Камила - Станислава Радецкая

— Вот твоя госпожа, — шепнул он мне на ухо и приобнял сзади за талию, чтобы повернуть меня к двум нечетким силуэтам на фоне неба.

Баронесса ушла с господином Штауфелем, и у меня екнуло сердце. Я так и знала, так и думала, что она сделает какую-нибудь глупость, но пока они лишь прогуливались по поляне, и я не узнавала своей госпожи: голос ее был кроток, а движения плавны, как будто сбылась мечта ее матери, и юная баронесса стала воплощением женственности. Ганс не торопился меня отпускать, наоборот, обнял крепче.

— С баронессой все ладно, видишь? — выдохнул он.

— Надо их вспугнуть.

— Завидуешь госпоже?

Я покачала головой. Нет, я ей не завидовала.

— А я ничуть не хуже богатея, девочка моя. Приголубь меня да посмотри, сама убедишься, — он наклонился ниже к моей шее, и на меня вновь нахлынул мертвенный ужас, как когда-то давно с доктором. Воспоминания вернулись так сильно, что я молча ударила Ганса локтем в живот, чуть повыше ремня, и вырвалась из его рук, пока он переводил дыхание. Он обругал меня гордячкой и некоторыми словами посильней и предрек мне судьбу перезревшей девы, потому что никто не взглянет на меня дважды. Хотелось ответить ему, что лучше уж пусть будет так, нежели связываться с такими, как он, но я промолчала и выбежала из леса, сбросив с плеч его куртку.

Баронесса и господин Штауфель целовались. В закатном свете они казались воплощением любовников, как их рисовали на гравюрах, приложенных к амурным стихам, которыми торговали на улице нищие, и я остановилась на полдороге, охваченная неожиданным сомнением: верно ли я делаю? Штауфель заметил меня первым и тяжело взглянул через плечо баронессы. Время точно остановилось, помедлило и побежало назад, в ночь смерти Аранки, когда мне уже приходилось видеть эти глаза, жестокие, светлые. Мне померещилась кровь из уха на тонкой шее баронессы, но это было лишь мимолетное видение.

Я не сводила с него глаз, и он как будто бы узнал меня, хотя прошел уже год с той страшной ночи. Моя госпожа почувствовала неладное и развернулась. Лицо ее потемнело от гнева и потеряло часть своей красоты, когда она увидела, кто им помешал.

— Ты следила за мной? — край ее рта пополз вниз, и я поспешно сделала книксен.

— Ваша матушка будет беспокоиться, - пролепетала я.

Ганс появился за моей спиной, и господин Штауфель, убийца в человеческом облике, еле заметно усмехнулся и шепнул баронессе на ухо несколько слов. Гнев ее чуть-чуть утих, и она с превосходством взглянула на меня.

— Поди сюда! — моя госпожа повелительно кивнула мне отойти в сторону, и я послушалась. Как только мы остались наедине, она схватила меня за ухо и выкрутила его так, что на моих глазах от боли чуть не выступили слезы.

— Ты моя служанка, — с угрозой сказала мне баронесса. — Если хочешь остаться ею, будь на моей стороне, ясно? Я не лезу в твои дела, по мне — верти хвостом перед кем хочешь, и я ни слова ни скажу, разве что у тебя полезет живот на нос… Я заступлюсь за тебя перед матушкой, но и ты должна служить мне верно. Ясно?

Я кивнула, но внутри меня била дрожь. Что еще я могла сделать сейчас? Заявить при всех, что ее возлюбленный убийца? А если я обозналась? Мне нужно было узнать о нем как можно больше, чтобы убедиться в его вине и заставить пожалеть о том, что он сделал, иначе я действительно могу попрощаться со службой.

Она отпустила меня, и я закрыла ухо ладонью. Оно горело и налилось кровью.

— Давайте сегодня вернемся домой, госпожа, — робко попросила я. — Уже поздно. Ваша матушка будет беспокоиться.

Баронесса неохотно кивнула и взяла с меня слово, что я не буду ей препятствовать, а, наоборот, всячески ей помогать. Я уклончиво пообещала ей, но про себя подумала, что если он — тот самый, то нарушенная клятва — не страшна. Моя госпожа нахмурилась, уловив в моих словах колебания, и велела идти домой, а они нагонят нас по пути; их лошади были привязаны на дальнем конце поляны.

Ганс обижался на меня и выразительно молчал почти всю обратную дорогу. Мне было не до него: в моей голове невидимый художник развертывал полотна прошлого перед моими глазами, но на вопрос «что делать?» ответа он не давал. На этой тропе было светлей, чем внизу, в болоте, но мне иной раз все равно мерещилось, как будто кто-то следует за нами и глядит пустым взглядом нам в спину. Я так себя накрутила, что вздрогнула, когда мы неожиданно вышли к воротам и остановились, чтобы подождать господ. Ганс попробовал обнять меня еще раз, уговаривая, что теперь моя госпожа думает, что он ухаживает за мной, но я чуть не отпрыгнула и уставилась на него с таким негодованием, что он махнул на меня рукой и отступился.

Нам всем удалось вернуться домой незамеченными, и никто из господ не обратил внимания на то, что я перепачкалась, как последний нищий, а румянец у баронессы проступал даже сквозь пудру. Вечером, когда я расчесывала моей госпоже волосы, чтобы заплести их на ночь в косу, она неожиданно заговорила со мной так ласково, как говорила иной раз только с матушкой.

— Я погорячилась, — сказала баронесса и поискала мой взгляд в зеркале, — прости меня, Камила.

— Бог простит и Пресвятая Дева, — ответила я ей, — Я — лишь ваша служанка, госпожа.