Александр Дейч - Гарри из Дюссельдорфа
— Я тебя не поведу к ней, — сказала Зефхен.
— Почему? — спросил Гарри.
— Я не хочу. Тебе там нечего делать.
Гарри не знал, как быть. Он растерянно смотрел на девушку. Она играла прядями огненно-рыжих волос и действительно походила на лесную русалку. Уйти Гарри боялся: он мог не найти дорогу, но и оставаться с этим лесным зверьком было страшновато. Зефхен сказала:
— Что ты молчишь? Хочешь, я спою тебе песню?
И она запела песню, слова которой взволновали Гарри:
Оттилия, мой нежный цвет,Не ты одна мне дашь ответ:Ты хочешь, чтоб моря лазурный валИли дуб высокий твой труп качал,Или хочешь ты светлый меч целовать?На нем — господня благодать.
И тут же, слегка изменив голос, Зефхен продолжала:
«Не хочу я, чтоб моря лазурный валИли дуб высокий мой труп качал;Хочу я светлый меч целовать —На нем господня благодать».
Гарри был потрясен пением Зефхен. Он испытывал какой-то внутренний трепет, слезы навернулись на его глаза. Все было так необычно и так неожиданно, что у Гарри закружилась голова. Он пришел в себя, услышав знакомый хриплый голос Гохенки. Она появилась неожиданно на краю лужайки и медленно шла, приближаясь к ним.
— Милые, хорошие дети, — говорила она, — я так рада, что вы познакомились. Будьте друзьями. Но только теперь, Гарри, беги домой, потому что твои родители и Циппель заждались тебя. Скоро ночь на дворе. Но ты приходи к нам…
— Приходи к нам, приходи к нам! — как слабое эхо, повторила Зефхен и улыбнулась так радостно, что Гарри надолго запомнилась эта улыбка.
Так Гарри свел знакомство с рыжей Иозефой. Сначала он никому не рассказывал об этой неожиданной встрече, которая произвела на него такое сильное впечатление. Но Бремя от времени он исчезал куда-то, не говоря ничего ни дома, ни школьным товарищам. Однажды в задушевной беседе Гарри признался во всем другу Христиану Зете.
Как-то раз, когда они шли вместе из лицея, Гарри увлек его в заросшую аллею Дворцового сада и молча подал ему небольшую записку. В ней было написано красными буквами:
Оттилия, мой нежный цвет,Не ты одна мне дашь ответ…
Христиан прочитал песню, написанную на клочке бумаги, и спросил:
— Что это значит?
— Это песня, которую одна девушка написала для меня своей кровью.
Зете недоверчиво посмотрел на Гейне. Лицо товарища было серьезным.
— Ты всегда фантазируешь, Гарри, я тебе не верю.
Гарри взял записку из рук Христиана и спрятал ее в карман.
— Очень жаль, Христиан! Я хочу тебе рассказать про нее. Ее зовут Зефхен и она дочь палача.
— Не верю, не верю! — закричал Зете.
Но, когда Христиан выслушал рассказ Гарри, он понял, что все это правда. С тех пор Гарри уже больше не делился со своим другом и не рассказывал ему о встречах с Зефхен. И в самом деле, в этих встречах было столько таинственного и непонятного для трезвых, прозаических людей, что Гарри боялся насмешек с их стороны. Он ходил украдкой в зеленую чащу, где стоял полуразвалившийся домик Гохенки. Гарри уже знал о ней все. Оказалось, что Гохенка была вдовой дюссельдорфского палача, умершего несколько лет назад. С ней жили еще две старухи, сестры, с трясущимися головами и дрожащими руками. Гарри видел, как старухи сидели за прялками в хижине Гохенки, ворчали и перебранивались между собой.
Зефхен была дочерью боннского палача и племянницей Гохенки. Ремесло палача считалось проклятым, никто с ними не хотел родниться, и поэтому все браки заключались между семьями палачей. Когда умер отец Зефхен, ее взяла на воспитание Гохенка. Девушка росла в лесу, не видя вокруг людей, кроме трех старух или случайных прохожих. Эта лесная красавица была нелюдимой и даже в своих снах видела не людей, а диких зверей. Она с трудом научилась грамоте, зато знала голоса лесных птиц, рев диких зверей, запахи всех цветов и трав, которые она помогала собирать Гохенке для ее чудодейственных зелий. Еще из родного дома принесла Зефхен сюда много старинных народных песен. Она их пела, когда Гарри приходил к ней, а иногда рассказывала ему о страшных обычаях и поверьях, переходивших у палачей из рода в род. Когда ей было восемь лет, в дом ее деда-палача как-то осенним вечером съехались гости. Это были старейшие палачи из самых отдаленных мест Германии. Седобородые, с лысыми головами, молчаливые и суровые, они были одеты по старой моде, и поверх одежды у них красовались ярко-красные плащи, под которыми они держали длинные мечи. Когда стемнело, хозяин усадил гостей за большой каменный стол под старым развесистым дубом. Смоляные факелы густым красным светом озаряли это странное пиршество. Хозяин и гости пили из серебряного кубка, украшенного изображением морского бога Нептуна с дельфинами. Это было большой роскошью, потому что ни в одном трактире палачу не подавали иного кубка, кроме деревянного, и в этом выражалось презрение к нему. Иногда они пили из стеклянных кружек, но затем трактирщик их разбивал, потому что никто не хотел к ним прикасаться губами.
Дед велел Зефхен лечь спать, но своенравная девочка, сгорая от любопытства, спряталась в густой листве и следила за пиршеством. По окончании ужина все встали из-за стола и построились попарно. Они сбросили свои красные плащи, и теперь Зефхен, дрожа от страха, увидела, что каждый держал по длинному, остро отточенному мечу. Процессия двинулась в глубь леса. Все остановились у старого дуба. Хозяин дома взял железный заступ и быстро вырыл яму. Затем он, единственный оставшийся в красном плаще, вынул из-под него белый сверток, опустил его в яму и быстро закопал. Зефхен, следившая за всей церемонией из своей засады, была до того испугана, что бросилась бежать прочь. Она повалилась на постель в своей каморке, с головой укрылась одеялом и заснула. Утром ей казалось, что все это было страшным сном. Гости уже уехали, и она боялась спросить о вчерашнем. И лишь когда Зефхен увидела под дубом свежевзрытую землю, она поняла, что все это произошло на самом деле. Уже гораздо позже Зефхен узнала, что у палачей есть обычай хоронить меч, совершивший сто казней. Они утверждали, что такой меч приобретает душу, становится злым и жестоким и требует крови и крови. Поэтому этот меч торжественно хоронят. И когда однажды в семье Гохенки этого не сделали, то один ее брат заколол другого таким мечом.
Гарри слушал рассказы Зефхен. Это было страшно и увлекательно. Он слышал сказки, переходившие в жизнь, и рыжая Зефхен была для него тоже полумифическим существом. Раз она вытащила из чулана старый, заржавленный меч, показала его Гарри и шепнула:
— Это тот самый меч! Его выкопала тетя, тайно от всех. Она говорит, что такой меч имеет магическую силу.
При этом Зефхен запела своим чудесным голосом:
Хочешь ты светлый меч целовать?На нем — господня благодать..
Встречи с Зефхен каждый раз по-новому увлекали Гарри. Он погружался в мир таинственного, мрачного и вместе с тем волнующе-прекрасного. Зефхен, отчужденная от людей, презираемая ими как дочь палача, была доброй, благородной, гордой девушкой. Гарри хорошо знал и чувствовал это. Он сказал Христиану, гуляя с ним по берегу Рейнс:
— Когда я вырасту и кончу учиться, я женюсь на Зефхен.
Простодушный Христиан обомлел от удивления:
— Ты женишься на дочери палача? А что скажут твои родители?
Гарри ответил запальчиво:
— Пусть говорят что хотят! Мне ни до кого нет дела. Она прекрасная девушка, и это все. — И. став в позу своего любимого героя Карла Моора, воскликнул: — «Я брошу вызов всему старому обществу! Палачи существуют, пока они нужны князьям и прочим властителям мира».
Жрец Меркурия
В столе Гарри среди книжек и тетрадок хранилась глубоко запрятанная маленькая записная книжка в синем сафьяновом переплете с золотым обрезом. Туда Гарри записывал стихи. Наряду с балладами Шиллера, лирическими стихотворениями Гёте и множеством народных песен, услышанных где-либо, в книжке попадались и первые стихотворные опыты самого Гарри. Это были мрачные, фантастические стихи, робкие отклики на встречи с Зефхен, туманные впечатления от народных песен, легенд и поверий. Он описывал пляску мертвецов на ночном кладбище, залитом бледной луной, он воспевал любовь и верность, не знавшие смерти. Эти романтические стихотворения, которые Гарри боялся показать родным и товарищам, отражали его настроение. Гарри, уже превратившийся в семнадцатилетнего юношу, невысокого роста, но стройного, с копной вьющихся каштановых волос, как бы жил двойной жизнью. Он представлял себе ее в виде большого газетного листа, три четверти которого заполнены злободневными происшествиями. Это была проза жизни: лицей, товарищеские сплетни, пересуды и прогулки, домашние разговоры о коммерческих делах и дороговизне, о деньгах и лотерейных билетах. Но нижняя четверть листа напоминала фантастический фельетон, который печатается с продолжениями из номера в номер. Так в беспорядочной смене текли мечты Гарри, составлявшие основу его поэзии. В этих мечтах были образы далекого прошлого, почерпнутые из сокровищ чердака «Ноева ковчега», были там образы, порожденные общением с необычным, исполненным суеверий, предрассудков и старинных обычаев миром, в который ввела его рыжая Иозефа. Но вместе с тем тяга к фантастическому, к романтике ужасов и кошмаров своеобразно уживалась в Гарри с очень трезвым пониманием действительности.
