Тоже Эйнштейн - Мари Бенедикт
Я взглянула на мадам Кюри. Накануне вечером она попросила обращаться к ней «Мари», но мне трудно было даже мысленно называть ее иначе, чем «мадам». В наступившей тишине я выпалила первое, что пришло в голову:
— До меня дошли слухи, что мы с вами учились в одной школе. В разное время, конечно. В обергимназии в Загребе.
Она кивнула, но ничего не ответила. Неужели я сказала какую-то глупость?
— Я не сравниваю нас, конечно, — поспешила оправдаться я. Мне совсем не хотелось показаться излишне самонадеянной.
Пристально глядя в свою чашку, мадам Кюри сказала:
— Фрау Эйнштейн, я знаю о вашем обширном образовании и о вашем интеллекте. И знаю, что вы прошли программу Политехнического института по математике и физике. Но меня удивляет, что вы так и не вернулись к работе. У вас, очевидно, такой живой ум, полный научных идей. Как же вы могли растратить его на домашнее хозяйство?
Я онемела. Я слышу комплименты от мадам Кюри? Как же мне оправдаться перед ней за то, что я не вернулась в науку? Не отважиться ли намекнуть на свою причастность к авторству знаменитых работ 1905 года? Нет, нельзя. Альберт меня убьет.
В голову пришло только одно объяснение, которое не вывело бы из себя Альберта.
— С детьми это очень сложно. И пожалуйста, зовите меня Милевой.
Мадам Кюри отпила глоток чая и задумчиво проговорила:
— Милева, меня часто спрашивают, особенно женщины, как я совмещаю семейную жизнь с научной карьерой. Ну да, это было нелегко. Но для таких людей, как мы с вами, все нелегко. Мы из Восточной Европы, а живем в странах, где на выходцев из наших краев смотрят свысока. Мы женщины, которым полагается сидеть дома, а не руководить лабораториями и не преподавать в университетах. Наша специализация — физика и математика — до сих считается исключительно мужским делом. И кроме того, мы обе застенчивы, а работа в научной сфере требует публичных выступлений. В каком-то смысле семейные обязанности — это еще самое простое.
Что я могла ответить? Слава богу, она и не требовала от меня ответа.
— Мы с вами не так уж сильно отличаемся друг от друга, разница лишь в том выборе, который мы сделали. — Она усмехнулась. — И в том, каких мужей мы выбрали, конечно.
Я чуть было не фыркнула с полным ртом чая, так меня рассмешило это неожиданное, почти нескромное замечание. Покойный муж мадам Кюри, Пьер, как известно, всеми силами поддерживал ее карьеру. Уж не намекает ли она, что Альберт не чета Пьеру в этом отношении? Я часто думала о семье Кюри, семье двух ученых, и мечтала о таком же союзе. Когда-то я думала, что именно по этому пути мы пойдем с Альбертом.
— Я не имела чести знать месье Кюри, но его поддержка вас и вашей работы хорошо известна. Наверное, он был необыкновенным человеком.
Это был единственный дипломатичный ответ, который пришел мне на ум. — формулировка, позволявшая не сравнивать Альберта с месье Кюри напрямую. Такое сравнение было бы убийственным для Альберта.
— Я не знаю, как вы с Альбертом распределяете работу между собой, но мой муж с самого начала поощрял мою карьеру. Когда в 1903 году в комитет по присуждению Нобелевской премии поступила просьба снять мою кандидатуру с рассмотрения, Пьер публично выступил в мою защиту. Он настойчиво убеждал влиятельных членов комитета, что я стояла у истоков наших исследований, выдвигала идеи экспериментов и создавала теории о природе радиоактивности, — и это было чистой правдой. Но многие, те, кто послабее духом, не стали бы прилагать таких усилий.
Она ни о чем не спрашивала, но в ее словах звучал скрытый вопрос: а Альберт пошел бы на это?
Я постаралась ответить как можно более туманно, хотя и со всем уважением.
— Когда мы только поженились, наше положение не позволяло мне работать вне дома. Хотя мне этого, конечно, очень хотелось.
Мадам Кюри молчала целую минуту.
— Науке, конечно, нужны люди практичные, но ей нужны и мечтатели. Мне кажется, ваш муж — как раз из таких мечтателей. А мечтателям часто нужна нянька, так ведь?
Я рассмеялась. Неужели я действительно веду с Марией Кюри такой откровенный и серьезный разговор о моей семье и карьере?
— Это верно.
— Не знаю, поддерживал ли Альберт ваши научные стремления, но мои он, безусловно, поддержал. Вы знаете, что он встал на мою защиту в прошлом году, когда случилась эта неприятная история с моей Нобелевской премией?
Мадам Кюри замолчала, понимая, что пересказывать «неприятную историю» в подробностях излишне. Ученые всего мира заявили, что она недостойна Нобелевской премии, когда стало известно о ее романе с женатым ученым Полем Ланжевеном.
Я покачала головой. Альберт мне ничего не говорил. Как интересно: он скорее готов поддержать женщину, замеченную в прелюбодействе (пусть при этом умнейшую и достойнейшую), чем свою работящую и порядочную жену. Какой вывод из этого можно сделать о его морали и о том, кому он больше предан?
Мария заговорила снова:
— Может быть, когда обстоятельства позволят, Альберт снова начнет поощрять ваши научные занятия.
— Может быть, — тихо ответила я, прекрасно понимая, что Альберт вовсе не заинтересован в моей работе.
— Вспомните мои слова, Милева, когда погрузитесь в мертвящий круговорот домашних дел. Мы с вами не так уж сильно отличаемся друг от друга, разница лишь в том выборе, который мы сделали. И помните: сделать другой выбор никогда не поздно.
Глава тридцать восьмая
14 июля — 23 сентября 1913 года
Цюрих, Швейцария — Кач, Сербия — Вена, Австрия
Как раз тогда, когда я, черпая силы в словах мадам Кюри, начала обретать хоть какую-то уверенность в себе, Альберту пришел вызов из Берлина.
Руководящий пост в только что созданном Институте физики имени кайзера Вильгельма. Профессорская должность в Берлинском университете без обязательного преподавания. Членство в Прусской академии наук — величайшая научная награда после Нобелевской премии. Привилегии, престиж, деньги — и за все это не нужно ничего делать, только думать. Перспективы были настолько ошеломляющими, что они заставили Альберта забыть, как горячо он ненавидел Берлин своей юности. Его отвращение к этому городу и его жителям было так велико, что, когда ему было чуть больше двадцати, он отказался от немецкого гражданства и стал швейцарцем.
А может быть, все эти ужасные воспоминания смыло что-то совсем другое.
У меня Берлин вызывал только страх. Берлин — это семья Альберта, которая меня презирает. Берлин,
