Кейт Аткинсон - Боги среди людей

Хью совсем разочаровался в миссис Шоукросс; впоследствии это служило ему сдерживающим фактором, когда мысли сами собой возвращались к дурману тепличных цветов и отсутствию корсета.

Задумай Тедди нарисовать себе Утопию, в ней бы не оказалось места для «Киббо Кифта». А для чего бы там нашлось место? В первую очередь — для собаки. А еще лучше — для нескольких. Туда перенеслась бы Нэнси со своими сестрами… наверное, мама… и все бы они поселились в уютном сельском доме, среди зелени, и каждый день ели бы пироги. Собственно, он примерно так и жил.

Между тем от «Киббо Кифта» отделилось еще одно движение, не столь эксцентричное, «Лесное племя», но к тому времени Тедди удалось отвертеться от подобных организаций. В школе он записался в отряд военной подготовки и наслаждался здоровым отсутствием пацифизма. В конце-то концов, он был мальчишкой. Вот бы его поразило, узнай он, что на седьмом десятке, когда внуки станут приезжать к нему в Йорк, сам будет несколько месяцев в году мотаться в холодный зал церковных собраний, чтобы только Берти и Санни, состоявшие в «Лесном племени», могли посещать еженедельные сборы. Тедди полагал, что ребятишкам не вредно поддерживать семейные традиции, а Виола, их мать, в этом отношении не смогла им предложить ровным счетом ничего. Его взгляд приковывали невинные личики внуков, протяжно выводивших оптимистичное «кредо» перед началом каждого собрания: «Мы с песней зашагаем в новый мир».

А однажды он даже отправился с ними в летний лагерь и удостоился похвалы вожатого (молодого чернокожего здоровяка, который чем-то неуловимо напоминал миссис Шоукросс) за умение ориентироваться на местности. «Я же скаутом был», — ответил Тедди, даже по прошествии стольких лет не признавая, что почерпнул нечто полезное от «Киббо Кифта».

Сильви расплатилась с таксистом, и швейцар подскочил к автомобилю, чтобы открыть ей дверцу, бормоча непременное «мадам». На тротуаре она замешкалась. Другой швейцар уже придерживал для нее дверь:

— Мадам…

Опять.

Едва заметно, шажок за шажком подбиралась она к супружеской измене.

— Мадам? — вновь произнес, не затворяя дверь, швейцар, озадаченный такой медлительностью.

Отель манил к себе. Перед ней открылся вестибюль, оформленный в насыщенной гамме. Как обещание роскоши. Ей уже виделись искры шампанского в бокалах богемского хрусталя, фуа-гра, фазаны. Приглушенный свет, кровать с крахмальными гостиничными простынями. У Сильви горели щеки. Он, должно быть, ожидал в номере, прямо за дверью. Увидел, наверное, как она подъехала, и вскочил, чтобы ее встретить. Она вновь помедлила, взвешивая то, что вот-вот получит, и то, что отдаст. Но возможен и худший исход: если все попросту останется как было. И тогда она обратилась мыслями к детям, к Тедди, своему любимцу. Ради чего рисковать статусом его матери? В угоду интрижке? Пламя греховности угасло под холодными струями ужаса. А ведь и вправду, подумалось ей, только в угоду греховности. Не обязательно верить в Бога (Сильви была тайной атеисткой), чтобы проникнуться идеей греха.

Она взяла себя в руки (с трудом) и высокомерно сказала швейцару:

— Ах, извините. Совсем забыла: у меня назначена важная встреча в другом месте.

И решительно удалилась с гордо поднятой головой — целеустремленная женщина, которую ждут благопристойные, интеллигентные дела: заседание благотворительного комитета, а то и политическая встреча — да что угодно, только не любовное свидание.

Концерт! Впереди светился огнями вход в Уигмор-Холл: добрый маяк, надежная гавань. Музыка зазвучала почти сразу: посвященный Гайдну моцартовский струнный квартет «Охота». Как по заказу, подумала Сильви. Она — лань, он — охотник. Но сейчас лань оказалась на свободе. Пусть даже с некоторыми оговорками: на весьма скромном месте в последнем ряду ее с двух сторон зажали изрядно пообносившийся молодой человек и какая-то старушка. Но свобода имеет свою цену, правда же?

Вместе с отцом она частенько посещала концерты и хорошо знала квартеты Гайдна, но сейчас была в слишком сильном душевном смятении, чтобы расслышать Моцарта. Сильви и сама неплохо музицировала, но в последнее время избегала ходить на фортепианные концерты: слишком мучительными были воспоминания о несложившейся жизни. В юности она постоянно слышала от своего педагога, что при условии серьезного отношения к занятиям сможет «выступать на профессиональном уровне», но потом, как известно, грянуло это позорное банкротство, и «бехштейн» бесцеремонно уволокли в неизвестном направлении, как только на него нашелся покупатель. Обосновавшись в Лисьей Поляне, она первым делом приобрела «бозендорфер» — считалось, что это подарок от Хью. Значительное утешение в семейной жизни.

После антракта исполняли квартет «Диссонанс». Когда зазвучали еле слышные вступительные аккорды, она беззвучно зарыдала. Старушка протянула ей носовой платок (слава богу, чистый и глаженый), чтобы утереть слезы. Сильви одними губами произнесла «спасибо». Этот обмен немыми репликами слегка поднял ей настроение. После окончания концерта соседка настояла, чтобы Сильви оставила платочек себе. А пообносившийся молодой человек вызвался проводить ее до такси. Насколько добры бывают незнакомцы, подумалось ей. Она вежливо отказалась от сопровождения, о чем вскоре пожалела, так как от расстройства пару раз свернула не в тот переулок и попала в неблагополучный район, где защитой ей могла служить только шляпная булавка.

Когда-то Сильви чувствовала себя в Лондоне как рыба в воде, но город давно стал ей чужим. Грязный, мрачный, кошмарный; и все же она по доброй воле спустилась в этот круг ада. Какое-то помешательство. Ей хотелось немедленно перенестись домой, но она брела дальше как безумная. Когда впереди замерцала оживленная Оксфорд-стрит, у Сильви вырвался возглас облегчения. Вскоре, домчавшись на такси до вокзала, она уже скромно сидела на перронной скамье, будто утомилась после хождения по магазинам и обеда с подругами.

— Вот так раз, — сказал Хью. — Я уж думал, к нам грабители ломятся. Ты же собиралась заночевать в городе.

— Ой, там скука смертная, — ответила Сильви. — Я решила не задерживаться. А здесь мистер Уилсон, начальник станции, подвез меня на бричке.

От внимания Хью не ускользнул яркий румянец жены и диковатый, как у загнанной скаковой лошади, взгляд. Миссис Шоукросс, полная противоположность Сильви, была не столь чистых кровей — этакая покладистая кобылка. Что, с точки зрения Хью, порой оказывалось предпочтительнее. Легко поцеловав Сильви в щечку, он сказал:

— Жаль, что у тебя сорвались планы на вечер, но как славно, что ты вернулась.

Когда Сильви уселась перед зеркалом и вытащила из пышных волос все шпильки, на нее вновь нахлынуло отчаяние. Она проявила малодушие и теперь намертво приковала себя к нынешней жизни. Приблизившийся сзади Хью положил руки ей на плечи.

— Красотка, — прошептал он, запуская пальцы в копну ее волос; Сильви стоило больших усилий не отшатнуться. — В постель? — с надеждой спросил он.

— В постель, — живо согласилась она.

Дело не просто в одной этой птахе, правда ведь? — спрашивал себя Тедди, лежа без сна; блуждающие мысли отгоняли привычную вечернюю дремоту. Дело не в одном жаворонке, которого заставила навсегда умолкнуть Иззи («на один укус»). Дело в том, что она уничтожила многие поколения птиц, даже не появившихся на свет. Уничтожила все чудесные песни, которые никогда не зазвенят в небе. В старших классах он узнал выражение «в геометрической прогрессии», а еще позже — «экспоненциально», однако сейчас у него перед глазами мелькала птичья стая: она ширилась и улетала в будущее, которому не суждено наступить.

Урсула, заглянувшая к нему перед сном, застала его за чтением «Руководства по скаутингу».

— Не спится? — спросила она с небрежным сочувствием товарища по несчастью; к сестре Тедди относился почти так же незамысловато, как и к Трикси, которая, свернувшись у него в ногах, тихонько скулила в своем собачьем сне. — Кролики приснились, не иначе, — сказала Урсула.

И завздыхала. В пятнадцать лет она была склонна к пессимизму. Таким же характером отличалась и мама, хотя та с негодованием отвергла бы это утверждение. Присев на краешек кровати, Урсула вслух прочла:

— «Будь всегда наготове, в доспехах и латах, за исключением того времени, когда спишь ночью». — (Не отсюда ли, подумал Тедди, мамино изречение о том, что «хорошие манеры — это доспехи»?) — Метафора, наверное, — прокомментировала Урсула. — Рыцари не могли день-деньской бряцать доспехами. Как подумаю о рыцарях, сразу вспоминаю Железного Дровосека из «Волшебника страны Оз».

У них в семье все любили эту повесть, но Тедди был недоволен, что ему навязали картинку, которая тут же заслонила и «Королевские идиллии»,{20} и «Смерть Артура».{21}