Лев Жданов - Царь Иоанн Грозный
Но надежда обманула казанцев. С жалким остатком воинов Курбский успел остановить бегство хана и его «бессмертных» мюридов и янычар… А главные отряды, только на миг замедлившие, чтобы полюбоваться на невиданное зрелище, сейчас же снова по пятам нагнали хана с отрядом его и стали опять сечь и рубить беспощадно татар!
В то же время добрался к хану израненный один смельчак, передал, что пал главный мулла, что все до единого перебиты люди, окружавшие Кулла-Шерифа…
– Покинул нас Алла! – только и сказал Эдигер.
По трупам, по головам живых татар, словно по мосту, успел взобраться хан и воины его на стену, где самого Эддина в башне полуразрушенной укрыли татары от стрел и от ударов врага.
И видят воеводы: из окна этой башни белое что-то развевается, словно пощады просит враг, сдаваться желает! Воротынский велел трубить отбой, гонцов послал с приказом:
– Остановите ратников! Сдается хан! Сдаются мюриды!
Сечу едва и остановить удалось! Выступил от русских один перебежчик-мурза и спрашивает:
– Сдаетесь? Хана отдаете в руки воеводам?
– Хана отдаем! – отвечает один из князей татарских. – Но сами – не сдаемся! Мы только Эддин-Гирея сберечь хотим. Мусульмане в Казань его на царство звали, а не для того, чтобы ему молодым смерть принять. Зачем губить семя царское? Берите хана. С ним – имилдеши два, два брата его молочных, и князь Зейнал-Аишь, родич ханский. Пока юрт стоял, пока не владели вы священным местом, мечетями, дворцом царским и троном повелителей казанских, потоле и надежда жила у нас, готовы мы были умереть с ханом! Теперь – берите его. А нас в чистое поле выпускайте. Там в последнем бою переведаемся!
– Пусть так будет! – согласился Воротынский.
И вот между раздавшимися рядами своих и чужих воинов, бледный, шатаясь от перенесенных волнений, от горя и стыда, до крови закусив губы острыми белыми зубами, идет Эддин-Гирей, садится на коня… За ним – два сверстника его, двое юношей, молочных братьев, любимцев и наперсников хана, и старик, князь Зейнал-Аишь… Им подают коней, их окружают русские всадники и скачут, несутся все на другой конец города, где у Арских ворот царь Иван с хоругвией великой стоит. Затем ратники московские, выполняя слово, отступают, дают дорогу небольшому отряду татар, чтобы могли те в поле выбраться…
Но татары не верят благородству врага. Не идут по этой дороге, а прямо скачут вниз, со стены, к реке.
Тут как раз брод знакомый через Казанку… По ту сторону – лес… Может быть, хоть этим семи-восьми тысячам человек удастся уцелеть?
Нет, напрасно! Русские не дремлют!
Отряды, что на Галицкой дороге стоят, увидали бегущих, ударили в погоню – и общая участь постигла и этих храбрецов.
А на другом конце города, у хоругви священной московской другое происходит.
Против обыкновения, быстро прошел припадок болезни у царя. Раскрыл он мутные глаза и видит: сидит на седле… Адашев с одной стороны, Морозов – с другой его поддерживают. Но не так уж крепко, как во время содроганий, а осторожно, с почтением.
– Что со мной, Алеша? Что случилось? Разбиты мы? – вдруг тревожно спросил царь, вспомнив последнее, что он видел перед беспамятством…
– Победа, государь! Вот сейчас прискакал от Воротынского посланный… Хана к тебе полоненного ведут… Курбский Андрей последнюю шайку татар добивает. А с тобою, от устали, от ночи бессонной – слабость приключилась просто, государь, великий князь всея Руси и царь казанский! – громко, первый, впервые в жизни назвал юного царя новым титулом Адашев.
– Слабость? Хан? Пленник? Я – царь казанский… Алеша, правда ли?
Но тут и все окружающие поняли, что надо делать, и громко пронеслось в просторе начинающих темнеть лугов:
– Да живет государь, великий князь всея Руси, царь казанский!
И снова рыдания, бурные рыдания, но не мучительные, а восторженные вырвались из груди Ивана, радостные слезы хлынули из глаз… И он, припав, как недавно перед тем, к древку хоругви, в восторге, весь сияющий, ликующий, не находя слов, лепетал пересохшими губами все одно и то же:
– Господи… Царица… Милосердая… Господи Спасе… Господи, слава Тебе, Вседержителю, слава Тебе!
И быстро-быстро, оторвав правую руку от древка, стал осенять себя крестным знамением…
Все тогда начали креститься и творить благодарственную молитву вслед за царем.
Ближе всего от Мурзалеевых ворот можно было проехать во дворец, и улицу здесь кое-как поочистили от трупов, которыми было все покрыто кругом. Пока возились с этим, все духовенство, бывшее при войсках Ивана, явилось в торжественном шествии, с иконами, с крестами – на поле битвы и отслужили здесь молебен Богу сил… Тут же сам царь назначил место для будущей церкви. Где он смертный ужас пережил и восторг неописуемый, здесь должен храм стоять.
Затем царь в город вступил. И от самых ворот до дворца двойной стеною стояли пленники русские, получившие свободу только тогда, когда полки Ивана ворвались в город. На коленях, с воплями встречали эти люди царя, восклицая:
– Избавитель ты наш! Царь наш пресветлый! Жизни своей не щадил, – нас из неволи басурманской, от мук адовых выручил!
И бросили они лучшую одежду с себя под ноги царскому коню…
Солнце еще не село, а Иван вошел во дворец властителей казанских, занял место на троне стародавних, непримиримых врагов Москвы – ханов татарских и принимал от всех поздравления на новом царстве, славной победой добытом! И те же бояре, воеводы, которые грубо смели перечить ему так недавно, теперь кланялись до земли, желали многая лета… Не выдержал Иван, заметил одному:
– Што ж, поживем! Ныне – боронил меня Бог от вас… Его святая воля!
Переглянулись бояре, но ни звука не проронил никто в ответ.
А царь, словно спохватившись, что не у места счеты сводить задумал, благодарить всех стал за победу, ему доставленную…
Волей-неволей пришлось и Шиг-Алею, недавнему царю казанскому, мусульманину, гордость и веру свою позабыть, поздравлять царя-гяура с победой над Исламом.
Вошел он, низко поклонился и произнес своим бабьим бесстрастным голосом:
– Здрав буди, государь, победив супостаты! Красуйся невредим на своей вотчине, на Казани, во веки!
И только пятна багровые на желтовато-бледном, обрюзглом лице говорят, что творится в душе у татарина лукавого…
Встал, отдал поклон государь и ответил:
– Царь-господине! Тебе, брату нашему, ведомо: много раз посылал я к казанцам, в покое бы жили с Москвой. Жестокость и злое лукавство казанское – самому тебе хорошо, брате, ведомо! На себе его испытал! Много лет они лгали нам, обиды чинили. И Бог Милосердый теперь рассудил. Казань с Москвою в честном бою. Отомстил он Казани за пленных христиан, за пролитую кровь христианскую. Его святая воля.
Умный и сердечный ответ царя понравился сверженному хану казанскому, понравился всем окружающим.
– Ишь, повеселел татарин! – заметил кто-то, указывая глазами на Шиг-Алея, важно занявшего свое место справа от царя.
Принял поздравления Иван, принял вождей горных, разных, которые поспешили новому владыке покорность изъявить, и вернулся в стан. Темнеть стало. Да и запах трупный в Казани силен. Носится он надо всем городом от трупов татар, что умирали во время осады и не были схоронены.
А в ставке царской доложили Ивану: гость к нему давно жданный припожаловал, гонец из Москвы. От царицы вести добрые. Хорошо себя чувствует царица. И другой гость приятный объявился тут же: второй царевич Астраханский, Абдаллах-Бек-Булат-бен-Кассаев, с юношей сыном своим, Саин-Бек-Булатовым. Красивый могучий юноша, чуть помоложе Ивана. А лицо такое простое, открытое, словно детское. Сразу видно: ни горя, ни коварства в жизни не знал молодой богатырь. Пока отец его с царем «карашеванье», обычные обряды при встрече творит, Саин поодаль держится, глаз не сводит с Ивана.
Вот старик говорит:
– Позволь, великий царь, сынка моего показать тебе. Не оставь малого…
– Покажи, покажи, царевич! – говорит Иван.
Он знает, что недаром бояре два года старались богатого влиятельного царевича в Москву зазвать. После Казани – Астрахань на очереди стоит. А для этого надо Москве и там такими же людьми заручиться, как был у нее Шиг-Алей, царь казанский… И Бек-Булат царевич явился наконец, да еще с собою сына привел.
Ласковым знаком подозвал Саина Иван.
А тот, забыв весь этикет, позабыв свой сан, прямо к ногам московского государя и нового царя казанского так и кинулся. И громко заговорил:
– Привет тебе, великий воин! Привет тебе, победитель казанский! Ехал я, знал, что к государю могучему еду… Приехал – и вижу, что героя видеть Аллах привел! Знаю я Эддина-царя, дядю своего. Знаю храбрость тех, кого победил ты! И полно мое сердце. Дивлюсь я храбрости и мощи ихнего победителя! Да процветет имя твое и род твой, как имя и род Искандера Великого!
Впервые в жизни привелось слышать Ивану такую искреннюю, горячую и наивную лесть. Восточная, витиеватая речь музыкой прозвучала для юноши-царя. Сравнение с Александром Македонским заставило всю кровь кинуться к щекам и в голову. Как от вина, опьянел Иван. С необычною живостью поднял он своими руками Саина с земли и крепко обнял, поцеловал, как только брата целуют.