Алексей Иванов - Сердце Пармы
На Олену Ранние Росы выплыли из Покчи. Через две недели были уже у Балбанкара.
– А чего вы там делали-то, на городище? – спросил Матвей, сидевший в лодке впереди, когда Балбанкар уже скрылся из глаз.
– Вагирйому прятали, малую Золотую Бабу...
– Это за нее деда убили?
– За нее.
– Я про Золотую Бабу все знаю, – помолчав, сообщил Матвей. – И не Баба это никакая, а Богородица. Потому ее язычники и прячут. Она ведь у крещеных должна быть.
– Кто это с тобой такой мудростью поделился? – удивился Калина.
– Филофей, епископ. Он мне все рассказал. Чуть ли не тыщу лет назад пермяки пошли войной на царьградские и немецкие земли. Далеко за Москву зашли, хоть Москвы тогда еще и не было. И Бог хотел их остановить, явил им чудо: из чистого неба пошел град, и перед войском из градин сама собой слепилась Богородица. Ни огнем, ни мечом ее взять не могли, а через три дня она вовсе золотой стала. Тогда половина пермяков призвала попа, окрестилась и в той земле осталась жить, свою страну Енгрией назвала. А другая половина язычников убежала сюда, на Камень, и Богородицу золотую с собой унесла. Потому нам и надо ее отнять.
Калина усмехался, слушая рассказ Матвея.
– Репей в глотку твоему епископу, – сказал он.
К вечеру дошли до устья Чусовой – широкого, как ворота. Дальше уж, до Ибыра, придется грести вверх по течению.
– Запомни Чусовую, великая река, – сказал Матвею Калина, когда они в темноте ужинали у костра, и оглянулся через плечо: Чусовая широко и туманно светилась под луной.
– А чего в ней?
– Она одна Каменные горы победила – даже Вишере то оказалось не под силу. Началась на той стороне и, как пилой, хребет прорезала. Поэтому на ней повсюду скалы – и малые, и под самое небо. Есть, как и у нас, Столпы – окаменевшие великаны. И все скалы здесь священные. На каждой или под каждой – капище, в любой пещере – идол. Река эта богата несметно. Не только рыбой, зверем, лесом... Есть и песок золотой, и жемчуга, и горючая земная смола, и самородные камни вроде того, что у тебя на пуговице. Только все это недоступно. Река тайная, и живут здесь тайные вогулы. Со своими не дружатся, а чужаков всех убивают. Нет здесь ни городищ их, ни павылов, одни только легкие стойбища. Чусовские вогулы – лесные, живут охотой, молятся камням и деревьям. У них даже боги особые. Тайный народ, одним словом, тайный и страшный.
– Будет у меня войско – и побью я этих тайных вогулов, – решительно ответил Матвей. – Заберу эту реку себе. Назову эту землю Пермью Новой Чусовской и посажу сюда княжить сына.
– Далеконько загадываешь, – недоверчиво покачал головой Калина.
На следующий день плыли недолго. После полудня Калина причалил к берегу по правую руку. Вдоль реки и вглубь здесь раскинулся широкий луг, ограниченный лесистыми холмами. Калина оставил Матвея налаживать стан, а сам ушел – бродил вдали по травам, глядя под ноги, или вдруг озирался, словно что-то потерял, влезал на кривые бугры, часто натыканные повсюду и заросшие малиной.
– Искал, что ль, чего? – насмешливо спросил Матвей, когда Калина вернулся. – Вогулов тайных?
– Это, княжич, знаменитое поле Чулмандор, – пояснил Калина. – Здесь два с половиной века назад пермяки и вогулы разбили татар.
Калина протянул Матвею ладонь, на которой лежали позеленевшие наконечники стрел.
– Медные, – презрительно сказал Матвей.
– Тогда весь век был медный. Железа мало делали. Железные стрелы только у татар были, а у наших – медь да кость. Однако ж победили.
Матвей окинул взглядом пустынное поле, тихо зарастающее молодой травой.
– Для нас Чулмандор все равно что Куликово поле для Москвы.
– А велика ли у татар сила была? – заинтересовавшись, уважительно спросил Матвей.
– Велика. Говорят, тридцать туменов.
– Тридцать татарских туменов всю вселенную завоюют, – не поверил Матвей.
– Татары конные в степи сильны. А сюда они на лодках против реки шли. На тюрени-то с шибасами много коней не возьмешь. А пеший татарин валок... Вон там пермяки стояли, – Калина махнул рукой вверх по течению. – Татары на них кинулись. А им в бок ударили вогулы, что прятались на пармах. Почти все татары и полегли, мало кто ушел. Эти вот бугры, что здесь повсюду, – скудельни татарские. Я еще помню, что валялись здесь и порубленные татарские лодки – из травы торчали черные носы и ребра, а сквозь днища деревца проросли... Теперь уж те деревца вон какие...
– Почему ж тогда пермяки татарам харадж давали?
– Народ силен единством. Через двадцать лет после Чулмандора пришел к нам хан Беркай. Он вогульских хаканов подкупил, и вогулы от общего дела откололись. Пермякам же в одиночку было не справиться. Пришлось покориться. Но татары рвались к Последнему морю. Они побоялись навешивать на людей Каменных гор ясак, чтобы не оставить у себя за спиной врагов. Поэтому обложили пермяков данью союзников, легкой данью-хараджем. Ну и клятву верности взяли.
– А я их клятву порушил и хараджа велел не платить. А кто понесет харадж – тому велел руку рубить.
– Не по летам ты крут, – неприязненно заметил Калина.
– Как того дело требовало, так и поступил.
– Легко тебе дохлую собаку пинать. И в ребра ее и в зубы...
– Ты это о чем?
– О том, что давно уж Золотая Орда на куски развалилась, и ханства нынешние не чета Чингизову. Пермяки с татарами за два столетия уже крепко срослись. Их харадж уж и не дань, а так, знак уважения. От татар добра не меньше, чем горя. Как, впрочем, и от Руси. Ничего не поделаешь – соседи, и живем по-соседски: и рубахи друг на друге пластаем, и пожар вместе гасим.
– Ну-у, заныл, – недовольно сказал Матвей. Калина бессильно махнул на него рукой.
В темноте Калина решил еще раз пройтись по травам Чулмандора. Чулмандор неудержимо манил его. Только кузнечики стрекотали так же звонко, неподвластные времени. Калина вспоминал – и то, что было с ним, и то, чего он никогда не видел, но знал так ярко и остро, словно бы сам пережил. Он вдруг остановился и резко оглянулся – почудился в темноте чей-то призрак, знакомая тень... Чусовская вогулка, много лет назад нашедшая его на Балбанкаре и лечившая в своей избушке, красавица-ведьма Солэ – это будто бы она мелькнула на краю зрения. Но Калина напрасно всматривался во тьму – не было никого.
Калина вернулся и залез под шкуру рядом с Матвеем.
Он проснулся на рассвете как от толчка, поднял голову. По розовой от восхода воде заводи плыли два сиреневых лебедя. На берегу на коленях стоял Матвей и натягивал лук.
Калина успел ударить мальчишку по руке. Стрела, взбурлив, ушла под кувшинки. Калина вырвал лук у княжича и рявкнул:
– Чужое оружие брать не смей!
– Не боись, не сломаю, – смело ответил Матвей, поднимаясь с колен и глядя Калине в глаза.
– А лебедь – птица священная.
– У язычников.
– А язычников ты уважить не можешь, да?
– Кто они и кто я?
– Не буду я с тобой собачиться, – сказал Калина. – Только на Чулмандоре теперь не стреляют, понял? Хватит, тут уже настрелялись.
– Ну, поди обратно в луг, поплачь, повздыхай, помечтай, как девка, – бесстрашно предложил Матвей. – Я ж видел, как ты вчера ночью стр-радать бегал.
Калина взглядом смерил княжича с головы до ног.
– Удивляюсь я тебе, – признался он. – На чем ты стоишь? Ни единого ведь корешка нету!
Погода наладилась, сияло солнце, река казалась неподвижной. Пыж бежал легко и быстро, как водомерка. Наконец добрались до устья Сылвы.
– Сылва – мирная река, торговая, – сказал Матвею Калина. – Здесь уж можно не прятаться.
Длинный песчаный мыс с ровным рядом высоких сосен разделял Чусовую и Сылву. За стволами и вершинами мягко искрилась чусовская дорога на восток – в скалы, в хмурые леса. Сылва уводила на полдень – к степям, к холмам, к пологим горам.
– Глянь-ка, вроде вогул стоит... – неуверенно окликнул Калину Матвей.
На мысу под соснами и вправду кто-то был, но разглядеть мешал подлесок. Чудилось, что в пушистых елочках стоит человек в одежде из шкур и пристально следит за проплывающей лодкой. Калина вспомнил свое ночное видение – вогулку Солэ – и подумал, что неспроста эти мысли. Полтора десятка лет о ней не вспоминал – и вдруг подряд дважды мерещится.
На ночлег встали за небольшим святилищем под склоном холма. Здесь на поверхность земля выдавила ручьи – чистые и холодные, – и кумирню соорудили в подкопанном русле старого притока. Святилище не было заброшенным, хотя, видно, и посещали его редко. Калина и Матвей потоптались меж невысоких, потрескавшихся идолов, поискали, чем можно разжиться. Нашли только медное огниво. Старые наконечники стрел, черепки, молельные горшочки в углях, выкладки из костей и черепов, жертвенные колоды... Святилище сылвенцев не пугало, не отгоняло от себя чужаков. Мирная торговая река не поклонялась злым богам войны и боли, не принимала в жертву могучих лесных хищников.
