Олег Фурсин - Барнаша
— Не так это было! Радовался тому, что нужен людям, что оживают под моими руками. А если и была гордость, и неправ я, вымолю у Господа прощение. Молитвой и постом, и покаянием…
— А к чему тебе оно, прощение? Разве так уж плохо быть первым? Разве не радовался ты тому, что ученики Иоанна уходят к тебе, и тому, что слава первого проповедника в стране пошла по этой дороге?
— Замолчи! Если и было так поначалу, то после, потом, горе и беда Иоанна стали моими. Горько сожалел я, и по сей день не нахожу места. Дай мне покой, дай мне обрести мир с моим Богом! Разные у нас с тобою дороги, изыди!
— А я так не думаю. Кто раз вкусил славы, захочет её снова. Это мой напиток. Я замешал его на дурмане жизни, на человеческих страстях, на человеческих ошибках! И нет от него противоядия, нет, милый ты мой!
Дьявол взял Иисуса за руку, потянул к краю площадки. Странно, но привычный вид за её пределами изменился неузнаваемо. Вздрогнул Иисус, поняв, что уже не в горах они, а неведомо как перенеслись в Иерусалим, и стоят на крыле храма Господня. Захотелось проснуться, но не получалось, хоть он и тёр глаза рукавом нещадно.
— Если ты Сын Божий, и простёр Он руку над тобой, — Дьявол задумался. — Если ты Сын Божий, бросься вниз, ибо написано: «Ангелам своим заповедает о Тебе, и на руках понесут Тебя, да не преткнёшься о камень ногою Твоею»[218].
Золотом и мрамором блестел на солнце храм. Долина Хеврона была перед ними, как на ладони. Глубина манила, звала. Казалось, стоит лишь расправить крылья, — и полетишь, сольёшься в объятиях с голубым небом, с облаками. Будешь неотъемлемой частью этого простора. Странное чувство абсолютной свободы, невероятной собственной силы захватило Иисуса. Он долго молчал, не в силах справиться с ним. Как когда-то в детстве плыл по небу на облаках, и получалось!
Дьявол в каждом из нас, и он не дремлет. Искуситель, он ведь искушает. Лишь от самого человека зависит, каким будет ответ. Чаще всего отвечают «да», и после недолгого головокружительного полёта тело не сумевшего ответить «нет» неизбежно оказывается распростёртым на мостовой. Разбитое и жалкое. Не этого хотел Иисус. И потому ответил:
— Написано также: «не искушай Господа Бога твоего»[219].
И вмиг исчез дьявол. Снова открытая площадка в горах, и Иисус один наедине с небом. Трудно сказать, спал ли он или грезил наяву. Так близко, рядом был только что Сатана. И нет его, лишь легкий дымок на краю площадки, там, где он стоял. Или то испарения из долины. Трудно даётся на этот раз пост. Чувствуешь себя настолько слабым, что сон и явь не различаешь. Дни сливаются в один бесконечный ряд, трудно сказать, было ли это событие вчера, или, может быть, позавчера… Да и было ли? Не с самим ли собой спорил? С тем, что в глубине души живёт.
В какой из дней он покинул свой временный приют? Кажется, то было вчера. Он хотел есть. Сухие фиги не утоляли голода, а пробивающаяся из расщелины скалы тонкая струйка воды раздражала своим журчанием. Хотелось вина и мяса. Ночью приснилось пиршество с учениками. Пахло рыбой, мясом, приправами. Богатый дом, щедрый стол. Ароматы умащенных маслом тел. Мягкие ложа. Жизнь манила его своими соблазнами. А до срока ещё не менее пяти дней. Следовало бы отмечать количество прожитых дней, да вот хотя бы на стене пещеры. Он же потерял им счёт, не помнил. Впрочем, какая разница. В положенный срок к нему придут.
Ну вот, кажется, вчера это было. Доведенный до сумасшествия ночными пирами, утром он не помнил себя. Отбросил свитки с изречениями пророков в сторону, вскочил и помчался куда-то, не разбирая дороги. Там, внизу, были люди. Там ели обычную пищу. И он был бы с ними, не один. Сокрушённый сердцем, он не хотел уже обвиняющего, кричащего о вине перед Иоанном одиночества. Безумие владело им, когда он нёсся вниз по кручам. Как только не сорвался! И это — ученик спокойных, взвешенных индийцев, суть философии которых — достижение полного покоя, нирваны. Он не узнавал сам себя, не постигал, что происходит. Смерть Иоанна стала тем самым камнем преткновения, который его губил. Ибо погибель человека — неспокойная совесть.
Когда в долине он наткнулся на первый дом, и уже коснулся его стены руками, посетило его видение. Аромат мёда коснулся его ноздрей, ессеи употребляли его и в пищу, и в своих настоях, которыми лечились. Неудивительно, что он вспомнил. Иоанн в пустыне. Звёзды над головой, вдали — горы. Учитель прислонился к невысокой каменной гряде. В руках его — соты с мёдом. Без всякого внутреннего смущения, без тени неудовольствия на лице он поедает саранчу, заедает этот скудный ужин из насекомых мёдом, жуёт воск сот. Ему всё равно, что есть и пить, он думает о высоком…
Иисус вернулся. Видение Иоанна стало тем, что остановило его на пути. Взбираясь на гору вновь, он уже не торопился. Он шёл и повторял про себя слова, что услышал от Иоанна. После того, как тот покончил со своим ужином.
«Бог смирял тебя, томил тебя голодом и питал тебя манною, которой не знал ты, и не знали отцы твои, дабы показать тебе, что не одним хлебом живёт человек, но всяким словом, исходящим из уст Господа, живёт человек»[220]. Так заповедал Моисей своим единоплеменникам. Эту истину повторил Иоанн. Иисус её исполнил, избежав очередного искуса — голодом.
Но главное искушение его жизни ещё ждало впереди… Его ждало испытание властью.
44. Покушение
В какое-то мгновение глубоко ушедший в свои размышления Пилат краем уха услышал шум, исходящий из поросли густого и довольно высокого кустарника, мимо которого они проезжали. Может быть, увидел движение в этих кустах. Трудно сказать, он и сам не успел оценить, что это было. Но долгий опыт военной жизни несомненно сказался в его реакции. Не рассуждая, он послал коня вперёд. И вовремя — позади, на уровне шеи, не защищённой панцирем, просвистела стрела. «Как в нижнегерманской армии, во время бунта»[221], — промелькнула мысль, и заныло раненное когда-то стрелой левое плечо. Он не сразу осадил коня, уйдя на расстояние, относительно недоступное стрелам; он не желал быть спиной к лучнику, искавшему его смерти. Развернув же коня, издали увидел то, от чего похолодело в груди. Ант отбивался от четверых убийц, пытавшихся сбросить его с лошади. Копьё, торчавшее из груди пятого, сделалось бесполезным для него теперь, и он разил их мечом. Левая рука и грудь его были в крови. Недалеко от кустарника, не успев подлететь к лучнику всего на несколько шагов, заливаясь кровью, лежала сука. Стрела торчала сбоку пониже спины. Она царапала землю когтями и пыталась ползти к убийце, но силы покидали её. Заливаясь негодующим лаем, наскакивая, успевая урвать куски одежды и тел, сдерживали четверых убийц два молодых кобеля, не давая пробиться к центру их вселенной — к молодому хозяину, с любовью растившему их. Банга не лаял, он сражался молча и с остервенением. Уже подлетая к месту сражения, Пилат с удовольствием подсчитал его вклад в общее дело: один с разорванным горлом лежал на дороге, и Банга атаковал второго. Эти двое старались обойти всю группу с фланга, а может быть, выдвинулись вослед Пилату. «А ведь эти — не с ножами, а с мечом, — успел подумать Пилат, проносясь мимо Банги. Молодняку проще, Банга выбирает соперников посложней, умница пёс!»
— Слева! — крикнул он Анту, и тот едва успел прикрыться щитом от ножа, который метнул один из удерживаемых молодняком убийц. Он поплатился за этот бросок: один из кобелей дорвался до его шеи. Уже падая на землю, успел он вырвать нож из-за пояса, и громкий визг пса возвестил о потере очередного бойца когорты Пилата. Откуда-то из кустарника понеслись на этот визг обе суки, наверняка выполнявшие там честно свой долг.
Но с момента своего крика-предупреждения Пилат уже не видел ничего, кроме поднимающегося на уровень его головы лука. Лучник, до той поры отвлечённый тем, что происходило в кустарнике, и не доставший стрелами двух других сук, не мог не обернуться на топот лошадиных копыт. Увидев возвращавшегося Пилата, он изготовился к стрельбе. Как во сне видел Пилат эту нацелившуюся в его горло смерть. Откуда-то сзади уже летел Банга, и увидевший его лучник дрогнул на мгновение, опустил лук. Этого мгновения хватило Пилату, и копье пронзило свою цель.
Нужно было помочь Анту. Пилат обернулся к нему, и удостоился удовольствия увидеть красивый удар. Лезвие меча упало вниз с высоты и вошло в надключичную ямку слева. Фонтаном брызнула кровь, беззвучно упал на землю ещё один нападавший. На следующего обрушился всей своей мощью Пилат. Двое, оставшись в явном меньшинстве, пытались скрыться в кустарнике. Навстречу им из кустарника двинулась четвертая и последняя сука, пасть её была в крови — кто знает, кого она заставила захлебнуться собственной кровью там, где вела бой, в глубине этих зарослей, прибежища неведомо откуда взявшихся врагов.
