Александр Чаковский - Блокада. Книга четвертая
— Ну и хрен с тобой, помирай, коли такой квелый! — буркнул Королев и, встав с кровати, заходил по комнате, чувствуя, как трудно ему передвигать отяжелевшие ноги.
— На заводе-то как, Максимыч, а? — тихо спросил Губарев.
— На заводе? А тебе-то что?! Ты ведь на тот свет переезжать собрался! — сказал Королев. — Там, на том свете, во фрезеровщиках сильная нехватка ощущается, спеши давай!
— Я тебя спрашиваю: на заводе как? — настойчиво повторил Губарев.
— Танки ремонтируем, пушки, — ответил Королев, подходя к кровати. — Про семидесятишестимиллиметровую пушечку приходилось слышать?
— Издеваешься? — уже со злостью в голосе проговорил Губарев.
— Зачем издеваться? Ты спрашиваешь — я отвечаю. Хочешь — подробнее расскажу. С «салазками» опять дело не ладится. Глубокое сверление подводит.
— Портачат! — как бы про себя произнес Губарев.
— А кому работать? Мальчишки одни… Ведь расточить отверстия по тысяче двести миллиметров глубиной да с точностью до микрона не так просто… Товарищ Губарев, конечно, это умел. Да ведь нет его, товарища Губарева, он где-то у райских врат стоит, своей очереди на вход дожидается…
Губарев молчал. Но Королев понял, что задел верную струнку в душе этого обессилевшего человека, считавшегося непревзойденным мастером своего дела.
— Промашку мы дали, Иван Максимыч, — сказал Губарев, — что перед войной эти пушки недооценили.
Губарев был прав.
Незадолго до войны по настоянию ведавшего в Красной Армии вопросами артиллерии Кулика на ряде заводов, в том числе и на Кировском, прекратили выпуск некоторых артиллерийских систем как якобы несовременных, в том числе и 76-миллиметровых орудий.
После того как в начале июля ГКО принял решение вновь развернуть производство этих пушек, из заводских архивов были срочно извлечены чертежи и прочая техническая документация. Конструкторы стали вносить необходимые усовершенствования, Леонид Андреевич Монаков — ветеран артиллерийского дела на Кировском — с жаром взялся за восстановление нарушенного производственного процесса. Но драгоценное время было потеряно. Наладить серийное производство пушек можно было лишь на основе кооперации почти с сотней различных предприятий Ленинграда. С помощью горкома партии эта сложнейшая задача была решена. Однако возникла новая острая проблема — проблема кадров: ведь уже в первый месяц войны девять тысяч квалифицированных рабочих завода ушли на фронт или были эвакуированы в тыл…
— Ошибки подсчитывать после войны будем, — пробурчал Королев.
— Я-то уж не буду, — безнадежно вымолвил Губарев.
Королев просунул куда-то в глубь своих бесчисленных одежек руку, вытащил старинные карманные часы, взглянул на них и сухо сказал:
— Ладно, приступим к делу. Я к тебе по поручению парткома явился. У тебя партбилет при себе?
— Чего? — удивленно и вместе с тем встревоженно переспросил Губарев.
— Партбилет, говорю, где хранишь? — громче повторил Королев.
— При себе, где же еще?! — ответил Губарев, инстинктивно поднося руку к груди.
— Может, мне сдашь?
— Это еще чего? — угрожающе, внезапно окрепшим голосом проговорил Губарев.
— Ну чего-чего… Ты же на тот свет собрался, квартира пустая…
— Живой я еще, живой! — воскликнул Губарев. — Пока жив, никто права не имеет… — И повернулся спиной к Королеву, прижав ладони к груди.
— Да ты чего взбеленился-то, Маркелыч? — со спокойной усмешкой спросил Королев. — Что я, насильно, что ли, отбирать буду? Нет у меня таких прав. А вот удостовериться, что билет при тебе и насчет взносов — это мое право как члена парткома. Ну, давай покажи!
Губарев медленно перевернулся на спину и недоверчиво взглянул на Королева.
— …Ты чего задумал, Максимыч? — почти прошептал он.
— Ничего я не задумал. Проверю взносы и отдам, — твердо ответил Королев.
— Ну… — произнес Губарев, — ну… — И стал медленно расстегивать ватник.
Вытащил партбилет и нерешительно протянул Королеву. Потом приподнялся, спустил ноги с постели и сел, готовый в любой момент выхватить партбилет обратно.
Делая вид, что ничего не замечает, Королев отошел к столу, раскрыл партбилет и при свете коптилки медленно прочел вслух:
— «Губарев Василий Маркелович… год рождения тысяча восемьсот девяносто пятый. Время вступления в партию — тысяча девятьсот шестнадцатый…» Все верно.
Он перелистал странички партбилета, закрыл его и сказал:
— И со взносами более или менее в норме — по сентябрь включительно… Пора за октябрь — ноябрь платить.
— Давай сюда! — резко сказал Губарев и встал с постели. Пошатнулся, но устоял на ногах.
— Слушай, Маркелыч, а ты не помнишь, как старые партбилеты выглядели? — неожиданно спросил Королев. — Хочу вспомнить и не могу. Память стариковская. Ты помоложе…
— Какие старые? — не спуская настороженного взгляда с Королева, переспросил Губарев.
— Ну какие, какие! После Октябрьской членам партии новые выдали, в том числе и нам с тобой. А вот какие до этого были, ну, после Февральской?
— Не помнишь? — задумчиво проговорил Губарев. — А я помню. Красные такие. Четвертушка картона.
— А куда же марки-то клеили?
— Ты и впрямь постарел, Максимыч, — пожал плечами Губарев. — На обороте клеточки были… Там районный казначей и отмечал. А марки уж потом ввели, после обмена.
— Верно, — усмехнулся Королев. — Хорошая у тебя, выходит, память, Василий Маркелыч. Все, значит, помнишь. И как в партию вступал, и как Юденича бил, и как с продотрядами в Поволжье ездил, и как завод после разрухи восстанавливал… все помнишь, а?
— Ну, помню… — угрюмо произнес Губарев, все еще не понимая, куда клонит Королев.
— Значит, все помнишь… Но вот одно забыл. Что коммунисты во время войны не умирают в постелях. В бою, у станка — да! Но лежать и ждать смерти?!
Губарев молчал.
— Держи, — сказал Королев, возвращая ему партбилет.
Губарев взял его.
И тогда Королев, положив руку на плечо Губарева, тихо продолжил:
— Вася! Друг! Партия тебя зовет! На завод зовет! С партбилетом, если уж умирать, то на посту положено, так ведь нас учили? И мы молодых так учим! А у тебя что же получается? В постели?!
Губарев запрятал партбилет под ватник.
— Не дойду я, Ваня, — с сомнением проговорил он.
— Дойдешь! — убежденно сказал Королев. — Слушай, — неожиданно для самого себя добавил он, — я тебе сейчас сухой паек выдам. Вот, держи!
И, сунув руку в карман, вытащил один из сухарей, предназначенных жене.
— Ты… ты… — делая шаг назад, пробормотал Губарев, — это… как? От себя отрываешь?
— В благотворители не записывался, — нарочито грубо ответил Королев, — да и капиталами не располагаю. Это… тебе партком посылает. Ну, бери!
Губарев схватил сухарь и впился в него зубами. Откусил кусок, проглотил, почти не разжевывая, и вдруг опустил руку.
— Прости, Ваня, — сказал он виновато. — Как зверь на еду кидаюсь. Отощал.
— Жуй, не стесняйся. А я пойду. Мне еще жену проведать надо. — Помолчал и, глядя в глаза Губареву, спросил: — Завтра придешь?
— Сегодня пойду, — тихо ответил Губарев. — Сухарь доем и пойду.
— До виадука по тропке иди, — посоветовал Королев, — снегу намело много. А там уж совсем недалеко… На твой станок парнишку одного поставили. Парень смышленый, но опыта нет, третий разряд. Чем скорее придешь, тем меньше браку наделает…
Взял Губарева за плечи, на мгновение притянул к себе, круто повернулся и вышел. На темной лестничной площадке почувствовал, что у него снова закружилась голова. «Иди, Максимыч, иди!» — мысленно приказал он себе и, освещая путь фонариком, сделал шаг вперед к лестнице.
Спустившись во двор, Королев осмотрелся. По тропинке между сугробами медленно шла пожилая женщина. В одной руке она несла ведро, в другой чайник. Сделав несколько шагов, останавливалась, ставила ведро и чайник в снег, выпрямлялась, отдыхая, потом снова тащила свою ношу.
Королев поднял воротник, глубже надвинул на лоб шапку-ушанку. Вдруг почувствовал, как он голоден. Инстинктивно нащупал лежавшие в ватнике сухари, но тут же, точно прикоснувшись к раскаленному железу, выхватил руку из кармана.
На улице, как и раньше, было пустынно. Казалось, что яркие звезды мерцают над вымершим городом. Королев шел по тропинке в снегу и думал о том, что должен найти в себе силы заставить подняться с постели еще одного человека — токаря Егорова, конечно, если тот жив…
В полутьме он разглядел, что навстречу движется странная группа людей. Шедший впереди тащил за собой на веревке санки, на которых лежал какой-то длинный ящик. Двое других, согнувшись, поддерживали ящик сзади.
Иван Максимович не раз видел расклеенные по городу объявления с предложениями обменять разные вещи, в том числе и мебель, на продукты и решил, что на санках везут что-то, предназначенное для обмена. Но когда люди с санками приблизились, он понял, что за ящик они везут. Это был гроб. Тащила его женщина, повязанная по самые глаза большим платком. Она, видимо, из последних сил передвигала ноги. А сзади, поддерживая свисающий с маленьких санок гроб, семенили двое ребятишек.
