Белая ворона - Владимир Лазарис
— Вы ее видели?
— Нет. Левушка фотографию показывал. С дарственной надписью: «Ассад-бею от Курбан Саида».
— А кто такой Курбан Саид?
— Она. Это — ее псевдоним.
— Она тоже писательница?
— Да.
— Так, может, они просто вдвоем пишут, и вы напрасно ревнуете.
— Вы меня хотите утешить?
— Хочу. А может, она — меценат и помогает Ассад-бею издавать книги.
— А костюмы и даже одеколон она ему покупает тоже как меценат? Хоть бы один цветочек он мне подарил! Вот как вы.
— Он — не я, а я — не он, Лина. Он вас не любит, а я…
— Ой, Азиз, Азиз, за что мне такое? — Лина раскачивалась на стуле, держась за голову.
— Лина, вам плохо, прилягте.
Домет довел Лину до кровати, она плюхнулась на нее и уснула. Он укрыл ее одеялом и прошелся по комнате.
Идиотское положение. Вдвоем с женщиной, а она спит пьяная. Называется, на свидание пришел. Домет взял фиалки, поставил в воду, сел и раскрыл папку.
«Агония Востока», начисто перепечатанная Линой. Домет посмотрел на спящую Лину и начал читать.
Вдруг Домет понял, что во время читки в салоне не уловил самого главного: при чем тут агония Востока? Ассад-бей написал не о Востоке, а о любви! Такой же горячей, как у Ромео и Джульетты. Как он такое придумал?! Вместо Ромео — мусульманин, вместо Джульетты — христианка, вместо Вероны — Баку, вместо Монтекки — Ширванширы, вместо Капулетти — Кипиани. Но концовка другая: Али и Нино поженились, у них родилась дочь, и лишь потом из-за раздела Кавказа их жизнь пошла под откос. А ведь сразу не поймешь, что роман о любви. И страниц-то всего ничего, а впечатление, что прочел толстую книгу.
Домет убрал рукопись в папку, снял со столика посуду и поставил на него машинку.
Ассад-бей не только гений, но и хитрец: его родина не весь мир, а Баку. Такой роман может написать только тот, кто оттуда никуда не уезжал, даже уехав в другие страны. Кто же этот Ассад-бей на самом деле? Не араб. Не немец. Не русский.
Домет посмотрел на часы. Надо было ехать в министерство, пока его не хватился майор Гроба. Он вырвал из блокнота листок бумаги и достал авторучку.
«Дорогая, любимая Лина, пожалуйста, не сердитесь на меня. Умоляю, примите эти деньги от вашего самого искреннего друга. Азиз».
Домет вынул сто марок, завернул их в записку и положил на столик рядом с машинкой.
x x x
Линин звонок застал Домета в ванной. Когда он схватил телефонную трубку, с него еще капала вода.
— Азиз?
— Лина! Как вы себя чувствуете?
— Азиз, вы сошли с ума! Вы оставили мне так много денег! Спасибо, милый. Вы меня просто спасли. Я себе накупила еды и весь вечер не могла от нее оторваться. Сегодня я совсем другой человек. Поедемте в лес. Я знаю одно место, где растет земляника. Обожаю собирать землянику!
Пикник был назначен на субботу.
Домет нагрузил корзинку всякой снедью, взял скатерть и фотоаппарат. День выдался на редкость теплый, и в лесу было много народу. Парочки искали уединенные места, большие компании уже закусывали, а у реки мальчишки из «Гитлерюгенда» распевали на всю округу марш:
Пусть полем битвы станет шар земной,
Пусть он могильной покроется травой,
А нам на это, на это наплевать!
Под знаменем нашим мы будем шагать,
Пускай все разлетится в пух и прах,
Сегодня мы — хозяева Германии,
А завтра целый мир у нас в руках![18]
«Линино место» оказалось тенистой полянкой. Домет расстелил скатерть и выложил на нее из корзинки все, что там было. Лина захлопала в ладоши.
— Какой вы предусмотрительный!
На ней было длинное светло-голубое в мелкий цветочек платье с белыми пуговками до самого низу и плетеные туфли. А соломенная шляпка делала ее похожей на улыбающуюся девушку с поздравительных открыток. Лина взялась за подол платья и повертела им вокруг ног.
— Как я вам нравлюсь, Азиз?
— Вы сами знаете.
— Ну и что! Все равно скажите.
— Я уже сказал, что вы мне нравитесь.
— Когда?
— В Тель-Авиве.
— Это было давным-давно. А теперь?
— А теперь я вас люблю.
— Не надо, милый. Прошу вас. Я же не могу ответить тем же, и вы это знаете.
Она протянула ему руку, и он поцеловал сначала подрагивающие пальцы, потом — ладонь. Она смотрела на него с улыбкой, в которой жалости к себе было больше, чем к нему.
Домет открыл пиво, сделал бутерброды и разрезал курицу.
Пиво было еще холодным. Лина с аппетитом съела бутерброды и принялась за курицу, запивая ее пивом прямо из бутылки.
— Как мне хорошо, — Лина подставила лицо солнцу. — Жалко, что эта прогулка быстро кончится и от нее не останется и следа.
— Ну почему же? — Домет достал фотоаппарат. — Останется.
— Господи! — ахнула Лина. — Меня сто лет никто не фотографировал.
Она принимала кокетливые позы, улыбалась ему счастливой улыбкой, снимала шляпку, надевала ее снова и протягивала к нему руки.
Лина забыла про землянику, а Домет не стал ей напоминать.
7
Проходившая в Берлине международная конференция литераторов, пишущих на немецком языке, обещала быть интересной. Ее участники приехали из Австрии, из Чехословакии, из Швейцарии, из Латвии и даже из Америки. В перерыве между докладами участники конференции собирались в буфете и обменивались мнениями. Домет сидел за столиком сначала один, а потом к нему подсел незнакомый человек. Лицо аскета, над самой губой полоска усиков, редкая бородка и взгляд, устремленный в никуда.
— Герр Домет?
— Да, — поклонился Домет. — С кем имею честь?
— Мухаммед Рашид.
— Очень приятно.
— Вы меня не помните, а я вас прекрасно помню. Мы однажды встретились в Иерусалиме, в школе «Лемель», где ставили вашу пьесу «Йосеф Трумпельдор».
Домет испуганно оглянулся по сторонам.
— Пожалуйста, не так громко.
Мухаммед Рашид тоже оглянулся.
— Почему?
— Неприятно вспоминать ошибки юности. Для араба вы просто замечательно говорите по-немецки, — поспешил сменить тему Домет.
— Я не араб, герр Домет. А в Палестине я работал специальным корреспондентом «Франкфуртер цайтунг», и звали меня тогда Леопольд Вайс.
— Ну, как же! Я помню ваши статьи. Очень острые. Вы всегда бичевали сионизм и британский империализм. Я даже читал вашу книгу «Романтический Восток».
— «Неромантический Восток», — поправил Вайс-Рашид.
— Ах, извините. Но почему же вы представились как Мухаммед Рашид?
— Я перешел в ислам и взял
