иди пей, если хочешь. Там в сундуке, в углу, початком заткнут. Ключ возьми, — уже в спину бросил Загнийный атаману.
Тот широко взмахнул в воздухе рукой, как слепой, взял ключ. В двух шагах от двери остановился, наклонил голову, протянул руку с ключом. Он ткнулся было вперед, но ключ стукнулся о доску в двух четвертях от отверстия. Атаман снова отступил, минуту подумал — снова повторилось то же самое.
— Подожди, — Загнийный взял из рук атамана ключ. Отпер дверь, толкнул её ногой.
Атаман, пошатываясь, исчез в темной комнате.
— Евдоким Спиридонович, — начал Микола, — вы велели зайти за деньгами.
— Пеньки забрал?
— Забрал.
— Хорошие пни, гореть будут, как порох, — говорил Загнийный, опуская руку в карман. Он отсчитал на ладони несколько монет, положил на стол. — Я всегда так — расчет сразу. Оттягивать не люблю, на, получай.
Микола взглянул на деньги.
— Евдоким Спиридонович, тут только тридцать копеек. Вы же обещали, кроме пней, по четыре копейки на яму. Тридцать ям — выходит талер.
— Слушай, парень, где ты видел, чтобы кто-нибудь за три дня талер зарабатывал? Выдано вкруговую по сорок копеек на день! А ты и трех дней не работал. Такие деньги за десять дней работы никто не получает.
Микола поправил на голове шапку, проглотил слюну, которая почему-то набежала в рот, и, пытаясь говорить спокойно, сказал:
— Мне нет до этого дела, сколько дней копал бы кто-то другой, пусть хоть месяц. Я хочу, чтобы сполна заплатили за работу.
— Я тебе и так…
— Пан писарь, — не громко, но твердо проговорил Микола, — сейчас пойду позатаптываю — месяц будете ломами колотить.
Писарь невольно поглядел на здоровенные, пудовые Миколины сапоги с порванными голенищами, снова полез в карман, отсчитал еще двадцать копеек.
— Ух, а закусить нечем, — вытираясь рукавом, появился в дверях городовой атаман.
Оба, и Загнийный и Микола, ошалело смотрели на него. От губ, вдоль всей щеки протянулись у атамана синие полосы.
— Ты… не ту бутылку взял, — испуганно заголосил писарь. — Чернила выпил. Ох, и горе мне с тобою, ещё и поразвозил по морде! Пойдем быстрее в сени… Не доведи, господи, до греха.
Писарь взял атамана под руку, на мгновение повернул голову к Миколе.
— А ты не торчи тут, больше ни копейки не дам. Ну, чего ждешь, иди!
— Пускай на тебя теперь собаки работают, — Микола плюнул прямо писарю под ноги и выскочил на улицу.
Там, подогнув ноги, спокойно дремала Морока. Микола резко дернул вожжи. Морока от неожиданности кинула задом и рысцой пошла по дороге.
Ещё издали парубок заметил возле шинка большую толпу людей, между ними Ивана и ещё нескольких сынков богачей. Не желая проезжать мимо, он дернул левую вожжу, кобыла свернула с колеи. Под колесами мягко зашуршал песок. Морока сгорбилась, через силу тянула воз. Вдруг воз качнулся, как на выбоине, и чуть не по самые оси завяз задними колесами.
— Но, но, — дергал вожжи Микола.
Кобыла загребала ногами, но воз не трогался с места.
— Но, не издохла, понатужиться не хочешь, — ударил Мороку кнутовищем Микола.
Морока испуганно рванула в сторону, возле оглобли перервался веревочный гуж.
— За хвост её тяни! — крикнул Иван.
«Как же теперь? — в отчаянии подумал Микола. — Стыд какой, и девчата вон смотрят. Всё из-за тебя, — он со злостью взглянул на кобылу, выводя её из оглобель. Потом обошел вокруг воза, оглядел колеса. — Чего я горячусь? — внезапно успокаиваясь, подумал он. — Богачей застеснялся. Пусть насмехаются, черт с ними. Правда, Морока, беги домой».
Он забросил поводья кобыле на шею, шлепнул её по крестцу. Морока мотнула головой и, прижав уши, помчалась в улочку. Бросив на пни дугу, Микола привязал к оглоблям свернутый вдвое чересседельник, положил его себе на плечи. Поплевал на руки, взялся за оглобли. Воз заскрипел задними колесами и тяжело пополз по песку. Через полминуты он был уже в улочке, на накатанной колее.
Позади слышалось улюлюканье, свист. Микола не оглядывался. Он широко шагал по дороге, а за ним, подскакивая на выбоинах, катился нагруженный до краев пнями воз.
