Георгий Плеханов - Возвращенная публицистика. В 2 кн. Кн. 1. 1900—1917
Во-первых, поскольку мы отвлекаемся от объективных условий и переносим вопрос в сферу тактики, мы имеем полное право сказать, что в тех случаях, когда революционный социализм развивает политику сектантской узости, прямолинейности и замкнутости, он неизбежно рождает в самом рабочем движении реакцию в форме политического оппортунизма и организационной распущенности. Эти две противоположности взаимно обусловливают и взаимно питают друг друга. И забывая об этом, т. Люксембург совершает крайне одностороннее перенесение ответственности с большевизма на меньшевизм. Это вопрос об одной только исторической справедливости. Достаточно вспомнить позицию самого Гэда в русских делах, чтобы понять, что противоположности не только обусловливают, но и переходят друг в друга, и что твердокаменность является такой же плохой гарантией социалистической политики, как и бесформенность.
Мало того. Судьба самого гедизма свидетельствует, как мало тактика сектантской непримиримости способна стать тактикой рабочего класса. После отчаянной борьбы гедизму не удалось вытеснить жоресизм, — и пока они в конце концов пришли к довольно механическому объединению, в рабочих местах сложилось сильное синдикалистское движение, враждебное социалистической партии и политике вообще. Гедизм, как таковой, оказался неспособен ассимилировать классовое движение пролетариата. Это уже исторический факт, которого не приходится отрицать.
Кто не закрывает добровольно глаз, тот должен признать, что и большевизм не обнаружил способности стать рабочей партией. Правда, с 1903 г. он страшно вырос, но он не поглотил других направлений, ни меньшевистского, ни с.-р-овского. Эти течения развивались параллельно, отчасти дополняя друг друга, отчасти пользуясь неудачами друг друга. Лишенный твердости и инициативы, большевизм игнорировал десятки тактических возможностей, фактически стремясь политические переживания масс заменить «беспощадной» полемикой в партийной литературе. От этого самое развитие большевизма по своему типу было и остается не столько органическим врастанием в рабочее движение, сколько подбором единомышленников в рабочей и интеллигентской среде. Отсюда та огромная роль, которую большевики придают дискуссиям и резолюциям на тему о «современном моменте буржуазной революции» или о «классовых задачах пролетариата». Призыв покинуть почву социологических дискуссий и найти общую формулу политических действий, хотя бы для завтрашнего дня, кажется им беспринципнейшим оппортунизмом. И это станет вполне понятным, если оценить разницу между собранием единомышленников и организацией политического действия. Недостаточно того, что мы лучше всех других партий и групп понимаем направление исторического развития.
Мы должны изо дня в день практически демонстрировать наши преимущества, как партия классовой борьбы. Эта истина кажется труизмом, — и большевики, как марксисты, прекрасно «понимают» ее в числе многого другого, — но, увы, как сектанты, они не способны практически проявить свое понимание. Они съезжаются в Лондон, чтоб путем азартных голосований продолжать свою полемику о «классовых задачах пролетариата», и во имя своего фракционного самоопределения они фактически дезорганизуют партию и не дают ей стать органом этих самых «классовых задач».
6. Съезд и масса
На съезде были представлены 150000 рабочих. Это — масса рабочих, так или иначе связанных с социал-демократией и во всяком случае настолько интересующихся ее судьбой, чтобы принять участие в подпольных выборах на партийный съезд. Если взять для Сравнения второй съезд (1903), на котором были представлены только партийные комитеты, т. е. почти исключительно интеллигентские группы, состоящие из 5 — 7 человек, то станет ясно, что за эти 4 года мы сделали огромный шаг вперед. Но было бы тем не менее крайне ошибочно представлять себе связь нашего съезда с рабочей массой на немецкий манер. Наша организация все еще имеет 2 этажа. В то время как наверху, где решающее значение имеет политическая идеология, разыгрываются идейные баталии и создаются группировки по линиям теоретического передвижения революционного опыта или предвосхищения будущих судеб революции, — в это время в массах, связанных с партией, происходит другой, идеологически более примитивный, но исторически гораздо более содержательный процесс классового самоопределения.
Было бы грубым преувеличением сказать, что партия наша по сей день является «интеллигентской», но несомненно все же, что партийная надстройка, в которой таким важным значением пользуются так называемые профессиональные революционеры, имеет свой замкнутый мир идейных интересов, может быть и очень интересных для психолога, но иногда лишенных всякой ценности на политическом рынке.
В периоды революционного прилива социал-демократическая масса подчиняет себе свою организационную надстройку, извлекая из ее среды все политически жизненные элементы и вынуждая их приспособиться к широким и свободным формам массовой борьбы. Но в периоды революционного отлива связь между партийной организацией и массой разрывается, и партия, т. е. ее «верхние десять тысяч», снова попадает в заколдованный круг внутренних переживаний.
Этот процесс осложняется фактами существования двух организованных фракций внутри социал-демократии.
Подпольный партийный аппарат массе необходим — он дает ей литературу, агитаторов, организаторов — и ей приходится брать его таким, каким он сложился исторически: в виде двух конкурирующих фракций. Это самым резким образом проявляется в выборах на партийный съезд. Наши съезды организованы, правда, достаточно демократически: каждые 500 членов партии могут иметь на них одного представителя; но фактически мы имеем не представительство социал-демократических масс, а искусственный отбор из двух фракционных центров.
Два штаба вырабатывают свои фракционные платформы и намечают всюду и везде своих кандидатов. Выборы в силу полицейских условий имеют к тому же обыкновенно двухстепенный характер, — и в делегаты на съезд попадают в конце концов наиболее приноровленные к подпольной работе элементы; т. е. деятельные члены одной из двух борющихся фракций. Но масса посылает их на съезд не потому, что они — большевики или меньшевики, а несмотря на то, что они большевики или меньшевики.
Избранных делегатов собирают по фракциям и довершают их политическое воспитание путем тщательной выработки плана кампании на съезде. К моменту его открытия вы уже имеете две строго разграниченные части, занимающие даже разные места в зале заседаний. Во все время съезда происходят закрытые фракционные собрания, на которых предрешаются все вопросы. Все члены фракции голосуют совершенно единообразно — даже по вопросам чисто формального характера.
Ко всему этому нужно еще прибавить, что самый съезд происходит в чужой стране. Делегатов переправляют сперва в Копенгаген. — Каждая фракция едет своим путем. Оттуда их выселяют. И после недели странствий и мытарств они оказываются в Лондоне, где чувствуют себя так же, как на необитаемом острове. Это создает замкнутую политическую среду, в которой превосходно размножаются бациллы взаимного недоверия и закулисной дипломатии.
7. «Центр» мешает принципиальной работе
Чего можно было ждать от съезда? Разумеется, не того, что он сразу сплотит партию, деморализованную четырехлетней междоусобицей фракций. Кто не стоял за раскол — а сознательные и откровенные раскольники представляли ничтожное меньшинство в обеих фракциях, — тот должен был позаботиться, чтобы съезд создал условия, обеспечивающие minimum организационных трений.
Прежде всего возник вопрос о составе президиума на самом съезде. В партии, где конкурирующие течения не представляют собою государств в государстве, где существует общая для всех почва партийного права, вопрос о председателе съезда разрешается исключительно в зависимости от соответственных способностей кандидата. Но при наличности двух замкнутых, равных по силе и по взаимному недоверию фракций, равное представительство их в президиуме становится неизбежным. Так как национальные организации, в свою очередь, по политическим симпатиям склонялись в ту и в другую сторону, то президиум из пяти лиц представлялся комбинацией, дававшей maximum гарантий беспристрастия и способной своим авторитетом внести умиротворение в наши заседания. Тем не менее большевики не согласились. Почему? «Вопрос о составе президиума — видите ли — есть вопрос политический. Тут место не соглашению, а открытой борьбе». Произошла борьба. Прошло предложение «центра», что следовало предвидеть до борьбы на основании соотношения сил. Победил ли центр, в этом «вопрос»? Формально — да, но по существу центр потерпел поражение. Если б все фракции проявили элементарнейшее партийное «самопожертвование» и пошли бы добровольно на создание коалиционного президиума, это означало бы, что все озабочены порядком работ съезда и создало бы то элементарное взаимное доверие в плоскости партийного права и партийной морали (не политики!), без которого и общий съезд не имеет смысла. Но так как организационные фракции переносят внутрь партии методы классовой борьбы, то большевики, вообразив, что дело идет о президиуме Государственной Думы, открыли «политическую кампанию». Бундисты голосовали с меньшевиками — за одних, поляки с большевиками — за других, латышей рвали на части, — и в результате все-таки оказался коалиционный президиум. Но в результате чего? — мелочной, бессмысленной и ненужной борьбы, внесшей деморализацию уже на первое заседание съезда.
