История Германии в ХХ веке. Том I - Ульрих Херберт
Но помимо ассоциаций и политизации, в эти годы появилась и третья характеристика молодежной жизни: ориентация на досуг и потребление, спорт и технику, на городские нравы и развлечения, танцевальную музыку и кино. Сначала это было совершенно аполитично. Хаос военных и послевоенных лет еще больше усилил потребность в развлечениях, в отвлечении, в «амюземан» и в то же время немного ослабил дисциплинарные оковы родительского дома и школы[23]. Но это, даже если часто непреднамеренно, было связано и с политическим посылом, уже хотя бы потому, что национальные молодежные ассоциации постоянно критиковали городскую индустрию развлечений и тягу к танцулькам. Своими унифицированными маршами, поездками и ритуалами отречения они предлагали контрпрограмму против любой формы городского гедонизма. На фоне таких тенденций для многих молодых людей и молодежи из буржуазии акцент на модерные технологии, автомобили, спорт и танцевальную музыку, и прежде всего на Америку, стал политической программой, как это описал журналист Ханс А. Йоахим: «Мы равнялись на Америку. Америка была правильной идеей; это была страна будущего. Она была в своей эпохе как у себя дома. <…> Слишком долго пресловутая дисциплина техники приходила к нам только в виде танков, мин, отравляющих веществ и только с целью уничтожения человеческих жизней. В Америке она служила человеческой жизни. Мы демонстративно симпатизировали лифту, радио, джазу. Это было как клятва на верность. Это был способ „перековать мечи на орала“»[24]. Такие явные высказывания были редки, но скрытый энтузиазм по поводу эпохи модерна, символом которой была Америка, был обычным явлением.
ГОРОДСКАЯ КУЛЬТУРА
К концу 1920‑х годов лишь треть немцев по-прежнему проживала в деревнях и сельских населенных пунктах, тогда как более четверти жили в крупных городах с населением более 100 тысяч человек, а каждый пятый – в городах с населением более 500 тысяч человек. В 1910 году в стране было семь городов с населением, превышающим полмиллиона: Берлин, Гамбург, Кёльн, Мюнхен, Лейпциг, Дрезден, Бреслау. В 1939‑м их стало одиннадцать, к ним присоединились Эссен, Франкфурт, Дюссельдорф и Дортмунд. К 1920‑му Берлин стал одним из крупнейших городов мира – второй после Лос-Анджелеса по площади, третий после Лондона и Нью-Йорка по численности населения (4,3 миллиона человек) – больше, чем Гамбург, Кёльн, Мюнхен и Лейпциг вместе взятые. В то же время Берлин не занимал в Германии такого же затмевающего всех прочих положения, как Лондон в Великобритании или Париж во Франции, хотя бы из‑за партикуляризма германских земель.
Но Берлин, как и на рубеже веков, был в центре всех разговоров, чувств и программ, связанных с большим городом и присущей ему жизнью. Это касалось уже самого городского пейзажа с его огромными заводами крупных компаний, таких как Borsig или Siemens, с доходными домами и жилыми кварталами для рабочего класса, с непрерывно растущим потоком автомобилей и новыми пригородными и подземными железными дорогами, с дворцами потребления, развлечений, спорта, эстрадной музыки, со злачными местами, логовами порока и преступления. Берлин стал уникальной сценой для модерновых профессий и социальных групп, таких как журналисты, ученые, интеллектуалы, женщины-служащие и независимые женщины в целом; это был город революции и контрреволюции, авангардных художников, писателей, утопистов и реформаторов.
Согласно широко распространенному тогда мнению, Берлин был своего рода крупномасштабным социальным экспериментом. В 1930 году публицист Йозеф Раушер писал, что то, что в других странах развивалось в течение многих лет, здесь происходит одновременно: «Берлин – это не что иное, как самый передовой пост, самая современно оборудованная экспериментальная площадка для проверки того, сможет ли германский народ внутренне справиться с последними достижениями цивилизации»[25]. Если в Германии развитие от аграрного к индустриальному государству шло особенно быстро, то Берлин уже через поколение превратился в один из самых модерновых городов мира, где контрасты были настолько явными, противоречия настолько очевидными, что новые политические движения, экономические теории, художественные перевороты, революционные памфлеты, новинки технического мира и возвышенные моды, казалось, непрерывно возникали из этих столкновений[26].
Но Берлин не только был модерновым, он хотел быть им, быть модерновым par excellence, пусть только чтобы компенсировать глубокий крах 1918 года. На деле автомобильное движение в Берлине было гораздо менее интенсивным, чем в других мегаполисах мира, и внедрение индивидуальной автомобилизации в Германии в целом шло медленнее, чем во Франции, Великобритании или даже США. Но «космополитический город, как мы это знаем по Парижу, Лондону и, прежде всего, американским городам, таким как Нью-Йорк, Чикаго, Лос-Анджелес, – согласно архитектору Хансу Штимманну, – должен иметь автомобильное движение, по возможности на нескольких уровнях, должен иметь дорожных полицейских в белых перчатках или, более модерново, перекрестки, регулируемые светофорами», – даже если в них не было реальной необходимости[27]. В 1926 году Курт Тухольский язвительно и метко описал это стремление города-выскочки украсить себя атрибутами американской метрополии: «Городской шум и гам прекрасно вписываются в глубокое стремление нового немца почувствовать себя американцем, как он его себе представляет. Пусть и не полноценным джентльменом, но жить в городе, где есть „Сити“ и „Бродвей“ – это же вау как круто»[28].
Берлин стал синонимом «американизации» – это один из самых модных терминов 1920‑х годов в Германии. Он означал прежде всего триумф техники и динамизм промышленной экономики, воплощением которых был Генри Форд, чья книга «Моя жизнь, мои достижения» разошлась тогда в Германии тиражом более 200 тысяч экземпляров. Понятие американизации включало в себя и новые виды массового потребления, утилитарное мышление и отсутствие традиций, новые гендерные роли, успешную индустрию развлечений, ориентированную на массовый вкус и схлопнувшуюся социальную иерархию. «Американизм» использовался как код для обозначения культурной эпохи модерна, им описывалось все, что воспринималось как неслыханное и новое: «Если ваш сын слушает джаз, получает „неуд“ по латыни, жена стрижется под гавроша и хочет обсуждать секс, начальник оптимизирует производство и ускоряет темп работы – все это можно считать американизмом», – метко сформулировал литературовед Георг Болленбек[29].
Все взгляды были устремлены на американскую индустрию развлечений. Популярность звезды немого кино Чарли Чаплина в Германии была необычайной; никогда ни один
