Ирина Звонок-Сантандер - Ночи Калигулы. Восхождение к власти
Оскалившись, как пьяный сатир на потолке, Калигула опустил красную подушку на лицо Тиберия. И длительное время тупо смотрел, как под толстым слоем левконской шерсти выделяется небольшой холмик — костлявый нос императора.
Тиберий спазматически дёргался, хватал воздух скрюченными пальцами. А Калигула душил его, душил… В голове была странная пустота. Ни одной мысли. Только шёпот нарисованных сатиров: «Сделай это!»
Подоспел Макрон. Покрепче надавил на подушку сильными смуглыми руками. Соучастники испуганно, растерянно смотрели друг на друга. Две секунды спустя Тиберий перестал трепыхаться. На этот раз — навсегда. Но секунды эти обернулись вечностью для Калигулы, для Макрона. И для удушенного Тиберия — тоже.
— Конец, — хрипло прошептал Макрон и поднялся с колен, забирая с собою подушку.
Калигула отвернулся: на Тиберия было страшно смотреть. Синие мертвецкие пятна покрывали прыщавое лицо. Жидкие белые волосы сбились в колтун. Глаза вылезли из орбит и пугающе остекленели. Макрон провёл ладонью по искажённому судорогой лицу Тиберия и закрыл мёртвые глаза. Бросил в ноги покойнику подушку и положил руку на плечо Калигуле.
— Сейчас лучше уйти, — спокойным тоном произнёс он.
Калигула согласно кивнул и поднялся с ложа. Поправил измятую тунику. Подобрал обронённую мантию и накинул на плечи. Пригладил ладонями взъерошенные волосы. Принял надменный вид, подобающий императору Рима.
Сбивчивой походкой Гай Цезарь покинул опочивальню Тиберия. Макрон шёл следом, держа левой рукою шлем, а правой — ухватившись за рукоять меча.
В переднем покое уже толпились обеспокоенные патриции. Становились на цыпочки, вытягивали шеи, стараясь заглянуть в опочивальню. Завидев Калигулу, молча уставились на него. В их взглядах Гай читал подозрительность, недоверие, тревогу.
Калигула решился.
— Этот раб, — начал он, указывая на Антигона, жалко скорчившегося между двух преторианцев, — сообщил мне, что дед мой — жив. В надежде на чудо я явился сюда. Но увы! Тиберий Цезарь мёртв! Каждый может убедиться воочию в несчастье, постигшем империю!
Резким движением Калигула отдёрнул занавес в опочивальню. И все увидели бездыханного Тиберия. Мёртвым он выглядел ещё страшнее, чем при жизни.
Затаив дыхание, неаполитанские патриции обходили кругом смертное ложе императора. Кто-то со страхом дотронулся до начавшей коченеть руки. Калигула покинул пропахшие мертвецким духом покои, увлекая за собой Макрона. Преторианцы поволокли за ними слабо сопротивляющегося Антигона.
Калигула неожиданно остановился. Обернулся к рабу и склонился к нему, странно ощерясь.
— Что делать с рабом, который сильно досадил своему господину?! — издевательски спросил он.
Антигон испуганно молчал.
— Казнить, — насмешливо вмешался Макрон.
— Префект претория знает, о чем говорит, — одобрил Калигула. — Казнить его! — и, лукаво прищурившись, добавил: — На кресте!
Казнь на кресте — самая страшная, самая болезненная, самая длинная. Осуждённый живёт в мучениях несколько дней, порою — целую неделю. Солнце палит нещадно или ледяной ветер обдувает голое тело. Мухи и слепни осаждают его, болезненно толкутся в язвах и нарывах. Мальчишки-бездельники развлекаются, забрасывая казнимого камнями. Антигон закатил глаза и потерял сознание. Преторианцы утащили прочь ослабевшее тело в коричневых лохмотьях.
Калигула громко смеялся, проходя по длинному коридору. На полу были выложены мозаичные картинки: там — круглая жёлтая рыба, рядом — спрут, дальше — обольстительная сирена с телом птицы и белокурыми волосами. Забавляясь, новый император перепрыгивал от одной картинки к другой. Невий Серторий Макрон невозмутимо следовал за ним.
LXXIV
Прибыли на Капри служители особого храма — Венеры Либитины, Венеры, покровительницы мёртвых.
Либитинарии — отверженные среди почтённых граждан. Никто не подаст руки тем, кто обмывает и обряжает покойников. Они живут особым, замкнутым кругом, редко, лишь по необходимости встречаясь с другими людьми. Зато услуги либитинариев оплачиваются недёшево.
Соблюдая древние обряды, либитинарии обмыли тело Тиберия. Тщательно умастили его восточным ладаном, кедровым маслом и смолою мирры — чтобы задержать разложение. Залили тёплым воском лицо мертвеца, а когда сняли воск — лицо Тиберия отобразилось с нижней стороны со всеми морщинами и прыщами, и брезгливо выдвинутой нижней губой. Умелый либитинарий быстро изготовил восковую маску по образу покойника и навеки прикрыл ею лицо Тиберия.
Труп обрядили в роскошные одежды триумфатора. Ведь Тиберий, ещё при жизни Августа, одержал великую победу над паннонскими племенами и торжественно въехал в Рим на триумфальной колеснице. Несли за ним богатую добычу, вели в цепях пленных варваров. Белые кони топтали розовые лепестки, усыпавшие Священную дорогу. Старый Август встретил приёмного сына на ступенях храма Юпитера. И велел воздвигнуть в честь героя тримфальную арку. Только на арке этой почему-то был изображён сам Август в окружении Тиберия-триумфатора и юного Германика.
Теперь Тиберий во второй раз был облачён в одеяние того незабвенного дня. Короткая туника, сплошь затканная золотыми нитями. Ткань от обильного золота была почти несгибаемой и напоминала плотный занавес. Белая тога, расшитая по краю вычурным растительным узором. И лиловая мантия, которую поддерживали на плечах две круглые золотые пряжки.
Торжественно покачиваясь, носильщики в чёрных туниках вынесли тело скончавшего императора из дома. Старательно завывали наёмные плакальщицы, царапая грудь и рвя на себе волосы. За чёрными носилками, усыпанными цветами и кипарисовыми ветвями, медленно двигалась тёмная процессия. От виллы — вниз, по извилистой дороге, до пристани.
Тихо отчалила трирема с чёрным парусом, увозя на материк тело Тиберия.
От Неаполя до Рима потянулась чёрная процессия. Впереди — музыканты, играющие на флейтах протяжную, грустную мелодию. За ними — плакальщицы, не перестающие выть и причитать горестнее, чем даже близкие родственники. Затем, на великую забаву сбегавшимся ротозеям — актёры в чёрных туниках, спрятавшие лица под масками, изображавшими славных предков Тиберия. Каждую маску сопровождала восковая табличка, для объяснения: кто таков и чем славен. Крестьяне, глазевшие на процессию, с трудом разбирали угловатые латинские письмена и тыкали друг друга загорелыми кривыми пальцами: вот — Эней, а этот — сам Ромул, основатель Рима. А рядом с ними — древние цари Альба Лонги. Ещё — целая вереница консулов и триумфаторов. Наибольшее уважение вызывала маска Юлия Цезаря. Таковы предки покойного принцепса. Теперь и он присоединится к ним в загробном царстве теней. Отныне и его посмертную маску будет надевать лицедей на похоронах потомков Тиберия.
Актёры, изображавшие предков, ехали на колесницах, обитых чёрной тканью. Чёрными были попоны и султаны на лошадиных головах. Между колесницами и носилками с телом покойника — пустое пространство шагов в двадцать — ради пущей торжественности.
Восемь знатных всадников в серых траурных тогах несли на плечах похоронные носилки, с которых лиловым хвостом спадала длинная мантия. За носилками, вытирая слезы, шли родственники и друзья Тиберия. Чёрная процессия растянулась на пять стадий. Возглавляли её скорбящие внуки — Гай Калигула и Тиберий Гемелл.
Они шли пешком. Гай положил руку на плечо Гемеллу. Последнему недавно исполнилось восемнадцать, но он ещё не был объявлен совершеннолетним. К великой удаче Калигулы, юный Тиберий не годился в соперники ему.
* * *Процессия тащилась неделями, останавливаясь во всех городках и селениях, встречавшихся на пути. Жители покидали дома, услышав о приближении траурного шествия. Мужчины и женщины, старики и дети прощались с императором, держа в руках ветви кипариса — дерева мёртвых. Но не было грусти и скорби на лицах италийцев. Смерть Тиберия вызвала у его подданых вздох облегчения.
Попрощавшись с императором, торжественно произнеся вслух его имя, люди обращались к Калигуле. И улыбались, оглядывая его статную высокую фигуру.
— Слава тебе, Гай Цезарь! — звонко выкрикнула одна молодая женщина, поцеловав руку Гая. — Ты, сын великого Германика, наше упование!
Примеру её последовали другие.
— Живи долго, голубчик, — шамкала беззубым ртом древняя старуха, вцепившись костлявыми руками в темно-серую траурную тогу Калигулы. — И будь таким, как твой отец!
— Облегчи нашу жизнь! Помоги нам! — сыпалось со всех сторон. — И славься! Славься!
— Добрый Гай, благородный Гай…
Калигула радостно улыбался, отвечал на приветствия, пожимал руки, тянущиеся к нему. С нескрываемым удовольствием оглядывал свежих красивых поселянок. И ликовал, принимая народную любовь. Любовь эта на самом деле относилась не к нему, а к покойному отцу, Германику. Но сейчас Гай не особо стремился к размышлениям над подобным обстоятельством.
