Ульрих Бехер - Охота на сурков
— Спасибо, пока не надо, — пробормотал я и продолжал запинаясь: —…Да, он был… в известном смысле, Гюль-Баба был чрезвычайно упрям… можно… можно, пожалуй, сказать, что им владела idée fixe[186].
— Какая?
— Австрия. Да. Вернее, Австро-Венгрия. Исчезнувшая с лица земли. Ммм… И хотя в своих пантомимах он насмехался над имперской черно-желтой казармой, хотя он сделал это своей профессией… да, сделал… все равно он был одержим, он был одержим навязчивой идеей… Фраза «Austria erit in orbe ultima» в его ироническом переводе звучала так: «Австрия будет последней». Он был одержим идеей о том, что Австрия будет последней… и еще, что сам он последний… последний отпрыск этой старой Австрии… ее последний рыцарь. Ведь и Дон Кихот был в сущности всего-навсего клоуном-наездником.
— Поэтому-то Джакса ни за что не хотел уезжать, — прошептал дед.
— Да, поэтому он и не хотел. О боже, почему мы, черт возьми, говорим о нем в прошедшем времени?!
Не ответив на мой вопрос, Куят со свойственной ему ленивой грацией исчез в кухонной нише, я услышал короткий стук и бормотанье деда.
— Расстрелян, как Роберт Блюм, Леона Блюма они также хотели бы расстрелять, всех блюмов они выводят в расход, расстрелян, как Роберт Блюм. — Дед внес ведерко для шампанского, в котором позвякивал наколотый лед; не успел я помочь ему, как он уже поставил ведерко на янтарную столешницу. — У меня давно была припасена бутылочка «моэт-э-шандон», я прятал ее от самого себя, вот до чего можно довести человека. Придется нам пить из бокалов для белого вина. Глоток шампанского — самое лучшее лекарство от сердечных болезней, а также верное средство от насморка на почве аллергии, нечто вроде пуховой перины. Ты когда-нибудь пробовал дышать над распоротой периной, чтобы пушинки забивались тебе в нос: помогает стопроцентно. Послушай, этот Лаймгрубер…
— …принял меры. Против меня наверняка. — И я коротко сообщил Куяту о той стадии допроса, когда Мавень познакомил меня с только что прибывшим из венской прокуратуры документом, в котором содержалось требование о моей выдаче в связи с тем, что я присвоил партийные деньги; в приложении к этому документу я увидел подпись Лаймгрубера, совершенно явственно узнал его размашистое «Л».
— О каких деньгах идет речь?
— Наша партия социалистов, запрещенная еще Дольфусом, содержала в Вене целый ряд нелегальных районных пунктов. Пункт первого района находился на Кровавой улице.
— Nomen est omen[187]. Сейчас они вдруг задним числом доносят швейцарским властям, что ты бежал в Швейцарию с кассой социалистов. Ты так и сделал?
— Нет.
— Жаль. Это было бы правильно.
— Если бы я вывез те деньги, — сказал я, — то давно передал бы их правлению нашей партии, которое эмигрировало и находится в Брюнне.
— За вычетом твоих издержек.
— За вычетом моих издержек. Но по собственному слабоумию я не взял с собой ни единого шиллинга.
— Ясно. Однако в противном случае они бы уже в марте или апреле ходатайствовали о твоей выдаче. А не в июне… сразу после того, как ты сообщил этому гауптману, чтобы он шел в…
— Совершенно верно. Впрочем, в моем ответе не было слов: шел в… Тебе бы следовало лучше знать Гёте, дед. Через неделю после того, как я отправил ответное письмо…
И тут я доложил деду о появлении Двух Белобрысых, «спортсменов» из Вены, в отеле «Мортерач», доложил о нашей «встрече» в долине Розег, на безлюдной станции канатной дороги. Куят медленно поворачивал в ведерке со льдом бутылку шампанского, потом вытащил ее и заботливо обернул салфеткой, руки у него почти не дрожали.
— Ну и дела. У тебя есть оружие?
— Да, «вальтер», калибра семь, шестьдесят пять. Заряженный, он весит триста граммов, в магазине шесть патронов, один на выходе, прицельная стрельба до двадцати метров.
— Пока что ты «выстрелил» в меня сведениями о твоем «вальтере», — сказал дедушка.
Я сообщил Куяту о своей «учебной стрельбе» в пустынном лесу, на склоне Лангарда, рассказал, как увидел два человеческих силуэта, которые возникли на краю прогалины и тут же растаяли.
— Ну и дела! Мне начинает казаться, что ты здорово влип. Этих Двух Белобрысых твой… Как ты назвал того паршивца? Гауптман Лаймгрубер?.. Белобрысых он, очевидно, к тебе приставил.
— Вот в чем вопрос. Думаешь, приставил?
— По всей вероятности. Они хотят тебя заграбастать. Так или иначе. Исключительно из слепой злобы: не могут перенести твоего дерзкого ответа на их заманчивое предложение. Исключительно из мелочной мстительности. Одна накладка у них вышла, когда они сочинили ходатайство о твоей выдаче якобы по причине присвоения партийной кассы. Эти гангстеры ко всему еще бюрократы и знают, что затеяли в высшей степени неверное дело. Без решения Федерального суда Швейцарии в Берне никого нельзя выдать… выслать можно, а выдать нельзя… Вот они и направили двух бравых, хорошо тренированных спортсменов, узнав твое местонахождение по почтовому штемпелю на оскорбительном письме. В Понтрезину. Двух милейших блондинов, охотников за людьми, которым велено сманить тебя в Нижний Энгадин, а оттуда тайком перевезти через границу около Мартинсбрука. Помнишь историю с Якобом? Все уже было. А если дело сорвется, у них есть приказ незаметно прикончить тебя. При любом удобном случае. Полицейская команда. И так сказать, мина замедленного действия: они ведь не дураки, чтобы пороть горячку. Куда торопиться. Белобрысые имеют дело с курортником, страдающим аллергией, вдобавок у курортника есть пистолет. Можно не спешить, можно позволить себе милую венскую расхлябанность. Да и почему бы не воспользоваться случаем, не подышать горным воздухом в знаменитом альпийском раю? Неделя-другая роли не играет, все издержки оплачивают налогоплательщики в германском рейхе. Ты улыбаешься, Требла?
— Просто я подумал: кому он это говорит? И все же отвечу тебе, дед. Разве это не звучит как эпизод из романа ужасов?
— А мы и есть пер-со-на-жи из романа ужасов. Вот где собака зарыта… Жаль, что ты разозлил Мавеня, его нетрудно было бы уговорить заняться немножко анкетными данными так называемых господ Мостни и Крайнера и т. д. и т. п. Он бы мог в два счета выведать все в высшей инстанции — в канцелярии комиссара криминальной полиции, в отделе по делам иностранцев, в суде и в федеральной полиции. Но тебя он не послушает. Кстати, почему бы тебе не смотаться из Понтрезины? Ах да, твоя астма. С другой стороны, в Цюрихе для тебя безопасней, хотя… с цюрихской полицией ты тоже не в ладах. Дружище, Требла, очень похоже, что ты и впрямь попал в беду. Да, очень похоже. Знаешь что? Как только калеки, которые явятся сюда на мое семидесятилетие, отбудут восвояси, я пошлю к тебе на несколько дней Пфиффа. В качестве телохранителя. А до тех пор, смотри, будь настороже. Впрочем, для тебя, участника боев на Изонцо, это не такая уж хитрая штука.
— По-твоему, опасность угрожает только мне? А Ксане нет?
Куят неторопливо прикрыл салфеткой ведерко со льдом.
— T-только тебе. В данную минуту это так. На женщин они до сей поры не нападали за границей. Все еще впереди. Для этого Гитлеру еще следует внести в прейскурант истории свою тотальную войну, — Куят расправил салфетку на ведерке. — Кстати, я должен сообщить тебе еще одну неприятную новость. Нацисты схватили сестру Джаксы в Граце… Словом, вашу старую тетушку Ца.
Эфедрин продолжал действовать. За испанским коньяком, за бутылкой вюрцбургского, за шампанским мы говорили о расстрелянных братьях юной девушки из Страны Басков, которая по ошибке наградила меня прощальным поцелуем, говорили о трех калеках, словно бы сошедших с полотна Брейгеля, об упорно замалчиваемом аресте знаменитого клоуна-эксцентрика, о моих шансах самому попасть в лапы «полицейской команды», «мины замедленного действия», наконец, говорили о несчастье со старой тетушкой — но в продолжение всего разговора я был холоден как лед. Холоден, ибо лекарство снимало действие стимулирующего средства — алкоголя; казалось, я под наркозом, дышу сквозь эфирную маску (для человека, перенесшего не одну черепную операцию, это было хорошо знакомое состояние). Эфир вызывает на короткое время потерю чувствительности и создает ощущение холода.
Только теперь дедушка выложил мне еще одну новость: во время визита в Берн он попросил своего знакомого, некоего Мивиля, солидного господина, представителя швейцарской торговой палаты в Югославии, прервать свой полет в Белград, выйти на аэродроме Тецна у Марибора, а оттуда отправиться в соседний город Радкерсбург по ту сторону границы, то есть в «Остмарк», только-только вошедший в состав Великогерманского рейха. Мивиль разыскал Эльзабе, правда не в загородном доме Джаксы, а в доме графа Тессегье, попечению коего она доверилась. Эльзабе была в добром здравии.
