Александр Артищев - Гибель Византии
— Ты неверно толкуешь мои слова и ищешь в них скрытый смысл, которого там нет. Я всего лишь хотел сказать, что недопустимо начинать военные действия против турецкого правителя, который только и ждёт предлога обрушиться на империю.
— Для войны султану не нужен предлог, — бросил со своего места Феофил Палеолог, протостратор[1] Византии и двоюродный брат императора.
— Зато ему нужна наша земля, — выкрикнул кто-то и собрание утонуло в разноголосом шуме.
— Османы и так отняли у нас все земли!
— Еще немного, и они поселятся в наших домах!
— Константинополь слишком крупная ставка, и им нельзя рисковать!
— Мы не допустим…!
— ….!
— Тихо! — голос императора перекрыл выкрики, и все замолкли в мгновение ока.
— Тихо, благородные номархи! Сейчас не время состязаться в умении перекричать друг друга. Необходимо быстро и трезво оценить ситуацию. Опасность велика, она близится к нашему дому и мы должны ясно осознать это. У нас пока еще есть возможность опередить ход событий и первыми нанести удар.
Он осмотрел притихших сановников и остановил взгляд на Димитрии Кантакузине.
— Стратег Кантакузин высказал дельную мысль. Поскольку незаконный захват чужих земель приравнен к открытому объявлению войны, нас не должны мучить сомнения — война уже началась. И если крепость на европейском берегу Босфора не будет уничтожена, положение столицы нашей — Константинополя — резко ухудшится. Но и в словах мегадуки[2] Нотара нельзя усомниться. Султан Мехмед давно вынашивает планы захвата Империи и мы не должны дать ему повод напасть на нашу столицу прежде, чем будем в достаточной мере подготовлены к обороне.
Сенаторы молчали, отводя взгляды в сторону.
— Говори, — кивнул василевс приподнявшемуся с места Феофилу.
— Государь, благородные члены синклита! Османский султан строит крепость для войны с Византией, это ясно каждому. У нас нет сил для открытой схватки с превосходящим по мощи врагом. Таким образом, борьба неминуемо сведётся к обороне ряда крепостей на обречённой на захват территории. Мы же, в свою очередь, можем увеличить это число и овладеть цитаделью лишь тогда, когда строительство будет близко к завершению. Этим мы выиграем время, необходимое нам для довооружения, а кроме того, в руках Империи окажется сильная крепость, способная оттянуть на себя часть войск врага.
— Что скажешь на это ты, мегадука? — обратился Константин к Луке Нотару.
— Прошу меня простить, государь, — хмуро ответил тот, — но я не верю в чудеса и не умею мечтать. Взять цитадель после её постройки немыслимо, разрушить её сейчас — смертельно опасно.
— Допустим даже, — заторопился он, заметив гневный жест Кантакузина, — наши войска, а они у нас крайне малочисленны и вы хорошо осведомлены об этом, перебьют строителей и обрушат башни в море. Изменим ли мы этим свое положение к лучшему? Нет! Султан пригонит новых рабочих и под прикрытием сильного войска они восстановят руины вдвое быстрее прежнего срока. Если же мы укрепимся в её стенах, что само по себе потребует немало времени и усилий, султан обложит крепость отборными войсками и постепенно принудит гарнизон к сдаче. Безусловно, протостратор прав, часть сил врага оттянется на осаду цитадели, но и мы не вправе распылять свои более чем немногочисленные отряды. Не говоря уж и о тех крепостях, которые находятся в нашем владении и защитить которые нам не под силу.
— Какой же выход ты предлагаешь? — спросил император.
— Выслушай меня, государь, и не гневайся, — Лука провёл ладонью по лицу и всем собравшимся стало видно, как нелегко даются ему слова. — Я знаю, мои речи не придутся по вкусу многим из сидящих здесь членов Совета, но всё-таки я произнесу это: не надо ссориться с султаном, не станем вызывать его гнев отказом от уступок….
Советники вздрогнули от нарочито громкого, оскорбительного хохота Кантакузина.
— Может, почтенный мегадука объяснит благородному сенату, — презрительно бросил он, — как он собирается замиряться с тем, кто стремится его уничтожить. По моему скромному разумению здесь возможны лишь два исхода. Но напавший первым имеет хотя бы преимущество неожиданности. И потом, что означают эти призывы к терпению и заискиванию перед недругом? Не пристало ромеям клонить свои головы!
Но всё же, несмотря на рукоплескания, синклит не поддержал стратега. Среди многих гневных выкриков в адрес султана, проскальзывало затаённое тоскливое бессилие: угроза ответного удара была слишком велика, а не прошенные мысли об огромной армии османского владыки парализовали не один незаурядный государственный ум.
Синклит принял сторону мегадуки, и в поздний час, когда восковые свечи до середины оплыли тяжёлыми жёлтыми каплями, вынес решение не препятствовать пока что постройке турецкой крепости, незамедлительно начать концентрацию продовольствия и войск в столице. И уповая на помощь Всевышнего, послать ко всем христианским государям Европы гонцов с просьбой об участии в отражении неверных.
Император тяжело поднялся с трона, встали и члены Совета.
— Скрепя сердце, мы соглашаемся с вами, благородные номархи. Империя сейчас не в состоянии вести войну с султаном. Но мы не вправе сидеть сложа руки, рассчитывая лишь на заступничество Всевышнего. Нами будут предприняты шаги, достаточно эффективные, вследствие которых никто не сможет упрекнуть нас в беспечности и нерешительности. На этом я распускаю синклит. Возвращайтесь к себе, но не забудьте услышанного здесь. Опасность близка. Мы должны помнить об этом. Нам придется собраться всеми силами, чтобы сообща и с Божьей помощью отразить её.
Когда сенаторы, возбуждённо переговариваясь, группами покидали зал, мегадука, стоящий в окружении своих сторонников чуть поодаль, ощутил на себе чей-то пристальный взгляд. Обернувшись, он встретился глазами с Алексием, и холод его стального взгляда обжёг димарха недобрым предчувствием.
Зеленоватая, насыщенная благовониями вода тихо плескалась о мраморные бортики бассейна. Отжимая намокшие после купания волосы, Ефросиния поднялась по ступеням и пройдя несколько шагов, опустилась на устланное простынями каменное ложе.
Темнокожая служанка выпорхнула из двери и принялась неторопливо обтирать госпожу тонким батистовым полотенцем, без устали вслух восхищаясь нежностью и белизной её кожи. Яркие лучи полуденного солнца, почти отвесно падающие сквозь маленькие проёмы окон, золотыми бликами играли на поверхности воды. В сладкой полудрёме гетера, прикрыв веки, отдалась во власть заботливых, хорошо знающих своё дело рук мулатки, массирующих и умащающих её тело ароматными маслами. Длинные волнистые волосы были расчесаны, надушены и заплетены в косу, венчающую голову подобно короне. Ефросиния поднялась и со слабым вздохом покорно ждала, пока служанка облачала её в полупрозрачную, мягкими складками спускающуюся до самого пола тунику. Затем, величаво ступая, Ефросиния прошла в опочивальню, оставляя на гладких мозаичных плитках влажные отпечатки босых ног.
Задёрнутые шторы создавали уютный полумрак, и потому, лишь подойдя вплотную, она увидела на своей постели лежащего человека. От неожиданности Ефросиния вздрогнула и на мгновение поколебавшись, подошла поближе, желая рассмотреть непрошенного гостя. Это был молодой мужчина, почти юноша, в одеждах из тёмной ткани. Он был красив и чист лицом, как языческий бог на древних изваяниях.
— Эй, кто ты? Что ты здесь делаешь? — начиная негодовать, окликнула гетера и подёргала краешек покрывала, на котором лежал незнакомец.
Юноша приоткрыл веки и со сладкой улыбкой, расслабленно потягиваясь, приподнялся с кровати. Его необыкновенного фиалкового цвета глаза уставились в лицо женщины, и на нее вдруг нахлынула волна ужаса. Полубезумный взгляд, взгляд полный ненависти и холодной, еле сдерживаемой злобы, на мгновение заставил ее оцепенеть; заворожил ее, как завораживают жертву немигающие глаза рептилии.
— Ты уже вернулась, прекрасная, — тонко пропел он, с хрустом вытягивая руки и томно встряхивая кистями. — Тогда сядь поближе ко мне и рассказывай.
— Как ты попал сюда? Кто пустил? — произнесла она, отступая на два шага и пытаясь подавить подступающий к горлу страх.
— Это мое ремесло, бесподобная Ефросиния, — по прежнему улыбаясь, ответил незнакомец, — приходить туда, где меня не ждут и слушать то, что мне не желают поведать.
— Ты несешь чушь! Я позову слуг и они вытолкают тебя в шею, — вспылила красавица и подойдя к столику, схватила серебряный колокольчик.
Но не успела она поднять руку, как юноша изогнулся и сделав громадный прыжок, очутился рядом с ней. Нежные холёные пальцы гетеры, сжимающие звонок, захрустели в руке незнакомца, а раскрытый для крика рот так и не смог выдавить ни звука — сильные пальцы стиснули горло, прервав дыхание, но не причиняя боли. В следующее мгновение потолок как бы опрокинулся на неё; она почувствовала, что летит по воздуху и на какое-то время потеряла сознание.
