Тучи идут на ветер - Владимир Васильевич Карпенко
— Двоюродный мой, — отозвался Борис.
— Вот, видишь… Там и Илья, старший из Колпаковых. Артиллерист он, фейерверкер. Этого приставили к Гетману, елизаветпольскому батарейцу. Рота одна да взвод батареи их дали согласие с нашими… Сам Гетман прихворнул, вот Илью до него в помощь. А общее командование отрядом так и оставили за Алехиным. Я тоже было на Кубань не подался… Отозвали к Голубову. Футы, дьявол, кашель… Чисто одолел. Ты-то каким макаром очутился тут? Еще в сотенных…
— Старше чина не было…
— Куда ни чин, — усмехнулся добродушно Дорошенко. — У меня, почитай, на сотню взвод одних хорунжих набирается. Голубов строго ведет линию. Вашего брата, иногороднего, не густо встретишь. Заметил небось, не дюже мы в контакте с краснопартизанскими отрядами… С Никифоровым хотя бы, платовцами. Да и Алехина с отрядом можно было Голубову отстоять — не пустить на Кубань.
Кругом шли думки у Бориса. Казалось, все ясно — снять головку генералам. Так усложняют, запутывают… Красносельский — о Голубове, оно понятно. Но Дорошенко?! Казак, тоже из офицеров…
Последнюю зарубку поставил Локтев. И забыл о нем; называл еще Петр… Суток пятеро колесили по помещичьим имениям, диким калмыцким хотонам; ночь захватывала в скирдах, в буераках. Кроме следа развороченных становищ с теплой золой, обглоданных костей, ничего не попадалось. По буграм разъезды маячат. Сам Голубов мужественно переносит неудобства походного быта — в седле, впереди. С темнотой переселяется под крышу, а чаще — в коляску. А боя нет. Не принимают…
Вечером в степи под калмыцкой станцией Буруль-ской к костерку веселовцев подсел обросший, как цыган, казак.
— Дозвольте, братушки, теплом вашим попользоваться… — По-хозяйски подгреб голыми руками горящие кизяки, грелся, кряхтел, выказывая удовольствие. — Локтев моя фамилия. При Багаевской сотне я. Вашего хуторца, Петра Красносельского, знаю…
Пустил по кругу кисет; вскоре поблагодарил за теплую компанию. Борис, перехватив его взгляд, увязался в попутчики до есаула Иванова.
— Зачем приходил? — спросил, едва они скрылись за скирду.
— Ищу, Думенко, случая повидаться… Где уж, как на призах! С бугра на бугор скачем, лошадей угоняли. А сегодня — невтерпеж. Проводи малость…
Из балки вывернулись верховые. Борис угадал свой разъезд. Не окликнул. Сбоку посматривая на загадочного ходока, силился вспомнить, что о нем говорил Петро. Ничего вроде; доверяйся, мол…
— Стан Попова в Эркетиновке, — понизив голос, заговорил Локтев, — Все части собрались — Мамантов, Гни-лорыбов, Семилетов… На завтра Голубов спланировал наступление. На совете был Иванов. Наступают багаев-цы и платовские калмыки. Чертыхается есаул. В лоб, на орудия… Никаких обхватов. Твоя сотня и великокняжев-цы в резерве.
— Я — к Иванову! — загорелся Борис, не понявший, к чему клонит Локтев.
— Дослушай, Думенко… Иванов приказ Голубова выполнит в точности. В лоб, на пушки и пулеметы дуром не полезет. Не полезут и калмыки. Наступление будет для видимости. Впрочем, как и все это преследование… Голубов загонял своих тайных связных: уговаривает генералов и офицеров сдаться ему на милость. Почему он скрывает, какая его цель? Непонятно. А до есаула тебе, Думенко, не советую. Не за тем я пришел… Голубов подержит завтра твою сотню за спиной. Ты слишком горяч. А упускать Попова на Дубовскую нельзя. Махнет за Дон. Быть тогда беде. Нахлебаемся кровушками собственной, домашней…
— Понял я, Локтев…
Среди ночи Веселовскую сотню подняли по тревоге. Голубов сам подскочил на коляске к скирде, где обосновался сотенный.
— Полк выступил на Эркетиновскую. Нынче денек обещает быть жарким…
— Давно пора… околели без крыш, ваше благородие.
— Неисправимый ты, товарищ Думенко, — отечески пожурил войсковой старшина. — Революция всех уравняла. Благородия там, в Эркетиновской. Сотня твоя в моем резерве. Следуй за Дорошенко, верстах в трех… Остановишься в хутунке Даган. И — баста. Жди указаний. А сейчас выдели взвод в мою личную охрану. Один как перст. Всех бросил на Попова.
Первой мыслью было — Голубов знает о их разговоре с Локтевым; охолонув, сообразил: все идет по-локтев-ски. Войсковой старшина с умыслом раздергивает его сотню…
Погодя Борис одобрил свой выбор — выделил в охрану командиру полка взвод Крысина. Меньше за плечами, зато свои, не ослушаются, не подведует. Взбодренный, ловил ноздрями талый мартовский ветерок, долетавший с дальних бугров. Рассвету еще не время, но небо с правой руки уже утратило глухую синь.
Берегом Большого Гашуна вышли к хотону. Солнце еще не взошло, но видимость установилась. В бинокль проглядывала на зеленом зареве острая кровля эркети-новского хурула. Донеслись орудийные выстрелы. На слух — пальба односторонняя. Голубовская батарея помалкивает. А ведь ушла с наступающими сотнями. Увязла? В стойкий, плотный гул вплелись пулеметные очереди…
Помощнику, Ваньке Киричкову, Борис приказал спешить людей, строй не покидать. Сам свернул за овчарню; шпорил буланого конька, ощупывая в бинокль черные точки в заснеженной степи. Не должен бы вертаться свой разъезд. Кто же это? Замаячились и пропали. Из балки выскочили совсем близко. Стефан Мартынов с казаками. Кого привели?
На взгорок поднялся долговязый парень на белой гривастой лошади. Руку держал на ремне, возле кобуры; взгляд настороженный. Борис догадался: не поверил Мартынову.
— Красные мы казаки.
— А кто вас разберет… — усмехнулся долговязый, но, видно, успокоился — И у тех, что в Эркетинке, тоже красные лампасины…
— Гм, нашел
