Геннадий Ананьев - Риск. Молодинская битва
Только куда денешься от Глинских, знатных предательством.
Чего-то не ведал князь Воротынский, не понимал коварных замыслов государя своего, оттого и удивлялся резкому запрету Ивана Васильевича включить в роспись Вологду и поморские города, и становища. Но как ни удивляйся, а остается одно: продолжать выторговывать у царя милости, пока он в хорошем расположении духа.
— Челом бью, государь, подьячего Мартына Логинова очинить дьяком. Разумен. Старателен. Пусть порубежное дело ведет.
— Дьяком, говоришь? Ладно, уважу. Что еще?
— Бояр бы мне четверых.
— Обещал, исполню. Укажи кого. Еще?
— Триболы повели ковать в Пушкарском дворе московском, в Алатыре, Серпухове, Туле, Пскове, Великом и Нижнем Новгородах. В порубежных уделах княжеских тоже ковать. Станем раскидывать перед бродами, да еще в бойких местах перед засеками. А пригляд бы тому делу имели Бронный и Пушкарский приказы.
— Самим коней своих не искалечить бы, забывшись.
— Не должно бы. Ну, а у кого ума мало, сам свой ущерб на себя возьмет. Не из твоей, государь, казны. Пару лет триболам жизни, потом ржа съест. Даже тем, у когопамять коротка, не сделают триболы зла.
— Тогда ладно. Велю. Еще?
— Все. Дьяку Логинову читать в думе Устав?
— Ему.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Дума собралась накануне дня Святого Ильи Муромца — знатного порубежника Киевской Руси. Бояре думные внимательно слушали Логинова, который не мог скрыть своей радости и гордости и читал прерывающимся от волнения голосом «Боярский приговор о станичной и сторожевой службе».
— По государеву, цареву и великого князя всей России приказу боярин Михаил Иванович Воротынский приговорил с детьми боярскими, с станичными головами и с станичники о путивльских, и о тульских, и о рязанских, и о мещерских станицах, о всех украинах о дальних и о ближних, и о месячной стороже, и о стороже из каждого города, к которому урочищу станичникам поваднее и прибыльнее ездити, и на которых сторожех и из которых городов и по скольку человек сторожей на которых стороже ставити, которые б сторожи были усторожливы от крымские и ногайские стороны, где б было государеву делу прибыльнее, и государевым украинам было бережнее, чтоб воинские люди на государевы украины войною безвестно не приходили, а станичникам бы к своим урочищам ездити и сторожем стояти в тех местах, которые места были б усторожливы, где б им воинских людей можно устеречь… А стояти сторожам на стороже с конь не оседая, переменяясь и ездити по урочищам, переменяясь направо и налево по два человека по наказам, каковы им наказы дадут воеводы. А станов им не делати, а огни класть не в одном месте. Коли кому сварити, и тогда огня в одном месте не класти дважды. А в коем месте кто полдневал, и в том месте не ночевать, а где кто ночевал, и в том месте не полдневать. А в лесах им не ставица, а ставица им в таких местах, где было бы усторожливо…
«Отменно. С расстановками читает. Не ударил в грязь лицом», — довольно думал князь Михаил Воротынский, слушая Логинова и мысленно подбадривая его.
Окончив чтение «Приговора…», а затем тягловой росписи[213] почти всем российским городам, Логинов еще раз развернул чертеж новых засечных линий, хотя каждому из думных прежде уже показывал, и, поклонившись государю Ивану Васильевичу, молвил покорно:
— На твой суд, государь, — после этого поклонился всем думным, сидевшим чинно по лавкам у стен, — на ваш суд, бояре и дьяки думные.
Замечаний не было. Однако и хвалить не торопились. Все понимали, какое важное для отечества дело они решают и какое нелегкое, Построить крепости — несложно; набрать и вооружить охрану для них, поделать засеки с волчьими ямами, наковать триболы, заселить новые земли — тоже решаемо, хотя и не как по маслу; но вот как к этому отнесутся крымцы, это — вопрос. Как Литва с Польшей посмотрят? Как Турция? Да и Персия может из дружественной стать враждебной. Хватит ли тех полков, какие Разрядный приказ каждую весну (так завел еще Иван Великий) высылает на Оку, и не разумней ли на какое-то время отступиться от Ливонии?
Мало кто не понимал этого, но все помалкивали, ибо у всех свежа была в памяти расправа с Адашевым и Сильвестром, со всеми их сторонниками.
Даже Иван Вельский, назначенный на это лето главным воеводой Окских полков, на вопрос царя, управится ли он, если Гирей нагрянет, ответил уклончиво:
— Бог даст, нынче не пойдет хан крымский.
Надежда такая, впрочем, была и у князя Михаила Воротынского. Он почти одновременно получил известие и от Челимбека, и от ципцана, что Девлет-Гирей готовит поход основательно, ждет от султана тяжелые пушки и янычар, склоняет к участию в походе тех ногайских князей, кто лишь делает вид, что дружен с русским царем, шлет послов в Хорезм и Ургенч, в Бухару и Самарканд, нанимает генуэзцев и немцев, рассчитывает собрать огромное войско к весне следующего года, а на эту весну намечает лишь большую охоту в Диком поле. Однако князь Воротынский не исключал набега и в нынешнем году, поэтому после Думы намеревался сказать царю о сообщениях доброхотов, посоветовать усилить гарнизоны южных городов, послать ратников в монастыри, сделав их более стойкими, но главное — добавить полков князю Ивану Вельскому. Лишним, как считал Воротынский, это не станет.
Дума тем временем утвердила все, что предоставлено было ей Логиновым и Воротынским, лишь в одном вышла досадная промашка, как посчитал Михаил Воротынский, которую он думал легко подправить с помощью государя. Князь, как и договорились прежде с царем, требовал себе четверых бояр, предложив даже имена их, но кто-то, без его ведома, изменил его требование, и Дума, ни в чем не сомневаясь, утвердила ему троих бояр: Никифора Двужила, Косьму Никифоровича и Николая Селезня. Фрол Фролов оказался обойденным.
Правда, Дума, опять же в обход князя, утвердила и представленных Разрядным приказом помощников ему: князя Михаила Тюфякина, дьяка Ржевского, для свидетельствования и назначения сторож на местах со стороны крымской, и Юрия Булгакова — с ногайской стороны.
Что скажешь, ратники знатные, хорошо знающие степь. На порубежье не один год провели. Их можно сразу же посылать к тайным казачьим ватагам, а после того пусть определяют, согласно чертежам, где какой стороже стоять, где головам станичным и стоялым быть, городам подходящие места изыскивать. А чтоб ускорить все, послать на украины царевы и в Поле Никифора с сыном и Селезня — бояр новоиспеченных княжеских. Они тоже не подведут.
«Фрола придется возле себя оставить. Не по плечу ему роспись сторож, — прикидывал Михаил Воротынский. — Добьюсь ему боярства, еще услужливей станет».
Себе он определил участок новой засеки, что намечена была от Калуги до Почепа, выехать туда собирался сразу же после разговора с царем Иваном Васильевичем. Планировал так: через Тулу сразу же на Почеп, а уж оттуда до Калуги, потом — в Тверь. Ей расписано строить вместе с порубежными городами эту новую оборонительную линию.
Иван Васильевич, к удивлению Воротынского, без проволочек пригласил его в комнату для тайных бесед, со вниманием выслушал известия, что пришли от нойона и ципцана, ответ царя, однако, изрядно огорчил князя.
— Главная рать мне в Ливонии нужней. А охотиться хану кто запретит? Пусть охотится. Пойти он нынче не пойдет. Доброхоты твои правы. Я уповаю на посольство, какое послал к Селиму, чтобы поздравить его с воцарением на престол. Новосильцев — посол мой — муж умный и ловкий. Он убедит Селима, что я не враг веры магометанской. Царь Шигалей славит Магомета, Саип-Булат Касимовский — тоже, Кайбула-царевич — в своей вере, Ибак — тоже. Князья ногайские, приказные — все сплошь своего бога славят. Известие от Новосильцева я уже получил. Ладно у него складывается. Селим, он сообщает, совсем в другую сторону нынче глядит: просит у Сигизмунда Киева, чтобы, дескать, Россию сподручней воевать. Только, разумею, он не для этого к Киеву руки свои тянет, и Сигизмунд это вполне понимает. Станет с Селимом играть, как кошка с мышкой. Волынка та год да другой протянется. Так что не стоит этим летом ждать крымцев. На следующее, если что. Тесть мой Темрюк,[214] к тому же, беспокоить Девлетку станет. А я в угодность Селиму и Девлетке согласился порушить в Кабарде крепости новые.
— Все так, только у меня есть и иная мысль: прознает хан крымский, что берешь ты под свою руку казаков низовских, поведет тумены, на охоту собранные, к Москве.
— Иван Вельский заступит путь. Сам я тоже в Коломне буду. С сыном. И в Серпухове тоже.
— Еще челом бью, государь: Фрола Фролова Разрядный приказ обошел боярством. Дай ему чин своей волей.
— Неизвестно мне, отчего Разрядный приказ не согласный с тобой, князь. Дознаюсь. Если недогляд, повелю исправить.
Выходит, отказ. Но почему? Если, как говорил в свое время воевода Казенного двора, служит Фрол и Богу и дьяволу, тогда его никак не обошли бы вниманием. Но что тогда иное? Возможно, отказался стать соглядатаем опричной своры, вот самовластец и недоволен? Скорее всего, именно так.
