АБ МИШЕ - У чёрного моря
Модный роман с европеизмом был недолог, с социализмом и того скоротечнее. Потому что в том 1903-м взорвался Кишинёвский погром. Он столкнул предельно передового интеллектуала с дороги благополучия и признания: подобно Л. Пинскеру после погрома 1881 г., подобно Т. Герцлю после дела Дрейфуса во Франции 1894 г. Жаботинский бросился творить государство гонимых евреев. В августе 1903-го 22-летним он поехал делегатом от Одессы на Шестой Сионистский конгресс в Базеле, где услышал последнее выступление Т. Герцля; тот вскоре умер. Жаботинский словно принял эстафету.
Он вывернул себя наизнанку, ради спасения евреев отказавшись от надёжного успеха, завоёванного на старте жизни, от блистательной литературной карьеры, даже от родного города, о котором в дневнике 1930-го года, уже давно и бесповоротно расставшись с Одессой, заметил: “Я люблю такой маленький городок, которому достаёт наглости считать себя центром мира, - как мой родной город Одесса...”
Создатель первых вооружённых сил палестинских евреев и партии сионистов-ревизионистов,Жаботинский разноголосил с “официальным” сионизмом по самым разным вопросам: политическим (он требовал высокой активности в борьбе за еврейское государство), социальным (“В период становления [государства] недопустима классовая борьба” - писал он), религиозным (Любой атеист обеими руками за мораль, так зачем же религиозная “упаковка”?), моральным (“Почти в любом столкновении интересов личности с дисциплиной и подчинением я - на стороне личности”) и многим другим вплоть до поведения в общественной жизни (“Мне отвратительно и гадко всё, хоть отдалённо напоминающее культ личности”) и в обыденности (“Мы, евреи, страдаем неумением себя вести... Утрачено чувство “этикета”.)
Взгляды Жаботинского, да и сама его личность не могли не раздражать. “Повесить надо вашего сына”, - заявил его матери М. Усышкин ещё в Одессе. “Горе народу, у которого такие лидеры!” - писал о Жаботинском Шалом Аш, американский писатель. Х. Вейцман, будущий президент Израиля, говорил Жаботинскому: “Я не могу, как вы, работать в атмосфере, где все на меня злятся...”. Когда Бен-Гурион, лидер “рабочих сионистов” в 1935 г. предложил соратникам ради общееврейских интересов объединиться с ревизионистским движением Жаботинского, те своего вождя не поддержали.
Но и они, кляня Жаботинского, признавали за ним интеллектуальное первенство среди сионистских деятелей всего мира.
В сравнение с Жаботинским просится Л. Троцкий: в юности тоже одессит (его училище имени св. Павла при советской власти побудет недолго школой имени Троцкого - один из местных анекдотов), и в той же одесской тюрьме вызревал, и тоже фейерверк талантов, включая литературные и организаторские, тоже безоглядная самоотверженность разворота в политику, тоже мыслитель, и воин, и делатель - вождь с замахом ещё большим: устроение не одной страны, но всего земного шара. Только за делом Жаботинского - правда и победа, пусть посмертная, а за делом Троцкого ложь, кровь и - крах.
Социалистические соблазны. Евреям как было не увлечься перспективой разделаться одним махом и с антисемитизмом, и со всеми социальными уродствами на путях борьбы за новое справедливое общество. И они упоённо бросались в драку.
В Одессе это было легче лёгкого: она с 1870-х гг. была одним из центров русского революционного движения. В 1874 г. в Одессе возникла первая в России рабочая тайная революционная организация “Южно-Российский союз рабочих”, насчитывавшая до 200 членов. В Одессе русские террористы из организации “Народная воля” держали свою типографию; они дважды (1879 и 1880 гг.) пытались убить царя, а в 1882 г. двое из них застрелили на Приморском бульваре военного прокурора генерала Стрельникова, прибывшего из Киева в Одессу расправляться с царскими врагами.
Уже в семидесятые годы выделялся среди бунтарей еврей С. Чудновский. Его возмущали погром евреев в 1871 г. и рассуждения революционных товарищей о вине евреев в эксплуатации русского народа, но, тем не менее, он считал, что спасение евреев только в уничтожении самой эксплуатации; национальные интересы евреев, естественно, значения не имеют. В январе 1874 г. Чудновский был схвачен при получении на почте запрещённой литературы - первый арестованный в Одессе революционер.
В 1888 г. ученики еврейского ремесленного училища “Труд” образовали революционный кружок. Его организовал Нахамкис - будущий большевик Ю. Стеклов, в 1893-1894 гг. один из руководителей тайной рабочей организации в Одессе, активный участник русских революций 1917 г., затем видный советский журналист; его не раз сажали при царизме (а убили в годы сталинских репрессий).
Революция выворачивала судьбы одесских евреев круче сионизма и неизменно кроваво. Яков Блюмкин: ученик ешивы М. Мойхер-Сфорима, в 1918 г. убийца германского посла, шпион, лазутчик в экзотических краях, троцкист, чекист[1] и в ЧК расстрелян. В интернетовской энциклопедии “Одессика”: “Тепер Илья Наумович... Известен под псевдонимом Шами Александр Моисеевич... Участник Гражданской войны. С 1922 - член ЦК коммунистической партии Палестины. С 1925 - секретарь ЦК компартии Сирии. Один из организаторов и руководителей вооруженного восстания сирийского народа против французских колониальных властей. После возвращения в СССР...арестован и в 49 лет расстрелян”. Тепера-Шами в Палестине занимали не евреи с их эгоизмом-сионизмом, а всеарабское будущее счастье. Итог - пуля сопартийцев.
Среди евреев не обошлось без охотников сплести национальные еврейские интересы с классовыми: в 1899 г. возник социалистический сионизм и соответствующая партия Поалей Цион (“Труженики Циона”) с обычными внутрипартийными разборками. В ходе споров откололись радикалы - именно их вотчиной стала темпераментная Одесса: в 1917 г. здесь находилось их руководство, они активно проявляли себя в политической пестроте революционного города.
Радикальная Поалей Цион была партией с большевистскими целями, дополненными созданием государства для евреев. Но ещё больше евреев подобно Чудновскому или Троцкому уходило от своего еврейства в борьбу за общечеловеческое счастье. Никому из них, хоть бы и почти гениальному Троцкому, не почуялось в революционных буднях постоянство еврейской судьбы.
7. ШИМЕК
Мальчик жил в Одессе. Сима - Шима - Шиме - Симха - Шимка - звали кому как удобнее. Для бабушки - Шимек.
Ещё в полусознательном малолетстве Шимека родительски заботливая сталинская власть изъяла из его жизни отца; мама Женя, спасая себя от ареста и сына от сиротского дома, сбежала из столицы, где они обитали, к своим родителям в Одессу. Здесь жизни Шимека предстояло пробуждаться под ласковым начальствованием бабушки. Мама почти не участвовала: от зари до полночи она отстукивала синие строчки на машинках двух учреждений. А дед царил где-то высоко: достаточно было видеть, как бабушка подавала ему обед, выкладывая крахмальную салфетку, устанавливая отдельную тарелочку для хлеба и серебряную с шариками-шишечками на крестообразных ножках подставку под нож и вилку, как заправлял дед салфетку под горлом за галстук, как ел размеренно, неспешно манипулируя столовым прибором - трапеза английского лорда, и это посреди коммунальной квартиры, за дверью керосинный чад и навостренное ухо соседки...
Дед - строгий, молчаливый, застёгнутый наглухо, в жилетке часы с цепочкой, офицерская выправка, красивое холёное холодное лицо подстать фамилии, в которой звенела надменность аристократического титула: Брауншвейгский - неожиданный германизм у еврея из местечковой Балты, дослужившегося, впрочем, в дореволюционной Одессе до высокой должности представителя всемирно известной немецкой фирмы, достаточно преуспевшего, чтобы удобно проживать с четырьмя детьми и прислугой в многокомнатной квартире на втором этаже солидного доходного дома на Большой Арнаутской улице, где в бельэтаже квартировал отставной царский генерал.
...Солнце бабьего лета, мягкое, октябрьское, стояло над Большой Арнаутской. Где-то ворочалась погромная толпа, летели оттуда, нарастая, пьяные и грозные, победные клики.
Дворник, уберегая жильцов, запер ворота. Евреи наверху дрожали.
Эстер Брауншвейгская сажей мазала от насильников красивое личико старшей дочки, на маленьких, закусив дрожащую губу, натягивала зимние пальто: Бог даст, вата подстёжки убережёт детей, когда будут сбрасывать со второго этажа...
Вал погрома приближался к дому. Сверкали над толпой хоругви, глядел невозмутимо царь с поясного портрета. “Конец жидам! - летело радостно. - Поховалыся, июды, обсерились? Кровью умоетесь!”.
Шествие ткнулось в ворота, они чернели глухо, толпа встала. Хоругви приспустились, топоры приподнялись. Кто-то рыжебородый, всклокоченный - густо пахло дёгтем от сапог - выступил вперёд: “Посторонись, хлопцы, зараз юдочков потрогаем!” Лом томился в его мощной ладони.
