Дмитрий Балашов - Бальтазар Косса
Хотел продать Флоренции останки Святого Иоанна за 50 тысяч золотых флоринов.
За высокую плату разрешал светским людям предавать анафеме своих должников.
Отрицал загробную жизнь(?).
Не верил в воскрешение умерших(?).
Спал с женой своего брата.
Прелюбодействовал со своей дочерью и внучкой.
Одновременно имел любовницами мать и дочь.
Развратил сотни девушек.
Состоял в связи с сотнями замужних женщин.
Совращал «христовых невест» в монастырях. (Тут как раз называлась цифра в триста совращенных монахинь.)
Только в Болонье имел триста любовниц.
Развратничал с лицами одного с ним пола.
Угнетал бедняков. (Ах, эти бедняки! Кто их не угнетал, ежели надобно было обвинить его в жестокости, и кто на деле вступался за бедных?)
Нарушал все законы.
Был опорой нечестивцев.
Покровительствовал пороку.
Был кумиром симонистов. (Симония, напомню, – продажа церковных должностей, и ею занимались решительно все.)
Был рабом плоти.
Был худшим из грешников.
Отрицал добродетель.
Был средоточием пороков…
И так далее, до 54-го пункта. Пункт 54-й резюмировал: «Он – воплощение дьявола».
Честно говоря, пункты некоторые нельзя читать без юмора. Очень они напоминают монолог Репетилова из Грибоедовского «Горя от ума».
…Играл! Проигрывал, в опеку взят указом!Танцовщицу держал,и не одну – трех разом!Пил мертвую! не спал ночей по девяти!Все отвергал: законы! совесть! веру…– Послушай, ври, да знай же меру!
Только тут, к несчастью, последней фразы некому было произнести.
Мы, люди старшего поколения, отлично помним, как начинался массовый обличительный психоз на наших партсобраниях, согласно спущенным откуда-то «свыше» установкам. Когда наиболее стыдливые тяжело молчат, а прочие торопятся, как та старушка с вязанкой хвороста к костру Яна Гуса, каждый с какой-нибудь своей укоризной. И пил-де, и роман крутил с секретаршей Лидочкой, которая после сделала аборт и ушла с работы, и доски старые своровал, которые велено было распилить и сжечь в кочегарке, и кукурузу высмеивал, и на воскресники не ходит, мне, говорит, работать надо! Мы все, что ли, не работаем! И об «органах» непочтительно отзывался, да и на Западе напечатал какую-то статью, словом – прямой враг советской власти, растленный космополит и все такое прочее. А что только его разработками и жив институт, об этом забыто напрочь, как и о том, что сменившая Лидочку секретарша живет со всеми подряд, начиная с самого директора и кончая его персональным шофером… Люди мало изменились за протекшие столетия! Не так же ли точно древние афиняне приговаривали остракизмом, к изгнанию Фемистокла, победителя персов, или отправляли на смерть Сократа? При желании и у Коссы можно было найти немало хороших черт – покровитель гуманистов, организатор собора в Пизе, спасавший патримоний Святого Петра от захвата его неаполитанским королем, борец со схизмою, блестящий полководец и финансист… Но обо всем этом на Констанцском соборе уже никто и не вспомнил.
Ланфан, рассказывая о суде над Коссой, обращает особое внимание на заключительные слова обвинения, характеризующие Иоанна XXIII, и говорит (вполне справедливо!): «Кардиналы, которые избрали такого папу, клялись ему в верности, считали самым достойным из своей среды, сами, значит, должны были быть распутниками и преступниками, каких не в силах нарисовать наша фантазия».
В Констанце, меж тем, творится беспредел. Венгры, вошедшие в город, разбойничают. Папский дворец разграблен. Куриалов избивают. Собор, лишившийся всех кардиналов, спасает, впрочем, мужественное выступление д’Альи 26 марта.
Иоанн Майнцский, почуяв, что его двести латников не смогут противостоять армии Сигизмунда и не желая оказаться схваченным и судимым императором, покидает Констанцу, отправляясь «на лечение» в Баден (еще не взятый войсками Сигизмунда!). С ним уезжает и Поджо Браччолини, спасая свою голову, чтобы описать в письмах приманчивые красоты баденских купален. Возможно, именно в это время схвачен молодой Козимо Медичи. Это уже начало апреля.
Пока идут военные действия, фон Ним и Доменичи объединенными усилиями готовят низложение Иоанна.
7 апреля Сигизмунд подымает против Фридриха Тирольского, объявленного мятежником и отлученного от церкви собором, швейцарцев и Фридриха Нюрнбергского, обещая ему Бранденбург.
Кардиналы начинают покидать Иоанна, который делает, что может: вербует наемников, раздает деньги. Уже начало мая.
Людвиг Баварский и Людвиг Пфальцский пытаются примирить Фридриха Австрийского с императором, а в Констанце вовсю работает комиссия по делам еретиков, во главе с Доменичи.
5 мая Фридрих капитулирует. Бежавшие кардиналы, один за другим, возвращаются на собор. 14 мая состоялось заседание с осуждением Иоанна XXIII…
Где-то там, в ином, большом мире происходят события, внешне не связанные с собором. Женитьбы, дипломатические переговоры. Герцог Жан Бургундский, в стремлении стать королем, тайно сговаривается с англичанами. Назревает новая война с Англией и близится перевернувшее историю горестное сражение при Азенкуре 25 октября 1415-го года, больно ударившее по всем членам французской делегации на соборе, в результате чего новоизбранным папой стал итальянец. Но это все – где-то там…
XLVII
Косса был обвинен, но еще не схвачен. Еще не все было потеряно Фридрихом Австрийским. Бурхарт фон Мансберг отчаянно защищал Баден, Зеккинген и Фельдкирх упорно оборонялись, готовы были подняться против Сигизмунда тирольцы, готовы были оказать помощь Фридриху правители Бургундии и Лотарингии. Была надежда на помощь родственников – Габсбургов, родного и двоюродного братьев. Огромные суммы давал сам Косса. Правители многих городов, оправившись от неожиданного нападения, объявили войну императору Сигизмунду. Следовало продержаться еще немного! Но Фридрих, потеряв в одночасье семьдесят городов, сразу пал духом, и 5 мая согласился подчиниться Сигизмунду и выдать Коссу. Сигизмунд обставил сдачу австрийского герцога возможно торжественнее.
За Иоанном XXIII был отправлен граф Нюрнбергский, Фридрих Гогенцоллерн, за что ему были обещаны: место одного из семи курфюрстов, избиравших германского императора, и земля Бранденбург – самая большая провинция восточной Германии. Обещаны и даны. С этого момента и начинается возвышение династии Гогенцоллернов.
Иоанн бежал во Фрайбург. Фридрих Гогенцоллерн перерезал все дороги, дабы Косса не удрал через Альпы, и, ворвавшись в город, пленил Коссу.
Бальтазар стоял на башне недостроенного фрайбургского собора. Над головой сплеталась сложная вязь гигантского каменного кружева. Отсюда отлично были видны недальние стены и высокие башни города. Замок на полугоре, уже захваченный, периодически ощетинивался чередою белых клубков порохового дыма. Оттуда по городу били пушки. Ядра то с шипением падали в ручей, то проламывали черепичные кровли. Внизу, по неровно вымощенной булыжником мостовой, к ратуше, подрагивая алебардами, прошел отряд солдат в светлых блестящих нагрудниках и высоких яйцевидных касках, как бы слегка сдавленных с обоих боков.
Выдержат или нет? Одно из ядер ударило в башню собора, мелкие осколки каменной скульптуры святого посыпались вниз. Крепость тоже время от времени огрызалась, заволакиваясь дымом: вела ответный огонь, но гораздо менее дружный, словно бы стреляли из последних сил. Бальтазар оскалил зубы. Были бы свои, итальянцы, он вышел бы к ним, вздев доспехи, сказал… Ох, он бы уж и сказал! От души! И город бы отстояли! Наверняка! И вообще, все эти Сигизмундовы успехи – результат неожиданности. Фридрих, не подготовившийся к бою, был явно бездарным полководцем.
Но вот вдали, в улицах, горохом посыпались от обоих ворот. Неужели все?! Бледнея и сдерживая яростный крик, Косса начал медленно и прямо, на почти негнущихся деревянных ногах спускаться с башни.
Внизу его встретил, тоже бледный, стремянный. Все же не ускакал, держал обоих коней. Косса сунул ему кошель с дукатами:
– Скачи! Разыщи госпожу Иму! Разыщи Козимо Медичи! Спеши! Возьми обоих коней, мне уже не спастись! – и махнул рукой.
Стремянный, отчаянно оглянув – из-за ратуши уже бежали, уставя копья, – взлетел в седло, едва не потеряв стремя, и ринул в отчаянный скок.
«Прорвется, нет?» – гадал Бальтазар, пока к нему подбегали. Он стоял, скрестивши руки, и усталому офицеру, что первым подбежал к нему, жарко дыша и протягивая руки, вымолвил по латыни:
– Я папа римский, наместник Святого Петра, Иоанн XXIII! – И замер. Кругом теснились, не решаясь притронуться к нему. Сквозь толпу ратников пробирался кто-то в писаном золотом шлеме, на высоком коне. Подъехал, спешился и, строго глядя ему в лицо, произнес на скверной латыни:
