Джайлс Кристиан - Ворон. Волки Одина
Я прислушивался к каждому звуку: не хрустнет ли ветка в оливковой роще, не раздастся ли шорох в зарослях утесника. Однако не звуки подсказали мне, что я уже не один. Меня будто что-то кольнуло изнутри или обдало холодным ветром. Я затаил дыхание, отчаянно пытаясь различить среди ночных шорохов, где прячется неведомое существо. Потом сердце больно подпрыгнуло в груди – кто-то приближался сзади. Я отчаянно дернулся всем телом, надеясь, что произойдет чудо и мне удастся вырваться из могилы. Тщетно. Я сморгнул пот с ресниц и стал ждать. Потом уловил запах. Волк. Кто-кто, а я бы никогда не спутал этот резкий запах ни с каким другим. Я сжал веки и затаил дыхание, ожидая, что вот-вот волчьи зубы вонзятся мне в лицо, прогрызая плоть до костей. Меня съедят заживо. Вот как решили оборвать нить моей судьбы злобные псицы-норны…
Однако боли, к которой я уже приготовился, так и не последовало. Я приоткрыл глаза. Сверкнувшие в темноте зубы были звериные, а вот глаза – нет. Даже в тусклом свете звезд я разглядел, что глаза зеленые. И красивые.
– Кинетрит, – промолвил я.
Голос мой прозвучал хрипло, будто скрежетнул меч в ножнах. Она сидела на корточках и, склонив голову набок, оторопело глядела на меня – прежде ей не доводилось видеть человека, по шею закопанного в землю. Хотя это мне впору было оторопеть – ее плечи и голову прикрывала волчья шкура с оскаленной пастью, серебристая шерсть на холке шевелилась от ветра. Сколл – или, вернее, то, что от него осталось. Вид его, даже мертвого, был мне ненавистен.
В руке Кинетрит держала нож Асгота, и я горько усмехнулся при виде кровожадного клинка – вот ее месть за годи.
– Лучше умереть от ножа, чем быть заклеванным до смерти чайками, – сказал я, повторяя оскал Сколловой морды.
– Я не убивать тебя пришла, Ворон, – сказала Кинетрит, слегка улыбнувшись. – А помочь выжить. – Она поджала губы. – Если так угодно богам.
– Конечно, угодно, – ухмыльнулся я. – Помоги мне выбраться из этой чертовой ямы.
Кинетрит покачала головой.
– Пока нельзя, – сказала она, – но я принесла тебе еду и питье и снова приду.
Страх хлынул в душу, как вода в пробоину.
– Откопай меня, Кинетрит!
Она снова покачала головой.
– Как ты сюда добралась? – спросил я.
Вокруг никого не было видно, хотя в темноте все равно не разглядеть.
– Рыбак один привез. Там, за рощей ждет. Сигурд ему заплатил.
– Сигурд?
Мысли сновали у меня в голове, как угри в бочке.
– Я ненадолго, – прошипела она, – а то остальные что-нибудь заподозрят.
– К черту остальных! – заорал я. – Эти сукины сыны закопали меня и оставили тут гнить заживо!
– Послушай, Ворон, – сказала она так холодно, что я тут же умолк. – Сигурд послал меня сюда, чтобы тебе помочь. Ему пришлось так поступить с тобой. – Она указала клинком на притоптанную землю вокруг моей головы. – Ради братства. Ты же годи убил.
– Помню, ты раньше в Белого Христа верила, – не сдержался я.
Она не обратила внимания на мои слова.
– Твой ярл попросил меня помочь тебе выжить. Улаф тоже знает и, по-моему, кто-то еще.
– Флоки Черный?
Она кивнула, втыкая Асготов нож в землю у моего рта. Вырыв небольшую плоскую ямку, сняла с плеча бурдюк, положила его у моего рта и велела:
– Пей.
Я обхватил сухими губами горлышко и принялся пить холодную воду.
– Вот и хорошо, – похвалила Кинетрит. – А теперь ешь.
Она покормила меня сыром и вяленым мясом. Зная, что Кинетрит скоро уйдет, я торопился и глотал куски, почти не прожевывая. Потом она достала из-за пояса свернутую греческую шляпу и надела мне на голову.
– От солнца. Приду завтра ночью, если получится.
– Лучше бы выкопала меня! – выпалил я с набитым ртом.
– Как тогда узнать, что хотят боги? – спросила она, потом поднялась на ноги. – Приду завтра. Не вздумай умирать, Ворон.
– Почему Сигурд прислал тебя? – спросил я с надеждой, будто утопающий, хватающийся за обломок бревна.
– А кого еще? Кто станет спорить с богами? Ты убил годи. – Она обвинительно наставила на меня палец. – На месте глаз в Сколловой шкуре зияли черные дыры. – Ну, и кого ему слать, как не свою вёльву?
Эти слова стрелой вонзились мне в сердце. Теперь понятно, при чем тут Сколл. Ведуньи носили звериные шкуры или одежды синего цвета – цвета смерти.
– Так ты теперь Сигурдова вёльва? – еле выговорил я.
– Не вздумай умирать, Ворон. Ты нужен своему ярлу.
И Кинетрит исчезла в темноте за деревьями.
Глава 28
Я снова погрузился в прерывистый сон. А что еще оставалось делать? Мне снилась Кинетрит. Златовласая, с бледной кожей, не вёльва, а христианка. Любила ли она меня? Не знаю; во всяком случае, в череде нечетких видений мы были вместе. Сны жестоки. Они показывают тебе, какой могла бы быть твоя жизнь, но стоит возрадоваться, как тут же все отнимают. Ощущение такое, будто теряешь добытое в трудном бою серебро. Только еще хуже.
Остаток ночи я не спал, терзаемый болью. Рука, которая побывала в пасти Сколла, так и осталась в перевязи и теперь нещадно болела, придавленная весом земли и лишенная крови. Но худшее было впереди. Предрассветный туман быстро рассеивался. Из-за подернутых дымкой холмов поднялось солнце, превратившись в огромный золотой щит, который полыхал так, что мир вокруг превратился в одну большую кузницу. Шляпа с широкими полями, которую Кинетрит на меня надела, спасала голову и лицо от жгучих солнечных лучей, но от раскаленного песка шли волны жара, пот потоками стекал в бороду.
Я старался прикладываться к бурдюку пореже, что было вдвойне тяжело в такой зной, да еще надо было стараться его не сдвинуть – у меня не было уверенности, что Кинетрит снова придет. Но она пришла, как обещала. За день мозги у меня чуть не сварились, однако когда дневной свет начал понемногу угасать, унося с собой жару, меж деревьев, словно тень неведомого существа, показалась Кинетрит в волчьей шкуре с перекрещенными на груди лапами.
Я снова стал просить ее выкопать меня, и снова она отказалась, заявив, что я заслужил страдания за то, что сделал с Асготом.
– Ты бы не стала нашей вёльвой, если б старый кусок овечьего дерьма был еще жив, – упрекнул ее я.
– А ты не был бы жив, если б я тебе воды не принесла, – ответила она.
Я мрачно ухмыльнулся. Хорошо уже то, что мы снова разговариваем друг с другом.
Бровь ее под Сколловой пастью поднялась.
– Мне пришлось посвятить во все Пенду. А то он бросился с мечом на Флоки, требуя сказать, что с тобой сделали. – Кинетрит покачала головой. – Глупец готов был драться со всеми, даже с самим Сигурдом, вот и пришлось сказать ему правду.
«Добрый дружище Пенда», – подумал я. Да уж, к Флоки Черному соваться опасно, он не из тех, кто пропустит оскорбление мимо ушей.
– Вот, Пенда прислал. – Она поднесла к моим губам бурдюк. Я жадно глотнул, и по телу разлилось приятное тепло, мне даже показалось, что я снова чувствую руки и ноги, – в бурдюке было неразбавленное вино.
– Воду я тоже принесла, – сказала Кинетрит, – но Пенда настаивал, что тому, кого закопали заживо, без хорошего вина долго не продержаться.
– Он прав, – сказал я, жуя принесенную еду, и попросил: – Крошки закопай, а то всю ночь муравьи в бороде копошились.
Кинетрит ухмыльнулась, засовывая мне в рот куски копченой рыбы и сыра, а потом снова ушла, оставив меня одного.
На следующий день она пришла опять и забрала с собой бурдюки и дурацкую шляпу, которая начала мне нравиться, а потом притоптала землю, чтобы все выглядело так, как раньше. На следующий день явились те, кто меня закопал, во главе с Сигурдом, и многие немало удивились, что я еще жив, хотя на самом деле живым я себя не чувствовал.
– Перестаньте скалиться, сучьи сыны, да выкопайте меня! – рявкнул я.
Бирньольф и Сигурд вскинули брови, удивленные тем, что язык мой не иссох и не съежился, как стариковская мошонка.
– Выкопай меня и уноси ноги, Бирньольф, – пригрозил я, – а то будешь остаток вонючих зубов по острову собирать.
Однако даже Бирньольф усмехнулся – куда уж мне было бежать за ним. Когда яму разрыли, вылезти я не смог – руки и ноги застыли и омертвели. Сигурд с Улафом вытянули меня за левую руку. Я лежал на песке, беспомощный, как выброшенная на берег рыба, а Улаф растирал меня, будто я попал в пургу и замерз до полусмерти.
– Похоже, Одноглазый не торопится угостить тебя медом, а, юноша? – ухмылялся Улаф, продолжая свое дело, хотя я все равно не чувствовал его похлопываний и растираний.
– Оголодал, наверное, бедняга, – сказал Браги Яйцо.
Он жевал кусок хлеба, а со мной поделиться даже не подумал.
– Живот к спине присох, – солгал я.
Арнвид и Рольф, скривившись, переглянулись и дружно отступили на шаг, а датчанин еще и нос себе зажал.
– Воняет от тебя, что от ямы помойной, – сказал Рольф.
Он был прав: нос-то мой был над землей, а та часть тела, которая, к сожалению, еще меня слушалась, – под, и теперь от меня разило мочой и дерьмом.
