Вера Крыжановская - Бенедиктинское аббатство
Курт притворялся и разыгрывал отчаяние.
— Если ты оставишь меня, Розалинда, я разобью себе голову об эту стену. А разве, — он нагнулся к ней, — ты не обещала отцу любить меня и никогда не покидать, особенно в такую минуту, когда я обещаю исправиться? Ты изменишь слову, данному моему отцу, который видел во мне свое лучшее сокровище и никогда не был равнодушен к моим огорчениям? Но… он умер и не может напомнить тебе твоего обещания…
Негодяй, когда это ему было полезно, хвастался моей любовью к нему и на этот раз вполне достиг своей цели. В сердце Розалинды воскресло наше последнее тягостное прощание, и она разрыдалась. Момент был удобный; Курт привлек ее в свои объятия и стал нашептывать ей слова любви и извинений.
Глубоко сожалея о том, что по слабости своей так связал Розалинду, я не в силах был переносить это дольше и поднялся в пространство, разыскивая своего руководителя и друга, чтобы отдохнуть и подкрепить свои силы.
* * *Не могу сказать, сколько времени пробыл я вдали от земли; но вдруг в пространстве послышался звук, возвестивший мне о важных происшествиях в замке Лаунау, где в настоящее время жил Виллибальд, брат Розалинды, некогда Марк, врач Тиберия, друг детства Астартоса.
Расточительный и игрок, он совершенно промотал свое состояние и поддерживал наружную роскошь только путем своей изворотливости. Сохранив былую гибкость характера, он оставался при дворе герцога, где была жизнь дешевле, и стал гибкоспинным придворным, развлекавшим герцога своими остротами, а герцогиню и ее дам недурными стишками — изящными рондо и девизами, сочинявшимися в их честь, одаренный красивой внешностью, прекрасным голосом и с редким искусством владения оружием, он мог победоносно выставлять цвета своей дамы; с другой стороны, ветреный и чувственный, он не мог долго ни на чем останавливаться, любил везде, сегодня воспевал блондинку, завтра изменял ей ради брюнетки; он не пренебрегал даже и знатными старухами, которые могли быть ему полезны и, не имея возможности воспевать их красоту, восхвалял добродетель.
Этот Виллибальд фон Лаунау был бездонным колодцем, и при дворе всем почти были известны его отношения с одной очень богатой старой кокеткой, не желавшей с годами терять заслуженного в молодости прозвища «прекрасной Леоноры». Выданная замуж за старого рыцаря, бездетная и в то время уже 50-ти лет от роду, она носилась по праздникам да турнирам и тут безумно влюбилась в обольстительного Виллибальда, который, будучи тогда без гроша, дорого брал за свою молодость и красоту. Старый барон фон Лаунау назначил меня опекуном своих детей, и, таким образом, маленькая Розалинда, в то время только пяти лет, воспитывалась в замке Рабенау. Брат ее, хотя и любивший сестру по своему, мало беспокоился о ней и только из тщеславия называл себя братом такой красавицы. Он был приятель Курта и Альберта фон Рувен, которыми даже помыкал. При жизни я всегда помогал ему, потому что очень любил этого привлекательного и умного молодого человека; но дружба с Куртом была менее плодоносна, потому что тот был скуп, жаден и неохотно давал в долг. Благодаря своему уму, Виллибальд, никогда не унижаясь, был везде желанным гостем, и я не отрицаю вовсе, что в виду его разорения, он не мог, пожалуй, даже иначе и поступать. Зато вот Курт, не нуждавшийся в этом нисколько, а просто по своей дрянной душонке, так тот изыскивал случаи гнуть спину; унижаться там, где внешность казалась ему величественной и блестящей, было для него величайшей честью.
Еще при моей жизни Курт таскался во дворец, разыгрывая придворного. В свите герцогини находилась молодая и красивая вдовушка по имени Кунигунда; она была единственной наследницей старого, очень богатого отца, горячо желавшего опять выдать ее замуж, и у красивой, пылкой Кунигунды не было недостатка в поклонниках. Курт был также в числе претендентов и добился даже ее взаимности. Но я не одобрял этого брака, понимая, что капризный характер Курта и страсти Кунигунды создадут супружеский ад; но, как всегда слабый относительно желаний моего милого сына, я согласился на помолвку и назначил годовой срок, чтобы испытать их любовь.
Виллибальд с завистью смотрел на любовь Курта и вдовы. Сделавшись другом обоих и пользуясь отсрочкой, он улучил минуту, когда обрученные поссорились, а при их характерах у них всегда доходило до крайностей, и после пламенной любви наступали страшные ссоры; тогда он шепнул вдовушке о некоей Годливе, неизвестно как исчезнувшей, которая будто бы была женой Курта и которую он, может быть, убил в припадке бешеной ревности.
В таких беседах, воспевая черные очи и белокурые волосы Кунигунды, прекрасный миннезингер понемногу разоблачил все слабости Курта; его скупость, тщеславие, грубость со слугами и его любовные похождения; ничто не было забыто. Оправдывая приятеля, он предупреждал невесту.
Старый отец умер, завещав свое состояние будущей графине фон Рабенау. Но молодая вдова начинала уже побаиваться, как бы жизнь ее не подверглась опасности во время одной из ужасных сцен, которые Курт устраивал ей; воспользовавшись как-то случаем, когда тот, ей назло, ухаживал за принцессой Урсулой, она отказала ему, променяв раздражительного жениха на кроткого миннезингера, который меланхолически украсил себя ее цветами.
Уверенный в том, что его не заподозрят в корыстных целях, так как воспевал невесту еще до получения ею наследства, он мог только радоваться тому, что богатая наследница сама заметила и вознаградила его за преданную и скромную любовь.
Курт вернулся ко мне в отчаянии и взбешенный, обвиняя всех в низости и предательстве и не понимая ничего в необъяснимом недоразумении, сделавшем его свободным. Я утешал его, не делая намеков на виновника разрыва, не желая еще дразнить красным лоскутом моего молодого рычащего буйвола. Курт быстро успокоился, начав в четвертый раз ухаживать за Розалиндой, имевшей волшебный дар освежать его оскорбленные чувства.
Брак Виллибальда совершился с большой пышностью, и он заранее предвкушал удовольствие порастрясти прекрасное состояние жены, не стесняя себя при этом верностью. Но, вопреки всем ожиданиям, молодая баронесса наложила veto на поползновения мужа. Она великолепно устроилась, задавала празднества и пиры, которыми Виллибальд мог наслаждаться вдоволь; но девизом ее было: ни измены, ни мотовства. Глубокая скорбь запала в душу молодого мужа при таком открытии, но делать было нечего. Таково было положение, когда я перешел в лучший мир, где ясность духа научила меня еще более презирать людей.
Изложив таким образом прошедшее, я возвращаюсь к моменту, когда по призыву из пространства, я попал в замок Лаунау. Я проник в круглую комнату одной башни; посредине стоял стол, уставленный драгоценной посудой и тонкими кушаньями; ожидали только хозяина, чтобы начать ужин. Две восковых свечи освещали обольстительную Кунигунду, которая сидела в украшенном, лепной работы кресле, в белом платье, с распущенными золотистыми волосами. Около нее стоял молодой красавец; черные кудри оттеняли его бледное и энергичное лицо. Он не сводил своих блестящих глаз с молодой женщины, на лице которой можно было прочесть нескрываемую страсть. Этот молодой человек был Гвидо, итальянский алхимик, прибывший сначала ко двору, а затем поселившийся в замке Лаунау.
В эту минуту Гвидо вынул из кармана маленький флакон и поднес к свече, показывая блестевшую в нем жидкость.
— Вот, налейте это в чашу вина, и вы свободны. Поймите, что вы должны это сделать, или я уеду! Я люблю вас, а моя итальянская кровь не переносит дележа.
Ему надоела бродячая жизнь, он хотел пристроиться здесь и прибрать все к рукам, чтобы быть хозяином, а не любовником, едва терпимым.
Пока обсуждалась смерть Виллибальда, он, красный от злобы, прятал за камзол тонкий итальянский стилет. Он шел ужинать к жене и в конце ужина намеревался заколоть наглого авантюриста; он надеялся предупредить его, полагая, что совершенно скрыл сделанное открытие относительно положения его при Кунигунде.
Вовсе не похожий на кроткого и улыбающегося певца любви при дворе герцога, поднимался он по витой лестнице башни; кровь его кипела при мысли, что этот подлый алхимик купается в золоте, в котором ему, мужу, отказывают. Позади его два пажа несли две большие корзины цветов; но на дне, под розами, были спрятаны: в одной — веревки, чтобы связать проходимца, если бы он не был сразу убит, а в другой — кнут, чтобы вразумить неблагодарную Кунигунду.
Кунигунда поблагодарила мужа за поднесенные корзины цветов и дружески похлопала его по щеке своей красивой, белой ручкой. Скрывая злую усмешку, Виллибальд сел, вежливо поклонившись алхимику, который, поднимая бокал, сказал:
— За ваше здоровье, господин барон!
В это время баронесса наполняла чашу и подставила ее мужу, а тот, озабоченный другим, взял ее и молча выпил. Затем, под разными предлогами разослали пажей, и, когда последний вышел, Гвидо встал и запер дверь на задвижку. Виллибальд, разрезавший кусок дичи, с удивлением поднял голову.
