Н. Северин - Перед разгромом
Как всегда, заставил он Юльянию все забыть в любовном упоении, но сам ни на секунду не забывался и не упускал из вида сложной, запутанной интриги, в сетях которой до сих пор бился, тщетно ища из нее исхода.
— Почему вернулась ты к себе сегодня так рано? — спросил он. — Обыкновенно, не ты меня ждешь, а я тебя. Чем занялась твоя ясновельможная, что так рано отпустила тебя?
— Весь день пролежала она в постели, все нездорова, а вечером приехал князь Репнин, и она вышла в будуар, чтобы принять его.
— Репнин был здесь? И виделся с графиней? Что же ты молчишь до сих пор? Она приняла его? Говорила с ним? Долго? О чем? — с живостью закидал ее Аратов вопросами.
— Сидел он у нее долго, и после его отъезда она за мною не присылала, так что я решилась уйти к себе, не простившись с нею. Но если бы даже я и видела ее после отъезда князя, то все-таки не узнала бы, о чем они разговаривали. Давно уже не говорит она со мною о политике.
— А почему ты думаешь, что они говорили о политике?
Голос Аратова звучал строго и резко; страстный и нежный любовник превратился в неумолимого повелителя.
— Я так думаю… доказательств у меня нет. О чем же им было говорить, если не о политике? Наша пани ненавидит Репнина. Она всех русских ненавидит, — ответила Юльяния, робея под его пристальным взглядом. — Она и княгиню Изабеллу ненавидит и презирает за то особенно, что та полюбила князя. Она это считает изменой отчизне.
— Ну и пусть! Нам-то что за дело до ее глупых бредней? Поговорила бы она со мною, я сумел бы ответить ей! Я — не такой болван, как ее супруг. Странно, однако, что князь приехал к ней говорить о делах. Тут что-то кроется. Непременно постарайся как можно скорее узнать, что именно произошло между ними, а кстати, также и о заговоре, затеянном врагами короля. Ты должна понимать, как мне важно первому узнать об этом. Спасителю жизни ни в чем отказать нельзя, особенно, в первую минуту. Когда король спросит у меня, чем может доказать мне свою благодарность, я скажу: «Дайте мне маленькую Розальскую, ваше величество!» Он будет в восторге, что я прошу у него так мало. Но нам ничего больше не надо, не правда ли, моя кошечка? Какая досада, что ты не знаешь, для чего приезжал русский посол! Боюсь, чтобы он не расстроил моих планов, если раньше меня узнает, в чем дело. Напрасно не вошла ты к ней после его отъезда, когда она находилась еще под свежим впечатлением свидания с Репниным. Самые умные и деловитые женщины плохо умеют владеть собою под наплывом чувств и пробалтываются.
— После отъезда князя она недолго оставалась одна: почти тотчас же приехал Джорджио из монастыря и прошел к ней.
— Его-то ты, без сомнения, видела?
— Нет. Зачем мне было видеть его? Я и без того слишком скоро узнаю об ужасе, который ждет меня! — воскликнула Розальская, заливаясь слезами. — Там для меня уже, наверное, все готово — и сырая тюрьма в подземелье, и…
— Перестань вспоминать этот вздор! Сказано тебе, что я до этого не допущу. Чего тебе еще надо? Разве ты мне не веришь? — сурово прервал ее жалобы Аратов.
— Верю! Верю! Разве я могу тебе не верить! На всем свете никого у меня нет, кроме тебя! За твою любовь я отдала своих благодетелей, родину, моего Бога, все, все! — воскликнула Юльяния, обнимая его и пытаясь умоляющим любовным взглядом смягчить его досаду. — Милый мой, дорогой, единственный, сжалься надо мной! Прекрати мою пытку! Возьми меня скорее отсюда! Я истерзалась, измучилась… я слов не нахожу сказать тебе, как я страдаю, с тех пор как ушла от них душой! Увези меня скорее, милый, увези!.. Сил моих нет дольше терпеть! Ты даже и представить себе не можешь, что я выношу с утра до вечера ото всех в доме — от моей пани, от аббата, от всех, от всех!..
Она видела, что Аратов смягчается, видела в его глазах любовь, чувствовала, что он все крепче прижимает ее к себе, и ободрилась; с каждым мгновением ее мольбы становились упорнее, поцелуи жарче. Ее страсть передавалась ему. Ему также захотелось скорее взять ее, увезти подальше из враждебной среды, где все ему было чуждо и даже противно. Но как много надо было для этого преодолеть преград!
— Как же я увезу тебя, когда ты до сих пор не сумела даже взять в руки твое состояние, когда все твои документы еще хранятся у графа Салезия? — ласково проговорил он. — У тебя даже нет завещания твоего мужа, а без него нам нельзя будет ничего сделать ни с твоим имением, ни с капиталами. Здешние порядки мне хорошо известны; процессы, самые вздорные, тянутся десятками лет, и тягаться иноземному с вашими магнатами просто немыслимо. С помощью графа Салезия, который на все пойдет, чтобы разорить тебя, если ты выйдешь замуж за еретика, родные твоего мужа всем завладеют. Тягайся потом с ними! Знаю я ваши суды! У вас и отравить человека ничего не стоит, когда он опасен. Я часто удивляюсь, что жив до сих пор. Не до нас им теперь, заговором заняты. Скорее бы уж разыгралась у них комедия, назрело бы дело, чтобы хоть на время всех их скрутить! — процедил он сквозь зубы.
— А разве без этого король тебе не поможет?
— Чем он может помочь мне, когда сам еле держится?
— Но разве ты с русским послом не хорош?
— Ничего ты не понимаешь! Помни только, что мне завтра непременно надо знать, для чего Репнин приезжал к твоей графине и о чем они разговаривали. Только тогда, когда я это узнаю, можно будет решить, что нам делать дальше.
— Постараюсь исполнить твое желание, — пролепетала Юльяния, с горестью сознавая, что визит русского посла привел ее милого в ярость.
Почему? Увы, с каждым часом ей приходилось убеждаться, что, невзирая на его страстную к ней любовь, душа его всегда останется для нее во мраке. Никогда не будет она в состоянии угадать тайные причины его гнева и радости, точно так же, как она до сих пор не имеет понятия о его желаниях и заботах, а равно и о средствах, употребляемых им для достижения цели. И сама эта цель представляет для нее непроницаемую тайну. Это убеждение заставляет ее постоянно страдать, но, если бы она открыла в нем свойство ужаснее этого, это открытие нисколько не повлияло бы на ее любовь к нему. Это чувство даже и любовью нельзя было назвать; это было полнейшее поглощение всего ее существа другим существом. Ничего своего у нее не оставалось, все отдала она Аратову: душу, тело, ум, волю.
Недолго продолжалось над нею влияние аббатика — при первом же свидании с москалем она вырвалась из-под этого влияния, и ученику Лойлы ничего больше не оставалось, как сознаться в полнейшем своем бессилии перед сильнейшим соперником. Борьба была не равна. Отстранить такого соперника одними духовными средствами было немыслимо, тем более, что надежда обличить Аратова в преступлении не оправдалась: ничего нового по этому поводу не удалось открыть, а старые толки, должно быть, успели уже выдохнуться и всем надоесть даже и по соседству того места, где произошло роковое событие, не достигнув Варшавы, и пытаться воскресить их было бы нелепо.
Удивительно ловко умел действовать Аратов во всем. Неудачи только подзадоривали в нем энергию и изощряли изворотливость ума.
— Вот что, — начал он после довольно продолжительного раздумья, — мне и самому надоело видеться с тобою украдкой, подвергаясь глупым случайностям. Сегодня я в последний раз прихожу сюда. Надо придумать что-нибудь другое. Что именно — я еще не знаю, все зависит от обстоятельств. Если мне удастся услужить королю той женщиной, в которую он влюбился при первом взгляде, даже не слыша ее голоса, я, разумеется, воспользуюсь этим, чтобы пригласить его сватом, и надо надеяться, что тогда нам будет легче справиться с Салезием и с его женой. Если же выяснится что-нибудь относительно заговора — еще будет лучше. Во всяком случае я чувствую, что вся эта канитель подходит к концу, и прошу тебя готовиться к отъезду. Уложи вещи поценнее и жди уведомления, как поступать дальше. Очень может быть, что нам нельзя будет выехать вместе и что я буду ждать тебя где-нибудь под Варшавой, а может быть, увезу тебя прямо из дворца: все зависит от обстоятельств. Твой Вальковский здесь? Да? Отлично! Прикажи ему завтра зайти ко мне, надо переговорить с ним.
— А если меня увезут в монастырь?
— Ну тогда мы просто похитим тебя оттуда, даже, благодаря теперешним обстоятельствам, заручившись помощью иностранных послов. Куда именно мы поедем — не знаю еще; во всяком случае венчаться надо в России, в Киеве или в Малявине. Что же ты молчишь, не радуешься, не благодаришь меня, за то, что я хочу сделать по-твоему? — спросил он. — Если ты раскаиваешься, что доверилась мне, и боишься ехать со мною, то мы это дело бросим, и при этом ты ровно ничего не потеряешь… кроме моей любви, конечно. Ну, да ведь любовь тогда только дорога, когда на нее отвечают, а вообще я оставлю тебя такой, какой взял, и от тебя зависит заменить меня Длусским или кем хочешь, — прибавил он с усмешкой.
