Сири Джеймс - Тайные дневники Шарлотты Бронте

— Наверное, наш преподаватель в Брюсселе отговорил ее, — предположила Эмили.

Мое лицо вспыхнуло.

— Ничего подобного! Месье Эгер охотно поддерживал мое творчество. Он считал, что у меня талант, и помог мне отточить мастерство. Я узнала от него больше, чем от любого другого учителя. Но он также заставил меня пересмотреть жанр, в котором я писала, в русле моей будущей жизни.

— Каком еще русле? — не понял Бренуэлл.

— Мне двадцать девять лет. Что толку марать бумагу глупыми романтичными бреднями, какие мы сочиняли в юности? В моем возрасте необходимо подрезать крону воображению, возделывать здравомыслие и выпалывать бесконечные иллюзии детства.

Бренуэлл засмеялся.

— Боже правый, Шарлотта! Можно подумать, тебе не двадцать девять, а сто двадцать девять!

— Мне не до шуток. Пришла пора серьезности. Я должна стать практичной и рассудительной.

— Мы вполне можем быть практичными и рассудительными, — вмешалась Анна, — не переставая писать.

— Мы? — Я внимательно на нее посмотрела. — Ты пишешь, Анна?

Мои сестры обменялись взглядами, затем Анна, немного помедлив, ответила:

— Нет-нет… так, пустяки.

Мое любопытство разгорелось; очевидно, Анна писала, но не более меня стремилась обсуждать свои достижения. Однако у меня имелась догадка касательно ее сюжетов. В детстве Эмили и Анна придумали собственный мир и назвали его Гондал. То был мрачный, волнующий, страстный северный край, которым управляли женщины. Сестры запечатлевали приключения своих любимых героев в стихах и прозе. Прошло немало лет с тех пор, как они делились с семьей плодами своих трудов, но я знала, что они тайком шепчутся и получают немалое удовольствие, разыгрывая сцены из гондальской жизни.

— Вероятно, сочинительство у нас в крови, — заметила я. — Никогда в нем не разочаруюсь, и все же мне необходимо найти более полезное и плодотворное занятие. Возможно, однажды нам придется жить собственным трудом, а творчество не приносит дохода.

— Но может приносить, — возразил Бренуэлл с внезапной и загадочной улыбкой.

Он снял шляпу и откинул голову назад, подставив лицо жаркому солнцу.

— Чему ты улыбаешься? — спросила Эмили. — Ты что-то продал, Бренуэлл?

— Угадала. Недавно я опубликовал четыре сонета в «Йоркшир газетт».

— Четыре сонета! — взволнованно воскликнула я. — Когда же?

— В прошлом месяце. Они напечатали «Блэккомб» и «Ближайший друг у гроба пастуха», которые я написал давным-давно, а также новую пару под названием «Эмигрант».

Бренуэлл тут же начал страстно декламировать свежие произведения небесам и полям. Я с удовольствием и любовью внимала его чистому, сильному голосу. Брат с детства обладал живой манерой чтения, он был способен превратить в шедевр даже самое обычное стихотворение. В конце представления мы с сестрами зааплодировали, и Бренуэлл поблагодарил нас поклоном.

Дойдя до единственной крутой, узкой и извилистой улицы Хауорта, мы с новыми силами стали подниматься по склону. По обе стороны дороги теснились магазины и серые каменные здания с шиферными крышами. Наши ноги решительно атаковали плиты мостовой, ловко огибая экипажи, занимавшие немалую часть улицы. Вскоре мы достигли хауортского кладбища на холме перед церковью. Был день стирки; стайка жен и прачек весело щебетала в церковном дворе, расстилая на могильных плитах мокрые простыни и белье. Поскольку большинство могил представляло собой большие каменные плиты, лежащие на низких пьедесталах, подобно столам, более удобного места для просушки и представить было трудно.

— Какая непочтительность! — возмутился низкий ирландский голос, когда мы повернули налево на Черч-лейн.

Мистер Николлс вышел из дома церковного сторожа с викарием из Оксенхоупа мистером Грантом, молодым человеком, которого мы хорошо знали, поскольку последний год он часто помогал папе в приходе.

— Церковный двор — священное место, — продолжал мистер Николлс. — Что за карикатура: могильные плиты, покрытые сырыми простынями, рубашками и сорочками!

— Не могу с вами не согласиться, — отозвался мистер Грант, худощавый мужчина с красным лицом и высоким гнусавым голосом, — но традиция есть традиция. Вы ведь не хотите рассориться с женщинами Хауорта?

Завидев нас, молодые левиты прервали беседу. Мы с мистером Николлсом не общались три недели, с тех пор, как я преподнесла ему корзину, и он окаменел при моем появлении. Оба мужчины повернулись к нам; мистер Николлс с любопытством посмотрел на Анну и Бренуэлла. Викарии одновременно коснулись своих клерикальных шляп и произнесли:

— Добрый день.

— Добрый день, — поздоровалась я. — Мистер Николлс, позвольте представить вам моего брата Бренуэлла и мою сестру, мисс Анну Бронте. Бренуэлл, Анна, это преподобный Артур Белл Николлс, новый викарий Хауорта.

Мистер Николлс пожал руку Бренуэллу и торжественно поклонился Анне.

— Полагаю, я заметил семейное сходство. Весьма рад знакомству.

— Я тоже, сэр, я тоже, — ответили Бренуэлл и Анна.

Эмили, как обычно, промолчала.

— Рад снова видеть вас обоих, — сообщил мистер Грант, когда рукопожатия и поклоны закончились.

Я считала мистера Гранта самоуверенным снобом, начиная от вздернутого носа и задранного кверху подбородка и кончая черными клерикальными гетрами и башмаками с тупыми носами, но он, по крайней мере, был деятельным и истовым приходским священником.

— Вы приехали домой на лето? — поинтересовался мистер Грант.

— Увы, вскоре я должен вернуться, — беззаботно обронил Бренуэлл. — Зато Анна останется насовсем. Наверное, ей надоело работать гувернанткой.

— Что ж, ее легко понять, — заметил мистер Грант. — Сидеть взаперти в деревенском поместье, вдали от остального мира и светского общества, по-видимому, смертельно скучно.

— Мне тоже сначала было тоскливо, — признался брат, — первые три месяца я почти рвал на себе волосы от скуки. Но со временем стало намного веселее.

Анна нахмурилась и быстро сказала:

— Прошу меня извинить, но я очень соскучилась по отцу.

— Я с тобой, — вызвалась Эмили.

Сестры умчались. Мне тоже не терпелось уйти. Я уже собиралась попрощаться, когда Бренуэлл обратился к священникам:

— Джентльмены, не хотите ли присоединиться к нам за чаем? Если не ошибаюсь, Табби и Марта приготовили настоящий пир.

Мистер Грант широко улыбнулся.

— Спасибо, с превеликим удовольствием.

Мое сердце замерло. Я предвкушала праздник в честь брата и сестры в тесном семейном кругу: только мы пятеро. Папа, вероятно, хотел того же. Всякий раз, как мы приглашали за стол местных викариев, я находила их своекорыстными, тщеславными и суетными, а мысль об ужине с мистером Николлсом была мне особенно отвратительна. Бренуэлл, однако, всегда был общительным и дружелюбным. Увы, у меня не было выбора!

— Увидимся в доме, джентльмены, — промолвила я, заставив себя улыбнуться, после чего ринулась по переулку вслед за сестрами.

Когда я миновала двор и вошла в дом, мои ноздри атаковал восхитительный аромат ростбифа и йоркширского пудинга. Сестры сидели на корточках на кухне и охотно принимали восторг и ласки своих собак. Наш мастиф принадлежал Эмили; Флосси подарили Анне ученики, Робинсоны, которые, к ее ужасу, так дурно обращались с прелестным спаниелем, что пришлось забрать его домой и вверить искренним заботам Эмили.

Табби (склонившаяся над кипящей кастрюлей с картошкой) и Марта (достающая пудинги из печи) при появлении Анны радостно вскочили и бросились ее обнимать.

— Мы так соскучились, дочка, — с чувством произнесла Табби, утирая краешком фартука слезы счастья.

— Я ужасно рада вас видеть, мисс Анна, — вторила ей Марта.

Этой жизнерадостной стройной девушке с мягкими темными волосами и приятным лицом было всего семнадцать лет. Она была второй по старшинству дочерью Мэри и Джона Брауна из соседнего дома церковного сторожа. В нежном возрасте тринадцати лет Марта Браун переехала к нам и взвалила на свои плечи самую тяжелую работу по дому.

— Вы с нашим дорогим мистером Бренуэллом всегда любили ростбиф и пудинг, — напомнила она Анне. — На ваше возвращение мы расстарались и приготовили настоящий воскресный ужин, хотя еще только вторник.

— Спасибо вам обеим, — поблагодарила Анна.

— Надеюсь, угощения хватит еще на двоих, — вмешалась я, — поскольку ваш дорогой мастер Бренуэлл только что пригласил мистера Николлса и мистера Гранта к нашему столу.

— Еды всем хватит, — успокоила Табби, — даже таким неблагодарным юнцам, как эти ваши викарии.

— Викарии? — испуганно повторила Эмили, отстраняя от себя Кипера. — Что… они сейчас придут?

Она взвилась как пружина и метнулась к двери кухни. В тот же миг я услышала голоса мужчин у главного входа. Псы навострили уши и выскочили в коридор.