Антон Хижняк - Сквозь столетие (книга 1)
— Простите, — сказала женщина. — Ничего, ничего. Уйди, Мурка. Не путайся под ногами.
Из передней вошли в сумрачную комнату. Придя в себя, Никита подумал, что в это убогое жилище никогда не заглядывало солнце.
— Садитесь, садитесь, пожалуйста, — пригласила женщина с печальным лицом.
А Аверьян произнес:
— Знакомьтесь! Это мой однополчанин, собственно говоря, одновзводец. Посмотрите, какой гвардеец. Зовут его Никитой. Сам он с далекой Полтавщины. Маша, что же ты не подходишь к нам?
Никита увидел в углу возле окна девушку, склонившуюся над шитьем, что ворохом лежало на небольшом столике.
Маша взглянула на гостей, и Никите показалось, что в комнате стало светлее. Словно в затемненные окна заглянуло солнце, что до сих пор где-то пряталось. Два шага отделяли его от девушки, а ему казалось, будто стоит рядом с ней. Его осветили большие голубые глаза с длинными, пушистыми ресницами, трепетавшими, как крылышки вспугнутой птички. Никита забыл обо всем на свете: о неприятной женщине, об Аверьяне, об убогой квартире. Стоял по-строевому навытяжку, опустив руки по швам. Смущенный, он даже не догадался снять фуражку при входе в комнату и теперь, быстро сорвав ее с головы, отступил к порогу.
Будто из-за глухой стены донесся голос Аверьяна:
— Здравствуй, сестричка! — Он подошел к девушке, обнял ее за плечи и поцеловал в щеку, потом обратился к Никите: — Да подойди ближе, что ты стоишь как статуя, нужно вас познакомить.
А у Никиты ноги словно приросли к полу. Он не мог оторвать их от маленького коврика. А тут еще Аверьян назвал его «статуей». Нашел с чем сравнить, с каменными фигурами, что безмолвно стоят в Летнем саду. Никита видел их через решетку железной ограды, когда прогуливались с Аверьяном. Наконец четким солдатским шагом подошел к девушке, прищелкнув каблуками.
— И долго так будешь стоять, дитятко? — не унимался Аверьян, толкнув Никиту.
Девушка поднялась из-за столика. Никита протянул ей руку. Прикосновение ее пальцев обожгло огнем.
Не отпускал руку девушки, устремив взор в ее лучистые глаза, и не знал, что сказать. Наконец отпустил ее пальцы и снова стал по стойке «смирно». Он впервые в жизни пришел в гости к незнакомым людям и смущался, не зная, как себя вести. Да еще эти глаза! Они пригвоздили его к месту. Выручил Аверьян. Вырвал из руки Никиты фуражку и повесил на вешалку.
— Разрешите, тетя, посадить гостя, потому что он так и будет стоять. Послушный солдат ждет приказа. Фельдфебель не нарадуется им. Садись! — приказал командирским тоном Аверьян.
Никита оглянулся.
— Вон табуретка возле столика, садись! — сказал Аверьян.
Ступив два шага, Никита с разгона сел. Хозяйка дома, видя, что Маша смутилась, сказала Аверьяну:
— Аверьянушка, может быть, я чайку согрею?
— Будьте так любезны, тетя.
— Я мигом. — Она поспешила в соседнюю маленькую комнату, служившую им кухней. — Дровишки есть, я разожгу печь.
Аверьян не предполагал, что Никита так растеряется при встрече с Машей. Неужто он никогда не видел красивых девушек? А его двоюродная сестра была красавицей, и он переживал за нее. Что ждет ее в таком нищенском положении? Найдет ли себе пару дочь покойного поручика, оставившего жене и ребенку мизерную пенсию? Сын обедневшего помещика, он давно, еще до отмены крепостного права, лишился своего поместья со ста пятью душами крестьян. Изворотливый сосед затаскал поручика по судам и завладел его деревней в Тверской губернии. На одно офицерское жалованье жить было тяжело. Он любил играть в карты и поклонялся Бахусу. После смерти мужа Олимпиада Мировольская с маленькой дочерью осталась нищею. К пенсии добавлялись мизерные рубли, зарабатываемые вдовой в богатых домах, где она служила кухаркой. Дочь с большими трудностями проучилась четыре года в гимназии, а затем, бросив учебу, стала помогать матери ручным вышиванием и вязанием кружев. Соседки начали судачить: мол, офицерская дочь на выданье, а мать совсем не думает о ней, ждет какого-то заморского принца. Они говорили Олимпиаде Михайловне, что разве мало в городе женихов, степенных чиновников — коллежских секретарей. Она отвечала им: «Маша еще не старая дева». А сама мечтала выдать дочь замуж за состоятельного человека. Ведь есть же такие холостяки, у которых и деньги водятся, и собственные дома. Однажды даже завела разговор с хозяйкой-генеральшей о том, что, мол, пришло время вывозить Машу в свет, да вот никак не отважится. Генеральша презрительно скривила губы: «Вывозить в свет! Голь несчастная! В какой свет, когда ей не во что одеться!» Олимпиада Михайловна знала, что чванливая генеральша может поднять ее на смех, но у нее теплилась надежда — а вдруг хозяйка пожелает познакомить своего сына с Машей. Генеральского сына она видела часто. Возможно, и не понравился бы Маше этот вертопрах, кутила, думавший только о выпивках с друзьями-офицерами. Да и умом он не отличался. Но все-таки богатый. Владеет большим поместьем в Поволжье. Есть два выезда, у парадного входа стоит бородач-швейцар, в хоромах — горничные. Коль могут содержать такую стаю слуг, очевидно, в карманах не пусто. Олимпиаде Михайловне очень хотелось познакомить Машу с генеральским сыном. Однажды она даже завела разговор с дочерью об этом, но Маша и слушать не хотела… «Ты что, хочешь вытолкать меня из дому? Я к тебе привыкла. Не хочу к чужим людям!» Наивная девчонка! «Привыкла!» А не понимает, что свое у матери отсидела.
Заваривая чай, как раз об этом думала расстроенная Олимпиада Михайловна. От зоркого взгляда матери ничего не утаишь. Заметила, что с первой минуты появления гостей у Маши изменилось настроение. Дочь покраснела, смутилась, увидев незнакомого гвардейца. Да в этом нет ничего удивительного, любо смотреть на такого молодца. Высокий, статный красавец. Зачем Аверьян привел его? Неужели не понимает, что неприлично приводить молодого человека в дом, где есть девушка? Не ко времени появился этот солдат! Ведь недавно приходил объясниться Никодим Данилович…
Аверьян, устроившись возле круглого стола, стоявшего посреди комнаты, окинул взглядом десятки раз виденное бедное жилище. В комнате чисто, хозяйки опрятные, но убогость таилась в каждом уголке. Два стареньких стола, две кровати, больше похожие на солдатские койки, и подержанный, непонятного цвета шкаф. Над Машиной кроватью — выцветший коврик. Серые стены украшает знакомый Аверьяну единственный фотоснимок — на стуле сидит надутый поручик Мировольский, держа за руку маленькую Машу. Она склонила к нему головку. А за ними стоит Олимпиада Михайловна.
Взглянул на Машу. Будто бы смотрит в окно и дрожащими руками перебирает шитье, а сама искоса наблюдает за гостями. Никита замер на стуле, положив руки на колени.
— Долго еще будем играть в молчанку? — спросил Аверьян. — Лучше бы я не приходил к вам. И друга своего не приводил бы.
Маша взглянула исподлобья, грустно улыбнулась.
— Скажи что-нибудь, — Аверьян лукаво подмигнул Никите.
Тот встрепенулся. Испуганно посмотрел на друга, украдкой бросил взгляд на Машу. Увидел, что она не сводит с него глаз. Чем он привлек ее внимание? Может быть, что-то неладно у него с одеждой. Молниеносно потрогал пальцами пуговицы. Застегнуты. Возможно, волосы растрепались, когда сорвал с головы фуражку?
— Аверьян! А вы еще придете? — спросила вдруг, прищурив глаза, Маша.
Он, выстукивая пальцами по столу знакомую мелодию, заговорщицки посмотрел на нее. «А вы еще придете?» Не ожидал этого. Не думал и не гадал, что приведенный им молчун гвардеец приглянется ей.
— А это уж как мой Никита скажет. Если он захочет — придем.
И опять все умолкли. Олимпиада Михайловна прислушивалась к их разговору. Неужели понравился дочери этот молодец? Сделал ей племянничек медвежью услугу! Но Маша не из тех, успокаивала мать себя, что с первого взгляда влюбится в солдата. Хотя бы корнетом или мичманом был, а то простой солдат.
И во время чаепития разговор не клеился. Аверьян, оценив создавшуюся обстановку, понял, что поступил опрометчиво. На самом деле, зачем он привел Никиту к тетушке? И тут же успокоился, вспомнив, что Никита женатый, он говорил ему об этом.
— Вы давно видели тетю Клавдию? — спросил Аверьян, лишь бы завязать разговор.
— На той неделе встретились на Невском проспекте в магазине, — торопливо ответила Олимпиада Михайловна, хотя никакой встречи не было. — Поболтали. Клавдия Павловна кое-что купила. Да и я для Маши кружева подобрала. Теперь есть у нее работа. Для знакомой полковницы кофту кружевами отделывает. И не хотела Маша браться, да она все упрашивала — сделай да сделай. Пришлось ей уступить — хорошая знакомая. А у Маши золотые руки, за что ни возьмется, всякая работа спорится в ее руках.
Никита ерзал на стуле и тихонько наступил Аверьяну на ногу.
Разговор оборвался. Ни мать, ни дочь больше ничего не спрашивали у Аверьяна, а он тоже молчал, чего никогда с ним не случалось в гостях у тетки. Обычно они без умолку болтали. Нередко Маша брала гитару и пела. У нее был приятный, нежный голос. Она даже мечтала стать певицей. Была однажды в Мариинском театре, осталась в восторге от оперы. Но едва заикнулась о своей мечте, мать в сердцах набросилась на нее:
