Золото Арктики [litres] - Николай Зайцев
– Да, я попал, – уже спокойно сказал Пац, чуть обернувшись к товарищу, и сплюнул презрительно в сторону русских.
Ошеломленный от такой наглости граф медленно стал поднимать штуцер, направляя в сторону дерзкого поручика. Билый придержал ствол, направляя в снег, гася порыв односума.
– Возьми-ка лучше багор в санях. А то у наших товарищей нет такого и в помине. Тушу надо вытащить.
– Да, Николай Иванович! – возмутился граф, не желая спускать подобную выходку.
– Бери, бери. Вот и дружок твой подоспел. Надо бы пса как-то приструнить. А то будешь с ним неотлучно. – Малахай, словно поняв, что о нем говорят, усиленно замахал хвостом, радостно скалясь.
«Ну что с тобой делать!» – подумал Микола, вздыхая.
– И что? Как такое можно спустить?! Ты же попал! – горячо зашептал Иван. В гневном порыве он сжимал штуцер, потряхивая им. Солнце заиграло на серебряном орнаменте. Пац грязно заругался, увидев русское богатство.
– Да какая разница? – открыто улыбнулся Билый. – Если достанем тушу, так мясо будет для команды, общее.
– Ну, как знаешь, – пробормотал граф, бросая в сани винтовку и снимая с зажимов багор. – Пошли вылавливать!
– Решили помочь?! – крикнул им в спину Пац. – Все равно выстрел мой!
– Твой, твой! – добродушно скалясь, отозвался казак. Но скулы на его лице заходили и в глазах мелькнул зверь. Суздалев ничего не видел; тихо ругаясь, он шагал впереди, и рядом с ним тащилась упряжка. Малахай подпрыгивал, желая боднуть, и явно не понимал, почему друг не хочет играть.
– Об этом все будут знать в лагере! – торжественно сказал Пац.
– Наш поручик первый стрелок в эскадроне! Ему нет равных! – поддержал товарища Огинский.
– Нехай так, – пробормотал казак, махнув рукой не оборачиваясь.
С тушей пришлось повозиться. Вот где упрели по-настоящему. Скинули меховые куртки. Азарт захлестнул. Пригодились и веревка, и упряжка собак. В студеной воде Билый закинул крепкую петлю на ласты. Помогая багром, ели вытащили.
Присели на тушу.
– С сажень? – тяжело дыша, спросил граф.
– Преувеличиваешь. Где-то с маховую сажень.
– Думал, не вытащим никогда.
– Если бы не собаки, то и не вытащили бы. Весом тюлени под два десятка пудов.
Суздалев снова кивнул, указывая на голову.
– Меткий выстрел. Почти в глаз.
– Да, – согласился казак. – Хороший штуцер. Прав был побратим.
Односумы рассмеялись, потешаясь над поручиком.
В лагерь вернулись скоро. Там уже все поздравляли Паца, а когда русские доставили его трофей, ликованию шляхты не было предела. Профессор Ледовский запрыгал вокруг тюленя.
– Батюшки мои! Да это же настоящий лахтак! У него самая крепкая шкура!
– Отличные будут ремни! Настоящая память! Трофей!
– Лахтак? – переспросил Билый, не обращая внимания на ликование поляков.
– Морской заяц, – пояснил профессор Ледовский. – Очень пугливый морской зверь, и передвигается смешно – прыжками, сильно отталкиваясь задними ластами. Посмотрите, какие у него вибриссы: длинные, толстые и гладкие. Это и отличает его от других тюленей!
– Вибриссы? – задумчиво переспросил граф.
– Да! – с жаром воскликнул ученый.
– Ну вот, Ваня. Поохотились мы и на зайца, – сказал казак, и односумы снова рассмеялись.
Припасы погрузили быстро. Заготовленные заранее баулы матросы уложили на снег отдельно. Так что не составило труда их найти и крепко увязать в санях. Капитан Малиновский выдал задания и ракетницу. Профессор Ледовский – большие смешные очки.
Тронулись. Управление взял на себя Билый. Лагерь быстро остался позади. Но шум от него доносился долго.
– Как, Ваня? Не замерз?
– Нет, – бодро ответил граф, развалясь в узких нартах. Устроился он действительно удобно, да еще и в шкуры завернулся. – Сомлел малость. Утомила меня охота. Да и злость местами накрывает!
– Да ты не журись, друже.
– Не пойму, почему спуск дали Пацу!
– Нашел о ком думать. Помни, Бог всё видит. Все под крестом ходим. Ну, потешился поручик. К чему только? Мы-то правду знаем.
– А он?
– И он, друг мой. Второй пули-то не было. Первый стрелок в эскадроне пальнул в белый свет.
Друзья рассмеялись. Граф примерил очки.
– Господи! Мир другой!
Казак опустил свои и стал похож на гигантского муравья.
– Польза есть, – сказал Билый через минуту, – и глаз меньше режет, и ветер не так колет.
Так, изредка переговариваясь, они доехали до первой стоянки, которую заранее отметили на карте. Дали отдых собакам, покормили. Микола облазил кручи, пока все отдыхали. Вернулся довольный.
– Не устал? – озабоченно спросил граф.
– Что ты! Как дома побегал. Разогрелся. Слушай, Ваня, еще отклонимся немного от маршрута.
– Зачем?
– Увидел, друже, что-то. Но не пойму. Далеко слишком. Надо проверить.
– Неужто лагерь потерпевших?!
– Не думаю. Но явно что-то не природное. Чужеродное. И пятном выделяется на снегу.
Последние минут десять граф нетерпеливо щелкал крышкой золотых часов. Однако молчал. Сдерживал нетерпение. Понимал, что собакам нужен отдых. Молчал и Билый, снова подметив дорогую вещицу в руках друга. Раньше на такое внимания не обращал. Чужая роскошь не трогала, так как сам никогда себя бедным не чувствовал. Но сейчас поляки словно остервенели, то и дело при каждом случае бросая на них косые взгляды. Их не было рядом. И руки они не тянули. Но почему-то Билый чувствовал на себе скользкие чужие пальцы. Которые бегают по телу, взвешивая каждую золотую безделушку, каждый серебряный рублик, крепкую куртку и меховые сапоги. «Это зависть… Так и бросается в глаза! На всё косятся. Всё обсуждают».
На каменном выступе пирамида оказалась. Искусственно сделанная из разных камней. Осторожно разобрали верхушку. Внутри оказался небольшой деревянный ящичек. Из него достали гильзу из-под снаряда. Нашли письмо.
Полковник Янковский сообщал, что жив. Только в команде наступил раскол: матросы взбунтовались и часть ушла с мичманом Рыжковым на юг, а другая, верная присяге и государю, осталась с ним в лагере. Насколько долго они в нем останутся, неведомо. Возможно, отойдут в запасной, если лиходеи вернутся.
– Надо полагать, лиходеи – это люди мичмана Рыжкова? Не поделили что-то?
– Все может быть, – отозвался сурово казак, сама мысль, что кто-то нарушает присягу и идет против государя, была ему сильно неприятна. – Что, Ваня? Конец пути? Как месть будешь править?
Суздалев вмиг почернел лицом, снедаемым внутренней тоской.
– О том не беспокойся, друже. Хоть на дуэль вызову, дав умереть достойно, хоть в лицо ненавистное стрельну! За меня не боись! Не дрогнет рука.
– Да я не о том думаю, – уклончиво сказал казак. В голове его проносились мысли о предательстве, о клевете и наговоре. Может, и несчастного мичмана так же оклеветали вот в этом письме. И если нет полковника Янковского в основном лагере, где искать запасной? Об этом в письме ни слова.
И вот что самое главное.
Как
