Судьба генерала Джона Турчина - Даниил Владимирович Лучанинов
— И они вошли?
— Нет, поскакали дальше. Они же знали, что мы, квакеры, всегда говорим правду. И сейчас сказали правду. В доме квакера рабов нет. Мы считаем, рабство противно божьим заповедям.
— Замечательно! — расхохотался Турчанинов.
На первых порах очень приглянулись ему честные квакеры со всем укладом их жизни. Однако, присмотревшись к ним, подумал Иван Васильевич, что не для него такая скучная, слишком уж добродетельная, пресная жизнь, да еще подпертая библейскими текстами. Нет, не для него.
Вскоре семью постигло несчастье: умер сам Мак-Грэгор. Его ужалила гремучая змея, на которую нечаянно наступил, когда косил траву в прерии.
* * *
Вернувшаяся из Филадельфии Надин горела желанием применить на деле полученные медицинские познания. Гордясь женой, Иван Васильевич прикрепил на дверях дома маленькую, написанную им вывеску, на которой красивыми буквами было обозначено, что доктор миссис Турчин в такие-то и такие-то часы принимает больных. Соответствующая публикация появилась и в здешней, выходившей два раза в неделю, газетке, после чего Турчаниновы не без волнения стали дожидаться первых пациентов.
Однако день шел за днем, а пациенты не появлялись. Никто не звонил, не стучался в дверь. Лишь как-то раз забежала соседка попросить капель от расстройства желудка для ее десятилетнего Томми.
— Ничего, Наденька, не огорчайся, — пытался успокоить Турчанинов жену, болезненно ощущая горечь причиненной ей обиды. Он видел, с каким воодушевлением готовилась она начать врачебную свою практику, как рвалась приносить пользу окружающим. А в ответ с их стороны лишь холодное, враждебно-презрительное равнодушие, полнейшая отчужденность...
— Понимаешь, дитя мое, они просто не привыкли еще к женщине-врачу. Привыкнут — и будут обращаться, вот увидишь.
Успокаивал, но и сам не верил тому, что говорил. Непривычка непривычкой, но еще и какая-то иная была здесь подоплека.
Как-то Надин пришла домой с хозяйственными покупками совсем расстроенная. Оказывается, в лавке встретила доктора, который, поздоровавшись, спросил ее с самым любезным видом: «Ну как ваши успехи, коллега? Я слышал — процветаете?»
— Ты понимаешь, Жан, ведь он открыто издевался надо мной, я видела это по его гадкой улыбочке, — говорила Надин, и голос у нее дрожал, глаза влажно мерцали накипающими слезами. — Я убеждена, что все это его работа, этот негодяй порочит меня на всех перекрестках.
— Очень может быть, — уныло согласился Турчанинов, — Но ты не огорчайся, душенька, честное слово, не стоит. Плюнь на него. Проживем и без медицины.
Так или иначе, но вскоре Надин с обидой и горечью убедилась, что должна отказаться от желания помогать больным, страдающим людям.
Время шло, Турчанинов понемногу становился своим человеком в городе, везде ему попадались знакомые лица, встречные на улице раскланивались; где бы он ни появился — в землеустроительной конторе, куда иногда заходил за работой, в лавке, на почте, в аптеке, — его ждали приветственные возгласы и рукопожатия. Не мудрено, все здесь друг друга знали. Однако — диковинное дело — чем глубже врастал Иван Васильевич в бытовой здешний обиход, чем ближе узнавал окружавший его провинциальный американский люд, тем все больше и больше делались для него антипатичными, чужими эти люди с каким-то особым, непонятным складом мыслей.
— Интересный был у меня разговор с Майклом, — рассказывал он жене, вернувшись от осиротелых Мак-Грэгоров, к которым ездил по делу. — Честный парень! «Вчера, говорит, я полностью рассчитался с матерью — вернул ей весь долг. Гора с плеч! Теперь остается только уплатить проценты». — «Какие, спрашиваю, проценты?» — «Обыкновенные». — «Неужели, спрашиваю, родная мать берет с тебя, с сына, еще какие-то проценты?» А он глядит на меня с удивлением: как, дескать, можно задавать такие глупые вопросы? «Конечно. Ведь в банке она бы на эти деньги получала проценты. Чего же ей терять деньги?..» Поглядел я на честные его глаза и только руками развел. Какова же психология народа, ежели даже лучшие среди них так рассуждают?
— У них прямо идолопоклонство перед деньгами, — сказала Надин. — На днях я разговорилась с миссис Джонсон, знаешь, женой нотариуса. Так она мне заявила, что уважать можно только человека, умеющего делать деньги.
— Ну, значит, меня, Наденька, никак нельзя уважать, — невесело пошутил Турчанинов.
Надин ласково провела рукой по густым, отросшим его волосам.
— Но ведь я не американка, Жан... И такое мнение, — продолжала она, — не у одной только миссис Джонсон. Поговори с кем хочешь, и каждый тебе скажет: деньги для человека — это все, а без денег человек — дрянь.
В ближайший воскресный день Турчанинову пришлось встретить живущих по соседству Джонсонов. Тощий, длиннолицый нотариус в надетом, несмотря на зной, черном длиннополом сюртуке, чопорный, празднично торжественный, вел под руку пышущую здоровьем толстушку жену в капоре с голубыми шелковыми лентами. На потных лицах у обоих лежало умиленно-благодушное: выражение — возвращались из церкви.
— Рад вас видеть, мистер Турчин! — произнес нотариус скрипучим голосом, остановясь и приподнимая надетый ради праздника, лоснящийся шелковым ворсом цилиндр.
— Я тоже, мистер Джонсон, — сказал Турчанинов, касаясь полей измятой фетровой шляпы.
— Я все нахожусь под впечатлением проповеди. Какую проповедь произнес сегодня преподобный Трибс! На текст: «Низвергну гордых и вознесу смиренных». Я полагаю, в отношении проповедников мы можем потягаться с Вашингтоном. Жаль, что вы не слышали, мистер Турчин... Кстати, какой вы церкви? Я никогда не вижу вас у нас, пресвитериан. Наверно, методист?
— Нет, — сказал Турчанинов. — Не методист и не пресвитерианин.
— Может быть, конгрегационалист?
— Нет.
— Тогда адвентист?
— Нет.
— Менонит?
— Нет.
— Неужели католик?
— Тоже нет.
— Баптист? — сказала миссис Джонсон.
— Нет. — Турчанинов улыбался, забавляясь растущим недоумением мистера Джонсона.
— Квакер? — высказала предположение миссис Джонсон. — Хотя нет, на квакера вы не похожи.
— Мормон! — воскликнул мистер Джонсон.
— Как видите, у меня только одна жена, — засмеялся
