Конн Иггульден - Троица
Уорик кивнул: голосом шум было не перебороть. Кое-кто из его капитанов в общем хаосе, чтобы протолкнуться, плашмя лупил народ ножнами мечей, чтоб хотя бы самим удержаться на месте. Лица у них раскраснелись, а голоса от крика осипли.
– Дать люду Лондона топоры! – рявкнул Солсбери во весь голос. Кто-то в толпе расслышал и возрадовался. – Пусть прорубят себе путь в ворота башни!
Уорик мог расслышать лишь одно слово из трех, но жестом указал своим людям продвинуться вперед к самому уязвимому месту крепости. У Кейда однажды вломиться сюда получилось. Надо бы попробовать снова.
Высоко наверху чей-то одинокий голос прокричал приказ; десятки отозвались. Уорик посмотрел вверх, охваченный неожиданным страхом.
Скейлз ядовито оглядывал людское столпотворение, до отказа заполнившее открытый участок вокруг Тауэра. Это была именно толпа: чернь, обезумевшая от выпавшего ей шанса безнаказанно крушить и уничтожать. Всю свою жизнь Скейлз радел за закон и порядок – но вот она, орда взбесившихся глупцов, сошедшихся громить все подряд. Латники в кольчугах торчали в ней, как брошенные в реку камешки. Сотни нагрянувших из Кента оборванцев орали имя Кейда, как будто одной лишь своей яростью могли вызволить его с того света.
Толпа взбухала все сильнее и сильнее; Скейлз чувствовал, как из подмышек под дублетом у него стекает пот. Ненависть этого воющего сброда к себе он ощущал буквально телом; этой голи и рвани, не видящей ценности в королевском законе и готовой отбросить все человеческое ради оргии насилия. Он страшился урона, который они могут наделать в его отсутствие; тогда они явились к нему сами.
Скейлз подался вперед, ухватившись за каменную стену и заглядывая вниз. Там сейчас, выбравшись из толпы, клином строились дюжины людей с топорами. Их намерения были очевидны: они близились к воротной башне Тауэра. Скейлз выругался – позади, на небольшом пятачке среди бушующего моря безумства, он разглядел двоих конных. Не веря своим глазам, он тряхнул головой, узнав по цветам табарды Солсбери и Уорика. Ярость пронзила Скейлза каленой иглой: надо же, какая измена со стороны титулованных особ. А впрочем, никакие они уже не особы: разжалованы в простолюдины.
Три пушки на стенах были заряжены холостыми зарядами. Когда толпа заполнила пространство внизу, Скейлз набрал в грудь воздуха.
– Предупреждение: без ядер! – рявкнул он, и голос его снова эхом отскочил от Белой башни.
Три ствола в тройном громовом треске выплюнули длинные языки огня, окутав расчеты пушкарей сизым дымом. Покуда рассеивался дым, толпа скрылась из виду. Слышались вопли, но когда все прочистилось, топорщики судорожно ринулись вперед. Колуны обрушивались и снова вздымались над полотнищем внешних ворот. Скейлз богохульно ругнулся, не заботясь, что его слышат.
Нет, Тауэр сдавать нельзя. При виде лиц ждущих приказа пушкарей Скейлз побледнел. Они боялись, и имели на это полное право. Если допустить это безумие сюда, внутрь крепости, живыми им не быть никому.
– Греческий огонь сюда! – скомандовал Скейлз.
По широким ступеням вдоль стены люди побежали вниз к погребам, а оттуда возвратились уже гораздо медленней. Каждый нес большой глиняный горшок, обхватив его руками бережно, как ребенка. При этом пушкари потели от страха уронить хотя бы один из них на камни.
Сердце у Скейлза колотилось, казалось, в самом горле; било в виски так, что мутилось перед глазами. Он оперся о зубец бастиона и прокричал толпе разойтись, но снизу на него лишь бранно зарычали. Хлопотливо стучали топоры и молоты, и он отошел от края, не в силах на это смотреть.
– Заряжай ядрами, – зло сказал он пушкарям, – пли!
Прозвучало недостаточно громко, и расчеты его не расслышали; пришлось пройти по укреплениям, повторяя приказ. Работа закипела. За первыми выстрелами Скейлз не следил, но за ними сразу же последовали вопли. Пушки одна за другой пускали ядра, которые летели прямиком в густую толпу, разрывая людей в клочья.
Скейлз остановился возле одной из небольших катапульт, положив руку на туго скрученный моток конского волоса толщиной шире человеческого бедра, служащий пружиной. Глиняные горшки были уже на месте, сверху из каждого торчал промасленный жгут. Таких катапульт вдоль стены располагалось три. Скейлз перекрестился, шепча молитву, и лишь затем кивнул расчетам.
Жгуты запалили, и катапульты сработали в мгновение ока. Никто на стенах даже рядом не хотел стоять с сосудами адской смеси, едва она воспламенилась. Пушкари, и те отошли от своих орудий, готовые укрыться, если одно из тех ядер невзначай лопнет и брызнет своим содержимым.
Завеса дыма была все еще густа, и тяжелые глиняные ядра прожужжали сквозь нее длинными извилистыми зигзагами. Командующий гарнизоном прикрыл глаза.
На какую-то долю секунды рокот толпы оборвался, сменившись оглушительной тишиной. И вот она взорвалась снова – звериными, поистине безумными воплями, которые только нарастали. Сквозь темный дым взметнулись султаны адского белого пламени, сжигая все, с чем соприкасались. Скейлз содрогнулся. Созданием греческого огня – адской смеси нафты, селитры, серы и негашеной извести – он, по долгу службы, заведовал сам. Эта смесь приставала ко всему, чего касалась, и сжигала дочиста любую плоть. Попадание в нее воды не гасило, а лишь подпитывало пламя. До слуха, кажется, доносились всплески: люди кидались в Темзу, но лишь с воплями шли ко дну, поскольку адский огнь не гас, а продолжал пожирать кожу.
Скейлз поднял подбородок. Пушкари смотрели на него, ожидая новых приказаний. Избегая глядеть им в глаза, он возвратился к своему месту на стене. При виде толпы, растекающейся словно полчище крыс, он стиснул руку в кулак. Кое-кто из бунтовщиков был по-прежнему объят огнем; они с воем шатались по толпе, поджигая своим прикосновением других, пока сами не захлебывались в дыму и пламени. Запах стоял тошнотворный; кое-кто из пушкарей заблевал, усвоив его причину. Между тем Скейлз удовлетворенно перевел дух. Как оно ни гнусно, но до толпы все же дошло, что ее ждет во всем ее безумии. Тауэр будет обороняться огнем и железом. И не сдастся.
При виде первых, пока еще пустых языков пламени, мелькнувших над толпой, Уорик вновь поглядел на число пушек и, побелев лицом, повернулся к отцу:
– Отводи людей! Никаких ворот ломать не надо, надо лишь удерживать гарнизон в Лондоне. Если они начнут палить, у нас нет выбора.
Солсбери сидел как оглушенный, видя, сколько в этой тяжко колышущейся толпе женщин и детей. Он неприязненно поглядел вверх на бастион. Подумать только: комендант, присягнувший защищать народ, теперь собирается в этот самый народ стрелять ядрами.
По неведению или из страха толпища все плотнее жалась к крепостным стенам. Солсбери видел, как орудуют у ворот топорщики; их надо было отозвать. Он притиснул к губам рог, но дыхание зашлось настолько, что мешало издать достаточно громкий звук. Тогда Солсбери перебросил рог сыну, и тот выдул нисходящую ноту: сигнал к отступлению.
В этот момент сверху расплылось светлое от солнца облако дыма и воздух сотряс трескучий громовой раскат. Способные пролетать милю ядра с лету врезались в толпу, вздымая фонтаны кровавых ошметок и оставляя дюжины трупов. Неистовый рев превратился в стон – утробный, животный звук смертельной боли, – и толпа, дрогнув, начала отползать от Тауэра, изыскивая путь к спасению из этого каменного мешка. Но спасения не было, покуда звучали колкие раскаты пушечных выстрелов.
Уорик дернул головой: что-то остро чиркнуло по щеке, оставив на ней бороздку крови, как от пореза клинком. Рядом толпу протаранило железное ядро, так быстро, что не разглядеть. Слава богу, что не задело, а вот конь внизу, издав кашляющий звук, стал проседать, пуская из ноздрей и пасти кровавые струи. Уорик вовремя перебросил ногу в тот момент, когда животное пало на колени. Там, где чугунные ядра врезались в плитняк, гущу толпы прошивали каменные осколки. В отчаянии Уорик еще раз протрубил отступление и был чуть не сбит с ног мужчиной и женщиной, слепо несущимися мимо.
Среди криков боли и гнева никто не расслышал катапульт. Уорик заметил три черных шара, слетевших со стены ленивой дугой (скорость их была несравнима с молниеносностью ядер). Глаза оторопело следили, как они исчезли в толпе, после чего дохнуло теплом – это вырвались на волю три жарких языка пламени, обдавая собой месиво человеческих тел.
Вместе с жаром по толпе раскатилась слепая паника; нутряные вопли и вой обожженных резали ухо. Уорик стоял вплотную с конем отца, но людской напор потеснил их. Взгляд ухватил Эдуарда Марча – тот, уже без коня, как мог, сдерживал людской наплыв. Рядом по-прежнему бдели сэр Роберт и Джеймсон, но что они втроем могли поделать с затиснутой в каменном мешке толпой? Марч наносил удары, пытаясь расчистить свободный пятачок площади. Те же, кто упал в давке, обратно встать уже не могли: их нещадно давила толпа, что сейчас откатывалась от стен.
