Анри Труайя - Петр Первый
Между тем он узнал, что его жена, которая в недавнем прошлом была такой бескорыстной и прямолинейной, постепенно стала использовать тот коррупционный дух, который царил в их окружении. Например, с Меншикова и Шафирова она брала комиссионные за свое влияние и посредничество в Сенате, которые потом переводила за границу. Мог ли царь от нее терпеть то, за что он наказывал своих приближенных? Но как можно наказать ее, не унизив себя, ведь она пользуется таким уважением народа?
Он пребывал в ярости и не решался ничего предпринять, пока не получил анонимное сообщение, что его жена изменяет ему с его камергером, Вильямом Монсом. Весь двор, оказывается, об этом давно уже знает. Дипломаты пишут об этом в своих депешах. И только царь, ослепленный доверием, которое он оказывал своей супруге, не обращал внимания на все интриги, которые плелись вокруг нее. Вильям Монс оказался братом очаровательной Анны Монс, которую Петр страстно любил в молодости. Вильям Монс был малообразован, но умен, ловок, весел и сочинял стихи. Будучи очень суеверным, он носил на пальцах четыре кольца: золотое, свинцовое, железное и медное, которые служили ему талисманами. Золотое кольцо означало любовь. Довольно скоро был найден автор доноса, один из подчиненных Монса. Его пытали в карцере Петропавловской крепости в присутствии царя, и он рассказал все, что знал об этом деле. Одна из сестер Монса, Матрена, вышедшая замуж за генерала Балка, пользовалась расположением Екатерины и со временем стала ее наперсницей. Она и устраивала свидания Екатерины и Монса. Впрочем, все придворные дамы Екатерины оказались вовлечены в этот заговор. Любовные письма, которые Монс писал Екатерине, он подписывал женским именем, и адресованы они были некоей даме по фамилии Салтыкова. Узнавая все новые подробности, Петра охватывала ярость. Однако он не показывал своего состояния. Вернувшись во дворец, он, как обычно, отужинал вместе с императрицей и несколькими друзьями, мило беседуя с Монсом. Затем, неожиданно сказавшись усталым, попросил сказать, сколько времени. Екатерина, посмотрев на свои карманные часы, ответила: «Девять часов». Тогда взгляд Петра потух, он схватил часы, открыл крышку, повернул три раза часовую стрелку и сказал своим прежним тоном, не терпящим возражений: «Ошибаетесь, 12 часов, и всем пора идти спать!» Все разошлись, а через несколько минут Монс был арестован в своей комнате. Его отвезли в Зимний дворец, а сам Петр выступил в роли тюремщика и судебного следователя. Но обвиняемому не надо было задавать вопросы. Он признался во всех злоупотреблениях своим влиянием и в растратах, в которых его обвиняли. Но по молчаливому соглашению нигде, даже в трибунале, не было намека на любовные отношения обвиняемого с Екатериной. Репутация императрицы была священна, Монс был осужден за растрату государственной казны, а не за то, что соблазнил супругу государя. Матрена Бланк также была замешана в этом деле. Она вначале не признавалась, но после первых же ударов кнута призналась во всем.
Два следующих дня, 13 и 14 ноября 1724 года, глашатаи под звуки барабана разносили весть по улицам Санкт-Петербурга, что камергер царя Монс, его сестра, генеральша Балк, и еще несколько третьестепенных лиц были признаны виновными в серьезных преступлениях и что все те, кто давал им взятки, должны заявить об этом, в противном случае их ждет суровое наказание. 15 ноября те же глашатаи созывали народ явиться на следующий день к зданию Сената на казнь Монса и наказание других виновных. Весь двор был в смятении. Все знали настоящие мотивы императорского приговора и делали вид, что царь действительно наказывает не любовника своей жены, а растратчика казны. Разоблаченная и униженная Екатерина пыталась оставаться спокойной. В залах Зимнего дворца царили подозрительность и страх. Придворные ходили с тоскливыми лицами.
16 ноября красавчик Вильям Монс твердым шагом взошел на ступени эшафота. Его сопровождал лютеранский пастор Нациус, который говорил ему что-то на ухо. Собравшаяся толпа была еще больше, чем при казни обер-фискала Нестерова. Судебный секретарь зачитал приговор. Его охрипший голос гулко звучал в холодном воздухе. Монс поблагодарил его, с достоинством поприветствовал присутствующих, снял шубу и верхнюю одежду, положил голову на плаху и попросил палача сделать все быстро. Топор опустился, но в этот раз он вонзился не в дерево, как во время казни Шафирова, а прямо в шею Монса. Хлынула кровь. Справедливость восторжествовала. У царя больше не было соперника. Палач подхватил отрубленную голову и надел ее на кол, а обезглавленное тело бросил на колесо. Следующей была генеральша Балк, которая получила одиннадцать ударов кнутом по голой спине. К ее воплям добавились крики ее сообщниц, которых также наказывали кнутом или розгами. В дополнение к публичному наказанию она была сослана в Сибирь. Ее оба сына, один камергер, а второй – паж, были забриты в солдаты. На позорной табличке, укрепленной у эшафота, были перечислены фамилии всех тех, кто давал взятки казненному и его сестре. Там можно было встретить имена достойных людей, начиная с канцлера Головкина. Имена царицы Прасковьи Федоровны, князя Меншикова, герцога Голштинского фигурировали в этом списке.
Однако при этом испытании Екатерина проявила стоическое спокойствие. В день казни она позвала к себе княжон с их учителем танцев и весело разучивала с ними па менуэта. Кампредон писал в своей депеше: «Хотя государыня и скрывает по мере возможности свое горе, но оно написано у нее на лице… так что все следят за ней, ожидая, что с ней будет».
На следующий день она узнала, что царь издал указ, обращенный ко всем коллегиям, по которому предписывалось больше никаких приказаний и просьб государыни не принимать. Кроме того, были опечатаны все конторы, заведовавшие личными средствами императрицы. И неожиданно Екатерина оказалась настолько стесненной в средствах, что ей приходилось одалживать деньги у своих придворных дам. Как долго будет продолжаться месть Петра и как далеко она зайдет? Неужели ее ожидает комната пыток, как сына Петра, Алексея? Или, может быть, он отправит ее в монастырь, как свою первую жену Евдокию? Он то успокаивался, то впадал в ярость. Схватив венецианское зеркало, он разбил его в присутствии Екатерины с возгласом: «Так будет и с тобой, и с твоими близкими!» Она невозмутимо ответила: «Вы уничтожили одно из лучших украшений вашего жилища; разве оно стало от этого лучше?» Он провез ее в санях мимо места казни Монса, где еще было выставлено его тело и голова. Во время движения платье императрицы коснулось свешивавшейся с колеса ноги мертвеца. Она не отвернулась и не вздрогнула, некоторые очевидцы утверждают, что она еще и улыбалась при этом. Такое хладнокровие вывело царя из себя, и он приказал кучеру продолжить путь. Вечером, вернувшись к себе в спальню, Екатерина обнаружила на столе в сосуде заспиртованную голову своего любовника с вытаращенными глазами и скривившимся ртом. Она сохраняла спокойствие, примирившись и с этим ужасным соседством. Оставив ее на несколько дней и ночей наедине с этим сосудом, Петр признал, что ничто не может поколебать стальные нервы его супруги, и поднял голову. Но он ее все еще не простил. Лефорт писал в своей депеше: «Они почти не говорят больше друг с другом, не обедают и не спят больше вместе».[88]
Все считали Екатерину погибшей. По мнению Виллебуа, Петр собирался поступить со своей женой так же, как король Англии Генрих VIII с Анной Болейн. Его останавливало только желание устроить вначале судьбу своих дочерей. Старшая, Анна, должна была вскоре выйти замуж за герцога Голштинского, а Елизавету Петр все еще мечтал выдать замуж за французского принца или за самого короля Франции. Регент, который был враждебно настроен к этому союзу, скончался 3 декабря 1723 года. Однако Толстой и Остерманн, которые вели переговоры с Кампредоном, уверили государя, что позорного приговора матери великих княжон будет достаточно, чтобы разрушить такой амбициозный план женитьбы. Петр прислушался к их мнению. 23 ноября 1724 года герцог Голштинский исполнил серенаду со своим оркестром для будущей тещи под окнами Зимнего дворца. Было очень холодно. Слуги держали факелы, освещающие музыкантов, которые замерзали на месте и с трудом дули в свои инструменты. На следующий день отпраздновали официальную помолвку молодого герцога и старшей дочери царя. Императорская чета воссоединилась ради этого события, пересекла Неву по льду и отправилась на молебен в Троицкую церковь. В четыре часа пополудни в присутствии всего двора и дипломатического корпуса царь надел обрученным кольца, благословленные архиепископом. Церемонию продолжил ужин, бал и фейерверк. При свете свечей превосходно одетая Екатерина сохраняла спокойное достоинство супруги и выглядела счастливой матерью. Но это блаженство было лишь видимостью.
