Малиновский. Солдат Отчизны - Анатолий Тимофеевич Марченко
Вот примерно такой же путь проделывали докладные записки: бумага, прежде, чем её положат Первому, обязана была побывать у всех членов Президиума. Чтобы черкнуть на этой бумаге своё «да» или «нет», тот или иной член, будучи нередко профаном в вопросах, изложенных в записке, дабы не опростоволоситься, принуждён был давать её на заключение своим многочисленным экспертам, советникам и помощникам, мнения которых оказывались нередко прямо противоположными или невразумительно туманными, В таких случаях хозяин кабинета ломал голову, чтобы решить, к чьему мнению прислушаться, а главное — попасть «в струю» с мнением Первого секретаря, но это мнение нужно было выведать. Иной раз к означенному сроку мнение так и не «вызревало», а тут наступал день, когда член отправлялся в очередную командировку по краям и весям, чтобы на очередном партактиве произнести очередную «историческую» речь или вручить краю, области, городу очередной орден «за выдающиеся заслуги в строительстве коммунизма». А то ещё проще: член убывал в очередной заслуженный отпуск, который он больше всего любил проводить в «Сочах» , ибо там оказывался поближе к любившему отдыхать в тех же «Сочах» Первому. И дело, которое требовало самого срочного разрешения, окончательно глохло и стопорилось.
А сколько было самых замысловатых и изощрённых интриг, которые без устали и перерывов плелись на всех этажах власти. И, наконец, необходимо было как можно чаще выезжать в военные округа, в гарнизоны, и эти поездки были вовсе не туристическими: на министра обороны обрушивалась лавина проблем, просьб, вопросов, предложений, требовавших изучения, анализа и решения!
Но самое грозное испытание обрушилось на Малиновского, когда «дорогой Никита Сергеевич» выплеснул на весь мир свою «знаменитую» идею о радикальном сокращении вооружённых сил страны. Хрущёв яростно доказывал, что отныне СССР уже никто не угрожает, никто нападать не собирается и, следовательно, огромной армии пора слезть с шеи государства. И началось! Пресса, захлёбываясь от восторга, то и дело сообщала, как сокращённый и уволенный из армии майор стал таким первоклассным свинопасом, что на его работу сбегаются смотреть все окрестные деревни; а полковник, едва не померший в армии от скуки и безделья, стал превосходным дояром, затмившим самых выдающихся женщин-доярок, которые теперь прямо-таки визжат от зависти. Особенно суетился журнал «Крокодил», из номера в номер публиковавший злые, полные яда карикатуры на военных пенсионеров. На одной из таких карикатур был изображён богатырь, легко и лихо связывающий в узел железнодорожную рельсу. Подпись под карикатурой гласила: «Вот такие дармоеды и сидят на шее у государства».
Вскоре Первому секретарю взбрела в голову идея резать автогеном корабли военно-морского флота: по его твёрдому убеждению и разумению, эти корабли были просто-напросто мишенями на просторах морей и океанов. В ЦК всё больше набирали силу предложения ответственных чиновников о том, что пора, мол, прекратить платить военным за звания, так как сэкономленные на этом деле огромные средства можно будет тут же направить в народное хозяйство, чтобы быстрее догнать и перегнать Америку не только по мясу, молоку и маслу, но и по шерсти. Особенно энергично носилась с этим предложением Екатерина Фурцева, ставшая в один прекрасный день, к удивлению всего честного народа, членом Президиума ЦК КПСС.
Сопротивляться было абсолютно бесполезно, ибо всякое сопротивление и даже лёгкая критика сразу же расценивались как отступление от генеральной линии партии.
Малиновский, как человек, знающий истинное состояние армии, понимал, что содержать многомиллионные вооружённые силы в мирное время действительно неразумно. Надо было стремиться к тому, чтобы эти вооружённые силы пришли к той численности, которая была бы достаточна для обороны страны, став при этом на порядок выше по своему качеству, мобильности и боевой готовности. Но сокращать так бездумно и скоропалительно и в таких немыслимых размерах, как это затеял Хрущёв, означало нанести ущерб обороне страны в условиях «холодной войны» с Западом. И потому Малиновский доказывал, что в деле сокращения нужна не революция, а эволюция. Однако переубедить Хрущёва было абсолютно невозможно: чем более убедительные факты и доводы приводил в защиту своей позиции министр обороны, чем явственнее выглядела его правота, тем упорнее сопротивлялся Хрущёв. Он наливался гневом, кипятился, бросал в лицо собеседнику обидные слова, пытаясь опровергнуть его по принципу «в огороде бузина, а в Киеве дядька»...
Малиновский прекрасно понимал, что ничем не оправданная спешка не только вредит боеспособности вооружённых сил, но и уродует судьбы людей в погонах. Она приводила к оголтелому соревнованию чиновников в стремлении первыми доложить о проведённом радикальном сокращении: главными тут были не здравый смысл, а цифры и проценты. Часто, бывая в войсках, в том числе в отдалённых гарнизонах, Малиновский видел муки и страдания военных, прежде всего тех, кому оставалось совсем немного дослужить до пенсии. Нередко на местах с этим совершенно не считались, приказ о сокращении действовал неумолимо и беспощадно, обрекая людей на нищенскую, неустроенную жизнь: они оставались без пенсии и иных средств к существованию, без жилья и работы. Глухое роптание в армии слышалось всё отчётливее. Малиновский докладывал об этом Хрущёву, но тот тут же упрекал его в излишней мягкотелости и в стремлении популизмом завоевать себе дешёвый авторитет в армии, в попытках облагодетельствовать её за счёт трудового народа.
— Никита Сергеевич, но разве ратный труд легче любого другого труда? — доказывал своё Малиновский. — Во многом он куда как тяжелее! Возьмите хотя бы такой пример. Приказали офицеру убыть в другой гарнизон, часто на другом конце страны — козыряй, говори «Есть!» и собирай чемоданы. На гражданке человек в такой ситуации может ко всем чертям послать, а то и подальше. А многие офицеры так всю жизнь и сидят на чемоданах, нет у них ни кола ни двора.
— Военный, — он на то и военный, чтобы не хныкать и Не жаловаться на тяготы службы, — возмущался Хрущёв. — Так что поменьше слушай тех, кто там, в дальних гарнизонах, плачется в жилетку. Небось забыл свой Дальний Восток? Там же одной
