Владимир Дружинин - Державы Российской посол
– Дай бог доброй нам музыки, – ответил Петр.
Он сидел откинувшись, в расстегнутом кафтане. Истопники, отгоняя осеннюю сырость, перестарались – громадный зев камина опалял, словно дракон огнедышащий.
– Мой племянник, герцог Курляндии, – сказал король, – просил высказать и свою радость по поводу ваших успехов.
– И мечтает занять престол предков, – нетерпеливо вставил Вартенберг.
Многословие короля раздражало его, тем более сейчас, в гостиной, превращенной в пекло.
– Превратности войны, – продолжал Фридрих, как бы не расслышав министра, – обрекли герцога на изгнание, но не погасили в нем тягу к своей родине. К своему наследственному достоянию, – прибавил король и отер взмокший лоб.
– Мы в том не препятствуем, – отозвался Петр.
Возле него хлопотал растерянный камердинер. Царь слизнул с ложки крема и потребовал соленого. Гороха ему, гороха, которым ремесленники заедают пиво!
– Курляндия уже седьмой год без монарха. Через несколько месяцев мой племянник достигнет совершеннолетия.
Вартенберг скрипит креслом, но более не вмешивается. Король не умолкнет, пока не израсходует все припасенные фразы – отточенные, украшенные по моде французскими словами.
– Герцог питает надежду, что царь, победитель шведов, поддержит его законные права… Не сосчитать, сколько бедствий пало на злополучного юношу.
И Фридрих сверкнул перстнями, воздев пальцы-коротышки, изобразил сдержанное соболезнование.
«Ловок, – подумал Куракин. – Пустил в ход племянника. Не укусить иначе от курляндского пирога. Не купить и силой не взять».
– Честь и место герцогу, – кивнул Петр. – Возьмем Ригу, тотчас уйдем из Курляндии.
Брошено было вскользь, однако тоном, не допускающим сомнений. Прусские министры переглянулись. «Погодите, – сказал им Борис мысленно, – еще не то услышите!»
– А мы ему герцогиню подыщем, – произнес царь, кинул в рот горошину и смачно разжевал. – Любую из моих племянниц посватаем.
Впечатления неожиданного это не вызвало, – верно, сей демарш царя двором предусмотрен. Король не колеблясь поблагодарил за честь и похвалил благонравного, хорошо воспитанного герцога. И одобрил намерение царя сблизиться с домами Европы посредством брачных уз.
Вартенберг не вытерпел.
– Герцога ожидают руины, – сказал он деловито, обратившись к царю. – Он не найдет ни одной крепости, способной в случае нужды сражаться.
Скуповаты союзники… Второй Версаль отгрохали под Берлином, а племяннику денег жалеют на починку фортеций. Деньги наши и кровь наша… Извольте московиты защищать Курляндию, воевать в Померании, гнать шведов со всех германских земель!
Так оно и есть, – король всецело вверяет герцога царской милости.
– Фрицци не желает иного, как назвать себя вашим сыном. Фрицци, мой маленький подлиза, – и голос Фридриха дрогнул от нежности. – Он так умильно выпрашивал у меня конфетку.
Колени короля сжимают царскую шпагу. Тяжелая, длинная, она бьет по ногам, волочится по полу, но король носит ее терпеливо. Сейчас он ласково оглаживает золоченую рукоятку.
– Ах, ведь герцог помнит вас, брат мой! Помнит, как вы играли с ним и обещали дать в жены русскую принцессу. Поистине, устами монарха глаголет провидение.
Вартенберг и Куракин обменялись за спиной короля улыбками. Герцогу не было пяти лет, когда царь посетил с великим посольством Митаву.
– Будет свадьба, будет и приданое невесте, – сказал Петр. – Дело за женихом. Пускай напишет мне. А то выходит, без меня меня женили, я на мельнице был.
Пословицу царь произнес по-русски, и Борис, поймав его взгляд, перевел. Собрание вежливо посмеялось.
Петр рубанул рукой по колену, встал.
В опочивальню вела витая лестница из каменных глыб, – ступени аршинной высоты. Царь был весел, подталкивал Бориса, запыхавшегося на крутизне.
– Гляди, вторая свадьба наклевалась! Детей будем крестить, а?.. Мать честная, портреты с царевен, кажись, не списаны! Дикие мы, Мышелов. Которую же ему?
Пухлая, разбитная Катерина и неуклюжая, неприветливая Анна… Борис видел царских племянниц мельком и к тому же давно.
– Герцог, поди, на приданое зарится… Шведы шибко напакостили. Митава городок недурной, да что от него уцелело? Смекнем, во что репарацион вскочит. Флот герцогский, поди, сгинул, а ведь знатные стояли фрегаты. Проверим…
Все едино маршрут Главной квартиры лежит через земли пруссов, тихого лесного племени, – в Курляндию, к войскам.
2
– Я шпион, – сказал незнакомец.
Огонек свечи выхватил его из сумерек. Жемчужно блеснули зубы, – он смеется. Разумеется, это шутка. На его щеке черное пятнышко. Пламя колеблется, пятнышко словно живое. Свечу держит Борис, держит крепко, судорожно. Капля воска обожгла пальцы.
– Кто вы? – повторил Борис. – Как вы сюда попали?
Двери заперты, Борис уже начал раздеваться, чтобы лечь спать, как услышал шорох, шаги.
– Пожалуйста! Я покажу, как попал.
Незнакомец открыл книжный шкаф, пошарил в глубине. Шкаф повернулся, встал к Борису торцом. Очертился квадрат тьмы.
– Постойте! – крикнул Борис.
Ему вдруг вообразилось, что незнакомец ухнет туда, скроется бог весть в каких закоулках обширного, полуразрушенного митавского замка. Или под ним, в недрах острова, в подземном коридоре, который, как говорят, выводит к некоему причалу, скрытому под обрывом.
– Ага, признайтесь! – забавлялся незнакомец. – Вы поверили, что я шпион.
Он выговаривает слова старательно, чересчур старательно для немца. По виду дворянин. На кружевную сорочку накинут халат из переливчатого бархата, подбитый чем-то против ноябрьской стужи, гуляющей в покоях. Еще мушку прилепил, – аксессуар обычно женский. И как только сумел сохранить столь модный фасон среди ободранных стен, унылого курляндского запустения.
– Вы не немец?
– Я француз, майн герр. А вы, если я не обознался в проклятых потемках, князь Куракин.
– Совершенно верно, монсеньер.
– Но я действительно шпион, мой принц. Шпион его светлости герцога Фридриха-Вильгельма.
Слово это, на французском, как бы утратило зловещее свое значение.
– Видите, я узнал вас. Наблюдать, оставаясь невидимым, – такова ведь моя обязанность. Шпион, шпион… Меня дважды хотели расстрелять.
Так-таки шпион… Он вскидывал голову и словно подбрасывал в воздух сие звание. И наслаждался эффектом. Удивителен французский язык, – он переносит в иную сферу, где легче поверить в самое необыкновенное.
– Не трудитесь, мой принц, заряжать пистолет. Скажите фельдмаршалу Шере… Шер… О, тысяча чертей, до чего сложны ваши русские имена! Впрочем, если угодно, я готов удовлетворить и ваше любопытство.
– Что же сказать Шереметеву? – спросил Борис.
На руке застывал горячий ручеек воска.
– Вы встретили маркиза Сен-Поля, вот и все. Этого будет достаточно. Прошу вас!
Тот же шкаф впустил их в небольшое помещение, половину коего занимал диван, продавленный посередине.
– Моя гнусная нора, – сказал маркиз.
Видимого выхода из норы не было. Маркиз набросил на Куракина одеяло, – здесь впору разводить белых медведей. Показав на голую щербатую стену, сообщил, что библиотека там, рядом. Иначе он выбрал бы жилье получше.
– Француз я, собственно, по воспитанию. Во мне половина крови немецкая. Садитесь! Моя мать немка, я родился в Кельне, вырос во Франции. Отец в некоторой мере испанец, так что я по происхождению дитя Европы. Садитесь же, принц! Слава богу, нет дождя. Там, – он указал на оконце под потолком, – разбито стекло, и я ничего не могу поделать. Не дотянуться… Наплевать, Жорж Сен-Поль бывал во всяких передрягах. Увы, именья Сен-Полей мне не достались. Увы, принц! Мой родитель проиграл их, проел, проспал с любовницами. Грешно осуждать отца. Он дал мне все же образование. И на том спасибо! Имею кусок хлеба, преподаю фехтование и верховую езду в Эрлангене, в Рыцарской академии. Название пышное. Академия, пропахшая сапожной мазью и конским пометом. Мальчик пыжится, вы понимаете, – возраст самолюбивый. Герцог, мой ученик…
Дитя Европы тараторило взахлеб, верно, изголодалось по собеседнику. Живет анахоретом, однако без распятия, без иконы. С трехногого стола – четвертую заменил обрубок сосны – свешивается карта. Ее прижал канделябр, массивная медная черепаха. В углу ворох бумаг, там тоскливо скребется мышь. К маркизу она привыкла, а стоит Борису подать голос, затихает.
– Лошади его сбрасывают, беднягу. Лошадь не терпит робких, мой принц. В точности как женщина. На моих уроках мальчик безнадежен. Зато учителя истории, географии не нахвалятся. Я говорю: «Фриц-Вилли, не забывай, ты – курляндец! А небесные знамения при твоем рождении – небывалая гроза, красное зарево… Не зря же!» Он отвечает: «Мосье Сен-Поль, я помню». И хлопает детскими глазами. Можно умереть со смеха. Если бы не Отто, я пропал бы тут. Это камердинер герцога. Правда, старик нацарапал не план, а черт знает что. Я десять раз ломал стену. Для герцога Митава – нечто туманное, в воспоминаниях детства.
