Граф Таррагона - Виктор Васильевич Бушмин
– Кто окажется прав – тот и останется в живых… – глухо произнес Людовик.
В это время дверь комнаты тихо приоткрылась, из-за нее выглянул рыцарь дворцовой стражи, который о чем-то оживленно стал жестикулировать Сугерию.
Аббат виновато кашлянул, поклонился королю и произнес:
– Сир, мне надо срочно отлучиться…
– Ступай… – Людовик обессилено плюхнулся в огромное дубовое кресло, стоявшее подле кровати принца. – Я побуду с ним…
Вид палача напомнил Арнульфу Фландрию. Только на этот раз ему повезло куда меньше, чем тогда. Палач был старый, ни о какой меркантильности и не помышлял, а лишь четко и грамотно исполнял своё суровое ремесло. Вот и сейчас он, стоя спиной к связанному и раздетому до пояса Арнульфу, раскладывал свой незамысловатый инструмент и напевал под нос (весьма грубо и не в ритм) мотив какой-то народной песенки. Палач дожидался лишь прихода Сугерия, без которого он решил не начинать допрос с пристрастием, к тому же сам пленник слезно умолял его об этом, настаивая на прибытии самого, как он бубнил «могущественного монсеньора аббата Сен-Дени».
А страх – животный, липкий, всепоглощающий и всепожирающий уже расползался по его дрожащему телу, проникал в самые дальние его уголки, заставляя сжиматься в холодном ужасе каждую клеточку его организма. Арнульф вдруг ощутил себя каким-то мягким и бесформенным, ему показалось, что страх превратил его тело в одну большую дрожащую тестовую массу, которая начала жить совершенно отдельной от его разума жизнью и требовала только одного – отсутствия боли и, как ни странно и смешно, жизни…
– Что тут? – Сугерий коротко кивнул палачу и посмотрел на англичанина.
– Обделался уже, монсеньор аббат… – осклабился беззубым ртом палач. – Хлипкий он какой-то и малахольный, право…
Сугерий сел и посмотрел в глаза пленнику. Тот часто-часто закивал головой и затараторил:
– Я могу многое рассказать. Я был в Испании, был на могиле мессира Филиппа де Леви и видел его… – он сделал небольшую паузу, – видел его живым и невредимым!
Сугерий вздрогнул, посмотрел на него, перевел взгляд на палача и тихим голосом, в котором, тем не менее, ощущалась власть и сила, произнес, обращаясь к палачу:
– Мэтр Пьер, – тот поклонился и отложил инструмент для пыток, – покиньте нас, сядьте возле дверей и никого, повторяю, никого не впускайте…
– Как прикажете… – палач с невозмутимым видом зевнул, пожал плечами и поплелся к лесенке, ведшей из каземата.
Когда за ним с мерзким скрипом закрылась крепкая дубовая окованная железом и бронзой дверь, аббат посмотрел на Арнульфа и сказал:
– Излагай, неспешно излагай, обстоятельно…
К утру, он уже знал все. Аббат зевнул, перекрестив рот, посмотрел сквозь малюсенькое зарешеченное оконце, за которым во всю свою первозданную мощь занимался рассвет нового дня, и сказал:
– Для всех во дворце ты умер только что от сердечного удара во время пыток… – он пристально посмотрел на Арнульфа. – Возвращайся в Англию и жди моих распоряжений или… – он лукаво улыбнулся, – нашего общего знакомого.
Сугерий свистнул, подзывая палача, дремавшего возле дверей застенка, тот громко зевнул, отзываясь на его свист и, потянувшись с хрустом, спустился в пыточный каземат.
– Значит так, Пьер… – аббат задумался, подперев сухонькой ручонкой свой подбородок, – у нас есть еще пленники, похожие на этого внешне?..
Палач окинул взглядом съежившегося Арнульфа, пожал плечами и с равнодушным видом ответил:
– Найдутся, монсеньор…
Сугерий ледяным взглядом посмотрел на него и тихим голосом произнес:
– Чтобы через час он был убит, лицо обезображено до неузнаваемости, а по всему телу были видны следы пыток… – он перекрестился и с вздохом прибавил. – Что бы даже мать родная не узнала…
– Будет исполнено, монсеньор…– мэтр Пьер зловеще усмехнулся. Он посмотрел на Арнульфа и, кивнув в его сторону, спросил. – А этого в каменный мешок навечно? – Арнульф едва не потерял сознание от ужаса.
– Нет, Пьер, – Сугерий отрицательно покачал головой. – Возьми своего сына и племянника – они ребята смышленые и спрячь его пока в восточной башне дворца под охраной. Только учти, – аббат кивнул в сторону пленника, – он весьма шустрый и опасный… – аббат щелкнул костяшками пальцев и добавил. – Через пару деньков, когда суматоха немного уляжется, пускай твои молодцы его потихоньку вывезут подальше отсюда и…
Палач сделал жест, перерезая себе ребром ладони горло. Сугерий нахмурился и отрицательно покачал головой.
– Нет-нет. Скорее наоборот… – он перешел на полушепот. – Ты или твои молодцы со всей предосторожностью пусть сопроводят его до границы домена и отпустят на все четыре стороны.
– Не извольте беспокоиться…
– Вот и, слава Богу… – ответил Сугерий и с равнодушным видом поплелся по лесенке к выходу из каземата…
Он поднялся к себе в комнату, вызвав по дороге двух верных рыцарей, которым он полностью и безраздельно доверял. Но и им он решил рассказать только часть из услышанного, поручив вместе с группой всадников отправиться в место условленного сбора группы англичан.
– Убить всех, кого найдете там… – прибавил он и смачно харкнул в окно. – Всех…
– Ваша воля – закон… – ответил один из рыцарей. Он не привык переспрашивать и уточнять – он привык четко и быстро исполнять приказания своего начальника.
Когда они вышли из комнаты, Сугерий оперся на широкий подоконник окна, выходившего в сад дворца, потянул ноздрями весенний воздух, напоенный ароматами цветущего сада, закрыл глаза и тихо произнес:
– Слава Богу, он все-таки жив… – аббат резко обернулся, еще раз проверив что в комнате кроме него никого нет, с облегчением выдохнул и сам себе сказал. – Эх, Филипп, Филипп, какой же ты, право, честный, прости меня Господи…
Тем не менее, он был приятно обрадован известием о здравии де Леви. Пусть, – подумал он, – наш добрый и наивный рыцарь и дальше играет свою партию. В конце-концов, чем раньше в Англии начнется хаос и неразбериха, чем дольше все это безобразие продлится, тем лучше для Франции, короны и… – он снова грустно вздохнул, – и для истории…
Он залюбовался птичкой, севшей на ветви яблони, росшей прямо под окнами его комнаты…
Через день вся группа была уничтожена, о чем Сугерий с благостным видом сообщил королю Людовику. Тот нахмурился, сжал свои огромные ручищи в кулаки, гневно сверкнул глазами и спросил лишь одно:
– А этот урод? Он, надеюсь, все еще жив. Мне не терпится усадить его на кол…
– К несчастью, сир, – Сугерий изобразил смирение и, вместе
