Николай Задорнов - Гонконг
Несколько раз Уэкава поминал сегодня Сибирцева.
А теперь Уэкава морской офицер в европеизированном мундире, который он сам при нас изобретал как образец для будущего японского флота, еще когда все мы жили в деревне Хэда. Уэкава явно не на высокой должности. А ведь шел вверх быстро.
Что-то, видно, произошло. Значит, Колокольцова не допустят в Хэду. Да, перемены чувствуются! На берегу в Симоде и то жилья не дают.
Как же быть? А все же хотелось узнать, что там. Из Японии доходили ужасные слухи. Не был никогда Колокольцов хитрецом, да нужда заставляет.
– Скажите, Уэкава-сан, а доится ли корова у Ябадоо? – спросил Колокольцов, выходя с японцем на палубу.
Уэкава мгновенно все сообразил. Для осведомления Кокоро-сан избрал идеальную форму. Ах так? Ясно!
– Знаете, доится! – уверенно отвечал Уэкава, и глаза его стали теплей и добрей. Он радовался: не неся ответственности, мог проявить человечность, которой не полагается по закону.
Уэкава прекрасно понимал, о чем речь. Если ребенок русский, то его и кормят по-русски, молоком. Но Ябадоо никогда в этом не признается, ведь был издан закон: убить всех детей, родившихся от иностранцев. Ябадоо этот закон обошел. Но уж теперь должен держаться крепко и не признаваться, что в семье Ябадоо у его дочери Сайо ребенок родился от Кокоро-сан, с которым она долго жила, все это знают, и Ябадоо ребенка очень любит и кормит молоком, но никогда не признается и никому не отдаст ребенка. Он уже все доказал и деревне, и правительству, и князю, что ребенок – чистокровный японец, и все верят, хотя все знают, что Ябадоо обманывает, но не верить нельзя, это бесчеловечно.
Японцы уехали.
Легок на помине!
На борт «Оливуцы» поднялся мистер Харрис, никто другой тут и не мог быть. Высок ростом, плотен, осанист, быстр, с одутловатым загорелым лицом, верно его Уэкава охарактеризовал, с приятными глазами. «Похож на питерского купца, одетого с иголочки под барина, – подумал Колокольцов. – Буржуа девяносто шестой пробы».
От американца попахивает виски. Прибыл на японской лодчонке, как на корыте, с полуголыми гребцами. Видно, от Управления приемов казенную лодку ему не дают; значит, теснят его господа японцы, это они умеют.
Посьет сказал, что вне себя от восторга.
Римский-Корсаков сказал, что очень рад.
Колокольцов и мичман Коля Ельчанинов также пожали руку консулу.
– А где же мистер Рид? – спросил Посьет в салоне.
Пили довольно много, не желая уступить первенство гостю.
– Рид? – удивился американец. – Кто такой Рид?
– Мистер Рид был назначен первым американским консулом в Японию в прошлом году и жил в городе Симода как гость адмирала Путятина.
– На берегу?
– Да, в храме Гекусенди!
– Вы здесь жили? Здесь? В Японии?
– Мы здесь жили полгода.
– В этом городе? – изумился Харрис.
– Да, неподалеку отсюда мы построили шхуну.
– Какую шхуну? – насторожился Харрис.
– Вот ту самую, которая пришла с корветом вместе.
«Не может быть? Не верится? Потом от японцев узнаете, мой дорогой!» – подумал Посьет.
– Рид не консул. Рид – самозванец, – вскричал Харрис.
– Прекрасный человек, – ответил Посьет.
– Настоящий джентльмен, – подлил масла в огонь Колокольцов.
Римский-Корсаков молчал.
Посьет сказал, что шхуну «Хэда», построенную в Японии, привели теперь в подарок императору микадо в знак расположения нашего государя, благодарности и дружбы.
Харрис стал доказывать, что консул он, единственный. Вся Америка провожала его с восторгом, о нем писали газеты, напутствовал его сам государственный секретарь, поручил заключить трактат с Сиамом от имени Америки. Рассказал, как принял его сам секретарь флота.
Харрис шел через Атлантику, был в Париже, и там произвело фурор его появление. Япония уступила. В Европе никто не ждал, что туда едет посол Америки. Харрис пил и в Париже, появлялся в красной тоге посла в ресторанах с дамами. Всюду хвастался, что едет в Японию.
Он действительно впоследствии был в Сиаме, заключил американо-сиамский договор.
Консул? Нет! Посол Америки! Таунсенда Харриса никто никогда не называл в Париже консулом, он – посол, а не консул, что по сути так и есть.
Харрис стал жаловаться, как ему тяжело в Японии, какое ужасное питание. Нет молока.
Посьет взял тон откровения и держался на дружеской ноге. Сказал, что привез ратификацию русско-японского трактата, заключенного в Симоде.
Харрис попросил снять для него копию трактата, сказал, что капитан Посьет его премного обяжет и что он в долгу не останется.
– Я могу предложить вам самую последнюю новинку – копию договора, который я заключил как посол Соединенных Штатов в Бангкоке с королем Сиама. В придачу – копию американо-японского трактата. И еще копию японо-голландского договора, который только что заключен.
Экземпляр у Харриса есть. Снимет копию для посла Посьета. Новейшие сведения! Прекрасный обмен.
Харрис пожаловался: обхождение японцев доводит до раздражения: переводчика Хьюскена, еще молодого человека, – почти до отчаяния.
Харрису временами казалось, что здесь живет без толку. Посьет ободрил, сказал, что как другу даст полезные советы. И снимет копию договора.
Первое дело, которое Харрис исполнит для государственного департамента, живя в Японии.
Обед продлился с шести до девяти вечера. Для «променажа» съездили на шхуну, и после осмотра Таунсенд Харрис сказал, что восхищен. Было уже поздно, когда он отправился на корветской шлюпке с гребцами и мичманом Ельчаниновым у руля по черной воде к огням храма Гекусенди.
В своем обширном консулате, состоявшем из кабинета, спален и столовой, разделенных анфиладами полупустых комнат, Харрис со счастливым смехом, хваля новых знакомых, рассказывал своему переводчику Генри Хьюскену о приеме на пришедших кораблях.
– Какие приятные и, я бы сказал, воспитанные молодые люди, особенно командир корвета Римский-Корсаков.
Хьюскен – молодой человек из голландской семьи в Штатах. Как голландский переводчик охотно отправился в Японию с первым консулом. В Симоде дел мало, Хьюскен изучал французский и японский, читал привезенную литературу: Кампфера, Зибольта, Гуцлава, вел записки, а иногда скучал, валялся на диванах, закидывая свои длинные ноги на низенькие японские столики.
– Русские уверяют, что японцы притворяются, показывая, что говорят только по-голландски. Я пожаловался, что с нами они только по-голландски разговаривают и признака не подают, что знают другие языки. Посьет расхохотался и стал уверять, что они до поры и с русскими такими же были.
Слуга-японец зажег свечи в кабинете и встретил Харриса с поклоном.
Усевшись за стол, который когда-то сделан был для русского адмирала, Харрис взял перо и, подвинув тяжелую чернильницу с тушью, записал в своем дневнике:
«Сегодня в Симоду пришли русские корабли: корвет и шхуна. Ездил на корвет. Меня приветствовали офицеры рангов: капитан Посьет и командир корвета Воин Римский-Корсаков... «Very agreeable persons and very friendly»[75]. Корвет очень беден, стар по возрасту и устаревшей конструкции. Вооружен старомодными карронадами... Шхуна «Хэда» хорошая, имеет прекрасную кабину, красиво меблирована, обшита полированным деревом, coilcloth[76] на полу, столы красного дерева и обои и занавеси из шелкового темно-голубого вельвета...»
Александр Колокольцов долго ходил вечером по палубе своей шхуны, останавливался, смотрел на огни Симоды, на знакомые островки, проливы. Светлая вода при луне выделяла черноту скал. Колокольцов знал здесь все наизусть. Теперь ему все это запретно! Он никогда не пойдет в деревню Хэда! Или, может быть, все же, удастся?
Утром, когда съезжали на берег, лейтенант рассказал Константину Николаевичу, что корова, раздоенная Берзинем, еще дает молоко, что Уэкава по секрету признался.
– Я скажу об этом американцу, – сказал Посьет.
Знакомыми улицами прошли через весь город.
В новом здании Управления западных приемов встретил старый приятель Путятина и Посьета – коренастый богатырь с огромной головой – губернатор Симоды бугё Накамура Тамея.
Посьет торжественно объявил о главной цели приезда. Доставлена ратификация. Государь утвердил трактат. Шхуна «Хэда» передается Японии как подарок императору – тенно. Привезли тринадцать тысяч золотом – долг наш. Все орудия корабля «Диана», оставленные в Японии на сохранение, преподносятся в дар японскому правительству.
Губернатор благодарит и кланяется. Кланяются все чиновники.
Накамура предупредил, что пошлет немедленно доклад в столицу на быстрой лошади. Ясно, что не скоро они все решат. Накамура заметил: «Дела потребуют времени». Как всегда они медлят; Посьет и его спутники готовы к этому.
