Уильям Нэйпир - Аттила
Мальчики вошли.
Кибитка оказалась длинной и просторной, как дом у германских племен, только не из дерева, а из войлока. Потому что гунны ничего не строят навечно; все проходит, как ветер, как ветер.
В глубине кибитки имелось возвышение, а там, на искусно украшенном резьбой троне, сидел вождь. Он услышал о приходе мальчиков и поспешно занял соответствующее положение для приема. Его возлюбленный внук…
Аттила вскричал:
— Ульдин! — и кинулся к нему.
Пока он бежал, в полумраке кибитки произошло нечто ужасное. Лицо вождя изменилось. Лицо его деда, старого вождя Ульдина, изменилось. Это было не морщинистое, хмурое, но честное старческое лицо его деда, а более молодое, с густой бородой — куда более густой, чем обычно у гуннов. Узкие глаза, вздернутый красный нос, а рот, который всегда выдает очень многое, прятался под темной косматой бородой.
Мальчик затормозил перед грубо сколоченным деревянным троном, и тут рот сидевшего на нем расплылся в широкой улыбке. Обнажились и зубы: желтые, кривые, гнилые. Вот только до глаз, узких, настороженных, улыбка так и не добралась.
— Аттила, — пророкотал вождь.
— Руга! — ахнул Аттила.
— Хвала Астуру и всем богам на небесам, — продолжал Руга, — ты вернулся.
Аттила молчал, вытаращив глаза.
— Наши римские союзники сообщили нам, что ты… выбрал свой путь, хотя и был важным заложником при дворе императора.
— Ты бы… мой дед сам захотел бы, чтобы я бежал, если б он знал… А мой отец? Где мой отец?
Узкие глаза смотрели холодно.
— Где мой отец Мундзук?
— Не смей повышать на меня голос, мальчик, — сказал Руга спокойно, но с затаенной злобой.
Аттила услышал, что за его спиной откинулось входное полотнище кибитки, и раздались тяжелые шаги: Булгу. Орест, дрожа, притаился у стенки кибитки. Все пошло не так, как надо, и сообразительный мальчик-грек сразу же понял это.
— Мой отец, Мундзук, — повторил Аттила, с трудом оставаясь спокойным и уважительным. — Сын Ульдина.
Резко, с той ужасной, беспричинной свирепостью, из-за которой его так боялись, Руга наклонился вперед и прорычал:
— На колени перед моим троном, мальчик, или я прикажу жестоко пороть тебя на повозке всю дорогу отсюда до Такла Макана!
Дрожа даже в глубине своей несгибаемой юной души, Аттила опустился на колени.
Руга продолжал бушевать:
— Стоять передо мной и требовать от меня ответа, вот как? Похоже, при дворе Рима ты растерял все свои хорошие манеры! — Он снова откинулся на спинку трона и прищурился, поглаживая спутанную бороду.
— Мундзук, сын Ульдина! Да. Я тоже сын Ульдина, брат Мундзука.
Аттила, терзаясь, ждал, хотя сердцем уже понял, что его ждет.
— Великий вождь Ульдин, — произнес Руга, — недавно скончался в своей постели от преклонного возраста, и рядом с ним были все его женщины. Через несколько дней Мундзук погиб на охоте — несчастный случай. Одна стрела… — Руга пожал плечами. — Воля богов. Кто мы такие, чтобы спрашивать с них?
Мальчик опустил голову. Его отец, всезнающий, всемогущий бог его мальчишеского мирка. Благородный Мундзук, любимец женщин, приводивший в восхищение мужчин. Его правление этим народом должно было быть долгим и великим. А он, Аттила, даже не сказал ему «прощай» перед его долгим и горьким странствием, не получил от него благословения…
— Он похоронен под прекрасным курганом, — добавил Руга, — в половине дня пути отсюда на восток.
Аттила не шевельнулся — он не мог. Он сильно зажмурился, чтобы не хлынули слезы.
— Теперь ступай.
Мальчик поднялся с колен, стремительно повернувшись, чтобы Руга не увидел брызнувшие из глаз слезы. Он уже дошел до выхода из кибитки, и тут Руга окликнул его:
— Ты сказал, что римляне плохо обращались с тобой?
Мальчик остановился и, не оборачиваясь, ответил:
— Они пытались убить меня.
— Ты лжешь! — взревел Руга, снова вспыхнув от гнева, вскочив с трона и метнувшись вдоль кибитки. Он был человеком крупным, но стремительным. — Они не осмелились бы оскорбить своих союзников — гуннов!
Тут Аттила повернулся, и хотя лицо его было залито слезами, глаза его не дрогнули, глядя в глаза дяди. Он сказал:
— Я не лгу. Они пытались убить меня. Они пытались сделать так, словно меня убили люди Алариха-гота, чтобы вы напали на готов, бывших врагов Рима, а теперь его союзников.
Руга смотрел на него, встряхивая головой, словно пытался прогнать окутавший ее туман недоумения. Он понимал, что мальчик говорит правду. Она горела в его глазах с такой силой, какую не смог бы призвать лжец.
— Эти римляне, — пробормотал он, наконец. — Они мыслят, как гадюки.
— Они и убивают, как гадюки.
Руга снова посмотрел на Аттилу, словно увидев его впервые. Он увидел стремительность и силу и неожиданно восхитился мальчиком так же сильно, как испугался его возвращения и вознегодовал из-за него.
Он положил тяжелую руку на плечо мальчика.
— Ступай, — сказал Руга. — Раздобудь себе новую одежду — сходи к женщинам. А потом поклонись могильному кургану своего отца.
Аттила повернулся и вышел. Орест встревоженно трусил следом.
Руга поманил Булгу.
— Приведи Чаната, — велел он.
Через несколько минут в кибитку вошел высокий сухопарый гунн, обнаженный до пояса, с длинными, смазанными маслом волосами и великолепными черными усами. Он не выказал ни удивления, ни смятения, выслушав приказание вождя; поклонился, вышел из кибитки и направился в большой загон, чтобы найти своего коня.
С севера надвигались тяжелые серые тучи, дул сильный ветер. Мальчик ехал верхом на своей белой кобыле, Чагельган, на поиски могильного кургана отца. Ехал он, опустив голову, и даже его кобыла низко опустила голову. Вокруг завывал ветер, потом начался дождь. Они ехали на восток.
Бескрайнюю, лишенную деревьев степь закрывала пелена дождя. Траву прижал порывистый ветер с севера, лошадь и мальчик отворачивались, чтобы хоть немного передохнуть. Через несколько часов дождь поредел, выглянуло размытое солнце. Далеко на плоской линии горизонта мальчик увидел разрыв, и понял, что это и есть курган, под которым погребен его отец.
Он добрался до кургана, спешился и сел на самом верху, скрестив ноги. Он поднял лицо к последним каплям дождя, падавшим с Вечного Синего Неба, широко раскинул руки и разрыдался, и плакал долго.
Вся вторая половина дня ушла у него на то, чтобы добраться назад в лагерь, и вернулся он уже в сумерки. Аттила пошел на реку, чтобы смыть с себя пыль — и скорбь. Река была глубокой и обрывистой, и мальчик, печальный и уставший, неосторожно соскользнул с лошади и сразу оказался на глубине. Вода была холодной, Аттила задохнулся — и вернулся к жизни. Он сдернул с себя одежду, швырнул ее на берег и снова погрузился в воду. Когда он вынырнул, чтобы вдохнуть, мир вокруг потемнел и стал беззвучным, и он слышал только негромкий шорох птиц-перевозчиков, строивших весенние гнезда даже в эти последние светлые мгновенья дня. Строили гнезда, растили птенцов…
Он снова задрожал от холода и скорби и попытался выбраться на берег, крутой и скользкий; мокрый мальчик беспомощно съехал обратно в воду. Аттила поднял глаза и увидел римлянина Аэция. Тот стоял на берегу и безучастно смотрел вниз. Рядом стояла его лошадь. Глаза Аттилы полыхнули гневом, но Аэций не обратил на это внимания. Он встал на колени и протянул руку. Аттила, помявшись, все же схватился за нее, и Аэций вытащил его на берег. Он был сильным. Аэций поднял одежду Аттилы и протянул ему. Аттила быстро оделся: кожаные штаны со шнуровкой, грубошерстная рубашка и меховой жилет с застежкой на поясе. Они не обменялись ни единым словом. Потом Аттила с трудом забрался на свою лошадь — руки и ноги его замерзли, окоченели и мелко дрожали.
Мальчик-римлянин тоже сел верхом на высокую гнедую кобылу, и оба какое-то время сидели и смотрели на темнеющую степь.
Потом Аэций негромко произнес:
— Мой отец умер прошлым летом. Я даже не видел его могилы.
Они некоторое время молча смотрели друг на друга, потом Аэций повернул лошадь, и мальчики бок о бок вернулись в лагерь.
Аттиле еще неделю разрешили оплакивать отца, а дальше настал час церемонии. Он понимал, что это скоро произойдет…
Он чистил Чагельган щеткой, когда к нему легким галопом подскакал один из воинов. Он осадил коня и дождался, чтобы первым заговорил наследник Аттила.
Аттила вопросительно вздернул голову.
— Время, — сказал воин. — Ваш дядя-вождь и святые люди так решили.
Мальчик кивнул. Он потрепал Чагельган по боку и в последний раз ласково пошептал ей в ухо.
Настал час церемонии возмужания, Kalpa Oliimsuk. Смерть Сердца.
То, как люди выстроились по пути к Камню, куда прошествовал мальчик, напомнило Аэцию римские триумфы. Но жесткие песни с непривычной мелодикой, завывания и причитания женщин не имели ничего общего с Римом. А угрюмые жрецы племени, шедшие следом, с обритыми надо лбом и выкрашенными кроваво-красной краской головами, обнаженные до пояса, в юбках с ремнями, на которых висели перья и черепа животных, ничем не напоминали ему высокорожденных патрициев, служивших священниками в христианских церквях Рима.
