Владислав Бахревский - Смута
Филарет приступил к причастию, когда в храм принесли раненых. Казачья орда потеснила ростовских ратников, и сражение шло в самом Ростове.
– Владыко, спаси! – с истошными криками женщины с детьми наполняли собор.
– Резня на улицах!
– Владыко! Переславцы отнимают младенцев, берут за ноги да об угол!
Рука у Филарета дрожала, когда он подавал очередному ложечку крови Господней, но не оставил своего кроткого священнодействия.
Стало темнее в храме. Затворили двери, наложили засовы.
– Помолимся о спасении нашем! – Филарет обратился лицом к открытым Царским вратам, стал на колени перед алтарем.
И говорили все как один, и пели одну только молитву, чтоб услышал Господь:
– «Пресвятая Троице, помилуй нас; Господи, очисти грехи наши; Владыко, прости беззакония наша; Святый, посети и исцели немощи наша имене Твоего ради».
И плакали горько, ибо пришло время плача.
Молитва оборвалась на полуслове. Здесь, за толстыми стенами, все разом услышали: в городе тишина. И ужаснулись все этой тишине.
Филарет сошел к людям. И принялся ходить между стоящими на коленях, возлагая руки на головы. И был он всем отцом, крепостью, любовью.
Но краток был тот тихий омут времени.
Двери содрогнулись от удара. Удар следовал за ударом, и наконец двери рухнули в храм. И по этим дверям ввалилась толпа казаков. Филарет поднял крест.
– Остановитесь! Здесь беспомощные старцы и дети. Здесь раненые!
– Здесь бабы! – заорал казак радостно.
Казак был огромен, в руках черная от крови сабля, грудь и живот в крови, в чужой, в запекшейся, а штаны на казаке – золотые, из парчи, из архиерейского саккоса.
– Владыко! Владыко! – Женщины потянули Филарета в толпу, загораживая и отдаляя от казаков. – Спасайся!
– На баб пялится, а это не видит! – выступил перед казаком ротмистр пан Сушинский, указывая на серебряную раку святого Леонтия. – Здесь пудов сорок чистого серебра.
– Ломай, ребята! – обрадовался казак. – На всех хватит!
Кинувшись на серебро, разбойники забыли о Филарете. Женщины оттеснили владыку в притвор. Здесь догадливые сняли с него облачение. Какая-то женщина отдала ему свое платье, и он через алтарь вышел на площадь и заскочил в домишко к просвирне. Красавица баба, увидев владыку в юбке, ужаснулась и рассмеялась.
– Эко тебя разбирает! – крикнул на нее Филарет. – Ступай лошадь найди, вывези меня за город.
Просвирня и сама была не рада дурьей своей смешливости, ибо какой смех, уже дыбом стояла гарь, огонь гудел, как в трубу, то горели сразу две слободы, Ладанная и Ржищи.
Пока просвирня бегала к соседу, Филарет прятался за печью, все трогал бороду, покушаясь мыслью – сбрить.
Лошаденка была хуже некуда, ни разу за жизнь не чищенная, телега, господи помилуй, тряхнет на ухабе – рассыплется.
Закутался Филарет в шаль, завалился в сено, поехали. Может, и ушли бы, но очень уж злы были казаки. Три часа бились ростовчане, обороняя каждый дом, каждую лавку. Гибли сами, но и врагов своих побивали до смерти.
Взяли лошадь под уздцы у Авраамиева Богоявленского монастыря. Переворошили сено – чего увозят, а под сеном – ничего. Содрали с болящей шаль, а под шалью борода с усами.
Все казачье войско сбежалось погоготать над пойманным митрополитом. Для пущего безобразия на голову владыке водрузили митру, а с просвирни содрали платье и водили лошадь кругом площади.
Матвей Плещеев прекратил бесовство, просвирню приодели, а Филарета оставили в юбке. Так и повезли в Тушино. Сопровождали владыку казаки-украинцы, все на потеху в модных штанах из священнических риз, из саккосов, омофоров, фелоней, стихарей.
– Вот оно, пришествие Сатаны! – ужасались люди в придорожных селах, глядя на невероятную картину эту: владыка в женском платье, а с ним баба.
50Вор хохотал до слез, когда ему доложили, в каком виде везут к нему ростовского митрополита. Пан Меховецкий, бывший при государе, осмелился подать таз с водой.
– К чему это?! – изумился Вор.
– Освежитесь, ваше величество.
Вор хмыкнул, но умылся.
– Не вразумляй, знаю, что умный! – бросил он недовольно своему советнику. – Я не ради богохульства смеюсь. Смешно мне! Дозволь государю посмеяться хоть раз в неделю.
Приказал мчаться навстречу Филарету, остановить в первом же селении, дать ему достойную его сана одежду, пересадить в карету. Казаков, поймавших митрополита, велено было наградить тайно и, не допустив их в Тушино, отправить в Ростов с грамотой Матвею Плещееву, что он-де, Матвей, назначен по милости Дмитрия Иоанновича за верную службу ростовским воеводой.
Дворец все еще строился, и Вор встречал митрополита Филарета перед своим шатром. К этой встрече государь готовился под руководством пана Меховецкого.
– Завоевать расположение Филарета значит стянуть одеяло с Шуйского по самые пятки – так сказал Меховецкий, чтобы ученик его понял даже печенкой, сколь трепетной должна быть любовь его величества к его преосвященству. Поднимая уровень встречи, дабы показать, что она и Небу угодна, отложили сию радость на два дня, до 18 октября, когда православная Церковь поминает апостола и евангелиста Луку и среди целого сонма мучеников и святых преподобного Иосифа Волоцкого.
Филарета, вышедшего из кареты, поддерживали под руки архимандрит из Калуги да игумен из Суздаля – этих взяли в плен ранее митрополита.
Вор стоял впереди свиты, он порывисто приблизился к Филарету, смиренно склонился, испрашивая благословения, и Филарет благословил его.
– Дозволь поднести тебе, святейший, святую икону, – испросил позволения Вор и поворотился к царице.
Марина Юрьевна выплыла из сановной толпы, держа в руках икону в серебряной, очень красивой ризе. Царица Небесная и Богомладенец на этой иконе были в позлащенных венцах в виде митр. Их серебряные одежды в красивых складках, в руках Иисус держал царское яблоко. От венцов исходил позлащенный жар нимбов, по широкому краю иконы – серебряная вязь из листьев и гроздей винограда.
– Это точный список с Цезарской Боровской иконы, что обретена была в Усвятах еще до прихода на Русь Батыя, – сказал Вор.
Филарет принял икону из рук Марины Юрьевны и не удержался, посмотрел в лицо государыни – какова?
Марина Юрьевна была в тот день очень хороша, ибо играла роль милостивой и кроткой. Она даже глаза опускала, изумляя стрелами ресниц.
Поцеловав икону, Филарет передал ее архимандриту. Переждав эту короткую процедуру, Вор снова стал говорить, напрягая голос, чтоб слышно было боярам и дворцовым его чинам:
– Святейший! Дева Мария, принимая иконы, написанные апостолом от семидесяти, евангелистом Лукой, изрекла: «Благодать Рождшегося от Меня и Моя милость с сими иконами да будет». Да будет благодать в твое пастырство над стадами, в которых ныне волков больше, чем овец. Да пребудет на святых делах твоих благословение преподобного Иосифа Волоцкого, о котором известно, что он был искусен во всяком деле человеческом: и лес валил, и бревна носил, мог испечь хлеб, построить дом и построил жизнь иноков, которым дал твердый и мудрый Устав. Это он, светлоликий Иосиф, озарил русское православие мыслью, что Церковь наша есть наследница византийского вселенского благочестия. Преподобный так и говорил: «Русская земля ныне благочестием всех одолеет». Слова эти тебе, святейший, и мне, государю, да будут в правило.
Филарет слушал, чуть подняв и наклонив голову, словно разглядывал облако в небе.
– Государь, отчего ты называешь меня святейшим, когда я есть всего лишь «ваше преосвященство»? – спросил тихо, чтоб не посрамить государя перед царедворцами. – Оттого я реку, что ты есть святейший, – во весь голос грянул Вор, – что имя твое, кровного родственника царя Федора Иоанновича, любезного брата нашего величества, светит нам, государю и государыне, и во все концы нашего царства. Ты есть великий господин, преосвященный Филарет, митрополит ростовский и ярославский, нареченный патриарх града Москвы и всея Руси.
Угощал Вор нареченного патриарха лососями и стерляжьей ухой и поднес ему и заодно Адаму Вишневецкому по большому куску серебра.
Филарет взял серебро, и оно до костей прожгло руки ему: то были осколки раки святого Леонтия.
Вор усадил вновь испеченного патриарха между собой и Мариной. Царица уступила гостю, но уже своему человеку в Тушине, золоченый стул и сама сидела на костяном, комнатном.
Бояре из русских и дворцовые чины из поляков получили места друг против друга, причем русские во главе с князем Дмитрием Тимофеевичем Трубецким по правую руку от государя. За Трубецким сидел боярин, хотя и казак, Иван Мартынович Заруцкий, далее князь Черкасский, родственник Трубецкого Юрий, Шереметевы, Засекины, Сицкий, Бутурлин и прочие, прибежавшие с опозданием.
Филарет поглядывал на правый стол, ища и узнавая родственников своих. Их оказалось здесь немало, и тихая безнадежность, как червь, буравила ему виски ноющей болью. Марина Юрьевна сразу после обеда закатила супругу огромный скандал. Она весь его продумала в скучище российского застолья, где жрут да пьют да хвалят сильных мира сего. Один Филарет не дурак, не мешок с губами для жратвы. Когда бояре, подвыпив, умолили его сказать слово, он сказал просто, сказал, поворотясь спиной к русским боярам, ибо говорил государю:
