Фаина Гримберг - Княжна Тараканова
– Нет! – Он заговорил почти резко. – Об этом не надо говорить! Покойная императрица никогда не бывала в Европе, соответственно, никто не видел ее. Здесь, в Европе, даже не сыщешь ее портретов, а портретов ее любовника Разумовского не сыщешь тем более… Ты ничего не знаешь, для тебя все смутно!..
Она успокоилась и повертевшись в большом кресле, устроилась поудобнее:
– Власть императрицы Катерины настолько непрочна? Так просто будет устроить переворот?
– Не думай об этом, не думай! Екатерина устроила переворот сама, возглавляя кучку единомышленников. Тебе ничего не придется делать. За тебя сделают все, верные тебе люди явятся к твоим услугам, подкупят стражу, гвардейцев… Совершить в России государственный переворот – проще простого. Подкупаешь вечером стражников и гвардейцев. Ночью врываешься во дворец, арестовываешь правящую императрицу, которая тотчас перестает быть правящей императрицей! Наутро свергнутая правительница отправляется в сибирскую ссылку, а народ приветствует новую императрицу!
– А Фридрих Прусский? Что он скажет?
– Когда Екатерина приказала убить своего свергнутого мужа, Фридрих ничего не сказал! Когда в России происходит очередной государственный переворот, никто ничего не говорит, европейскому монархическому концерту, русскому народу – всем!..
Она смеялась тонкими короткими смешками, потом притихла сразу и зажмурила глаза, потом широко раскрыла глаза:
– А если этот переворот совершится, что будет тогда?
– Будет восстановлена польская государственность, договоры Пруссии, Австрии, России о разделе Польши будут аннулированы.
– Не то говоришь, – она повела головой. – Но ты же не можешь не думать, не предполагать… Я стану императрицей? А ты… Но вот это и есть сказка… Так не будет… – Она говорила детски мечтательно…
– Я могу рассказать тебе другую сказку, тоже русскую сказку. Однажды Петр Великий взял приступом какой-то немецкий город. В числе захваченных пленников находилась и семья бедного пастора, его жена, дочери и цыганка-сирота, которую жена пастора воспитывала с детства. Девушка случайно попалась на глаза царю, он сделал ее своей возлюбленной, через несколько лет она стала его законной супругой-царицей, а еще через несколько лет – императрицей. Кажется, она получила самое простое образование, едва умела писать и читать по-немецки…
Он снова присел на подлокотник и обнимал ее, целовал в висок, шептал тихонько ласковые слова…
Она просила его не уходить.
– Нет, сегодня, нет. – Снова сделался сух и небрежен. Но и она вдруг почувствовала, что ей более хочется мечтать о туманном будущем, мечтать почти до изнеможения, мечтать в одиночестве, нежели лежать рядом с живым человеком, целоваться и обниматься… Еще оставалась часть ночи и раннее утро и можно было, засыпая, воображать смутные картины величия и того, что обыкновенно называется «счастьем»… Там, в полусне, происходило это самое «счастье», сочетавшее в себе величие и присутствие Михала, который любил ее более, чем наяву… Но наяву он в своей комнате боролся со сном, покамест его камердинер, Йозеф-Антон Рихтер, тот самый, чье имя сохранилось в истории, стаскивал с его ног сапоги. Михал смутно, с тяжелой головой, представлял нечто воздушно-величавое, нечто наподобие огромного парадного портрета в отягощенной золотом раме, к которому идешь через всю залу, смутно отражаясь в ярком паркете… Но на этом портрете она была рядом с ним, он этого хотел…
* * *Она проснулась поздно. Она так и уснула в кабинете, на канапе. Она спала в неудобной позе, тело совсем одеревенело. Она поднялась, потягивалась, ходила босиком по ковру, вскидывала руки, расправляла плечи. Подбежала к шкафу и вынула «Atlas Universel», отличное издание, новое, едва ли двадцатилетней давности, и быстро листала, убеждаясь все более в том, что представления о России должны быть у французов и даже и у немцев весьма смутные. Но это было хорошо для нее и для Михала. Впрочем, помимо атласов существовали еще и путевые записки и прочие исторические сочинения. Она отложила атлас и взялась за «Общественный договор»[72]:
«Петр обладал талантом подражательным, у него не было подлинного гения, того, что творит все из ничего. Кое-что из сделанного им было хорошо, большая часть была не к месту. Он понимал, что его народ был диким, но совершенно не понял, что он еще не дозрел до уставов гражданского общества. Он хотел сразу просветить и благоустроить свой народ, в то время как его надо было еще приучать… к трудностям!.. Он хотел сделать из русских немцев, англичан и французов, а надо начать с того, чтобы сделать русских русскими. Он же помешал своим подданным стать когда-нибудь тем, чем они могли бы стать, убедив их, что они были тем, чем они не являются. Так наставник-француз воспитывает своего питомца, чтобы тот блистал в детстве, а затем навсегда остался ничтожеством. Российская империя пожелает покорить Европу – и сама будет покорена. Татары, ее подданные или соседи, станут ее, как и нашими повелителями…»
Она могла себе позволить быть с собой откровенной. Написанное великим энциклопедистом вполне возможно было воспринять как сумбурную чепуху, и вот именно по этой причине слова Руссо могли каким-то образом приближаться к тому, что принято называть «реальностью»…
Она раскрыла «Дух законов» Монтескье и прочитала:
«Легкость и быстрота, с которой эта нация цивилизовалась, прямо показывают, что государь Петр имел незаслуженно низкое мнение о своем народе; они не были дикарями, хотя он и любил их так называть. Жестокие способы, которые он употреблял, были излишними; он достиг бы своей цели и более мягкими способами».
Можно было предположить, что и это мнение о Петре Великом – правильное. Но ей все равно казалось, что оба знаменитых француза чего-то не уловили в русской истории. Но ведь это было все равно. Покамест она и не должна ничего знать о русской истории. Воспоминания ее туманны; она не знает, кто же она на самом деле… Она легко вводила себя в состояние этих туманных чувств и смутных предположений…
* * *Михал говорил в кабинете князя о деньгах Огинского.
– Разумеется, деньги будут возвращены, – сказал Филипп.
Михал продолжал говорить о том, что с Елизаветой связаны весьма серьезные политические прожекты…
– При всем моем почтении я не имею права открыть вам…
Князь понял слишком многое!
– Я не приобретал эту женщину в свою полную собственность! Она свободна в своих действиях и поступках…
– Стало быть, вы отпускаете ее?
– Она не рабыня…
– Что она может взять с собой?..
Задав этот вопрос, Михал покраснел. Он никогда не был корыстолюбив, но теперь он знал, что ни его патрон Радзивилл, ни тем более он сам не располагают значительными средствами. Предстояли большие траты и не могло быть известно, насколько хватит денег Огинского. Михал не знал наверняка, но был почти уверен, что это заемные деньги, которые граф обязался возвратить, но, должно быть, не возвратит никогда… Впрочем, если все сбудется… Но о том, как все сбудется, не надо было думать, не надо было упиваться несбыточными мечтами, подобное упоение могло ведь перерасти в пагубную привычку…
Князь тотчас сделался замкнут и почти сердит, но проницательный Михал понял, что Филипп-Фердинанд не столько скуп, сколько желает показать свою власть…
– …Разумеется, платье, белье. Я предоставлю поместительную берлину… до ближайшей почтовой станции! Драгоценности я выберу сам, среди них имеются особо ценные, которые я не имею права дарить кому попало!..
Михал промолчал, это оскорбление надо было проглотить…
* * *Филипп застал ее в гардеробной. Вдвоем с Франциской она хлопотала над сундуками. Она сейчас была такая живая, такая энергически-живая, с такими блестящими глазами. Ее вид соблазнял и увлекал Филиппа…
– Какая ты!.. – произнес он.
Она тотчас все поняла. В сущности, она, помимо своей воли, была опытной женщиной…
– Это не нарочно… – Голос ее был тих и кроток, но глаза блестели, сверкали так энергически-живо. Но она хотела сказать ему, что она вовсе не желает соблазнять и увлекать его, и ее глаза, ее темные-темные косые глаза вовсе не нарочно так блестят…
– Ты можешь вернуться, когда захочешь, – сказал он. – Всегда, в любое время, как только захочешь. Мое единственное условие: откажись от своих заблуждений, перестань морочить горячие и глупые головы сказками о персах, черкесах и прочем вздоре!..
Она не возразила, не начала спор.
– Скорее всего, я никогда не вернусь. Не ждите меня, – просто выговорила она.
Выяснилось, что он имеет опись драгоценностей, которыми она украшала себя в Оберштайне. Он отобрал те из них, не самые дорогие, которые решил оставить ей. Он вручил ей несколько ларцов. Некоторые платья и уборы он также приказал не брать с собой, но это было уже все равно!..
