Слав Караславов - Низверженное величие
Слова старика заставили Бориса снова взглянуть на Трину. Будущая вдова не выглядела слишком опечаленной, услышав о такой перспективе. Ее чистое удлиненное лицо казалось из-за откинутых назад волос восточным, узкие, слегка китайские глазки лукаво и весело смотрели на него. Тревоги старика ее не касались. Несмотря на то что она была замужем четыре года, детей у нее не было, но это ее особенно не опечалило. Допекали ее только старики своими упреками. Заставили даже обратиться к врачу. Тот сказал, что ничто не мешает ее материнству. Муж ее на осмотр не ходил, но ей и самой не хотелось портить красивую фигуру, лишаться удовольствия диктовать моду в городе. Трина Холилулчева была слишком тщеславной, чтобы позволить себе уйти с городской сцены в столь юные годы. Ей хотелось стоять выше провинциальных вкусов, и она преуспевала в этом. Беременность вывела бы ее из строя по крайней мере на два года.
Слова отца заставили дочь надуть губки.
— Отец преувеличивает, Борис, — сказала она, и это «Борис» никого не удивило, потому что они знали друг друга еще детьми. Когда Борис с братом приезжали к ним в гости, Трина все время проводила с ними. Ей было интересно с софийцами, и она часто слышала, как взрослые за рюмкой ракии сватали ее кому-нибудь из братьев. Эти детские воспоминания сменились юношескими. Трина не раз бывала в доме Развигоровых, дружила с Александрой, несмотря на то что иногда чувствовала в ней некоторое высокомерие. Они были почти сверстницами — Трина всего лишь на год старше — и в университет поступили вместе. Но пока дочь Развигорова училась, Трина поспешила выйти замуж за адвоката, прошедшего курсы для офицеров запаса, и оставила университет. Муж открыл контору в ее родном городе, и Трина решила собственным примером улучшить вкусы сограждан.
Сейчас она загадочно улыбалась, и в ее черных глазах сверкали дьявольские огоньки. Борис нравился ей давно. Еще в Софии она не раз приходила к Развигоровым в надежде встретить его, но ей не везло. А когда она вышла замуж, пришлось забыть его. И вот теперь он здесь, и она не собирается упускать случай. О таком стройном решительном мужчине она всегда мечтала. Ее муж очень изнежен, ей до сих пор непонятно, почему он пошел на курсы офицеров запаса. Наверное, думал, что так легче пройдет его воинская служба. Борис же — настоящий офицер, целеустремленный, умеющий отстаивать свои убеждения. Ей нравилась его внешность: широкоплечий, с волевым лицом, с тяжелым квадратным подбородком — во всем этом ощущается что-то неизведанное, сильное. Молодая женщина встала, подошла к широкому окну холла и, поднявшись на носки, попыталась поправить складку на занавеске. При этом стан ее прогнулся, платье поднялось кверху, открыв красивые ноги, и вся ее фигура высветилась в сознании капитана как разноцветная радуга. Он почувствовал, как его охватывает дрожь желания, встретил ее ответный взгляд, и этого мгновения было достаточно, чтобы понять друг друга. Она молча прошла мимо, слегка коснувшись его плеча, и села на свое место. Никто ничего не заметил. Отец и мать продолжали пить уже остывший кофе, молчаливые и озабоченные.
Капитан Борис Развигоров поднялся.
Он пошел в свою комнату за портфелем. Без него он теперь не выходил из дому. Уже возле дверей увидел Трину. Она потянулась, чтобы смахнуть с его гимнастерки какую-то пылинку, и, взглянув ему прямо в глаза, сказала:
— Ты очень поздно возвращаешься…
— Сегодня постараюсь вернуться вовремя, — ответил он.
27Сообщение лежало перед ним. Листок бумаги, прижатый к столу грузом трагической вести. Холод, которым от нее повеяло, делал кабинет мрачным и неуютным. Георгий Димитров отодвинул радиограмму, как раскаленный уголь. Он не мог поверить тому, что случилось. Весть была настолько неожиданной, что просто не вмещалась в его сознание. Самолет, на котором летела группа Станке Димитрова-Марека, потерпел катастрофу, и человека, который отправлялся в Болгарию с такими радостными надеждами, больше не было. Почему так происходит, почему лучшие мгновения бывают омрачены, лучшие намерения остаются неосуществленными, самые нужные люди исчезают навеки? Георгий Димитров не мог найти себе места от скорби, от боли, от чувства невосполнимой утраты. И почему это должно было случиться именно сейчас, когда события в Болгарии идут к логическому завершению, когда люди с опытом борьбы, с революционной закалкой так необходимы?
Васил Коларов, пришедший, чтобы разделить их общее горе, сидел бледный, беспомощно опустив руки, сокрушенный неожиданной вестью. Подробностей катастрофы не сообщалось, но факт, что она произошла, не оставлял сомнений. Димитров снова поднял трубку телефона. Он хотел все же знать, где и как произошла авария. Обещали, что в ближайшее время подробные сведения будут получены. Будут или не будут, но он никогда уже больше не увидит своего друга и товарища, не увидит его поседевших волос и той решительности во взгляде, которая всегда его восхищала. Станке Димитров-Марек вошел в жизнь Георгия Димитрова просто и естественно, как сама идея, которой они служили. Оба они посвятили себя борьбе за счастье народа, за осуществление великих партийных целей. Но наряду с этим главным было еще нечто личное, теплое, человеческое, не поддающееся измерению, связывавшее их невидимой нитью и вне служебных отношений. Взаимное притяжение, искренность и внутренняя близость, помогавшая понимать друг друга с полуслова.
Георгий Димитров безотчетно забарабанил пальцами по столу.
— Теряем людей… Теряем… — Вздохнув, добавил: — И как-то нелепо…
Коларов промолчал. Он знал привязанность Димитрова к Мареку, знал, какие большие надежды были связаны с отлетом Марека в Болгарию. По мнению Димитрова, Марек при создавшейся революционной обстановке был бы чрезвычайно полезен. Станке Димитров уже выполнял поручения партии в Болгарии и хорошо справлялся с заданиями. А сейчас, когда народу предстояло решить судьбу государства и правительства, когда он должен был показать свою силу, продемонстрировать то, о чем всегда говорили советским друзьям болгарские эмигранты, — верность и любовь народа к братьям-освободителям, — сейчас Марека не было. Перед отправкой группы Марека в Болгарию Димитров долго беседовал с ним и его спутниками, напутствовал, советовал, как сориентироваться в обстановке на месте, что и как делать. Дело первейшей важности — помощь в создании правительства Отечественного фронта, которое должно порвать с Германией, взять судьбу страны в свои руки и незамедлительно объявить войну рейху. Участие Болгарии в войне против гитлеровцев вырвало бы ее из сателлитов и помогло бы победителям по-иному отнестись к ней. Вот что поручалось осуществить группе Марека, которая должна была способствовать объединению всех демократических сил страны, послужить для них эффективным интеллектуальным катализатором в этот решительный для Болгарии момент… Разговор шел спокойный, дружеский. В нем было много товарищеской заботы и добрых советов. Димитров пожелал Мареку успеха, он надеялся на скорую встречу с ним на родной земле. На прощание подарил ему ручку, чтобы Марек подписал ею первое воззвание к дорогому им отечеству, сообщавшее о переменах в его судьбе… А сейчас сердце Димитрова сжимала боль большой утраты.
— Да, теряем товарищей… — Эта мысль не оставляла его.
Много людей, с которыми он работал, прошло через его сердце, и многих уже нет в живых. Так было с членами группы Цвятко Радойнова, Жельо Атанасова, Ивана Винарова, с подводниками… Некоторые живы, борются, дают о себе знать, информируют. Но с каждой новой смертью Димитров чувствовал, что на его плечи ложится все больший груз, душа принимает еще одну боль. И столько боли в ней уже осело, что иногда он думал: отдаться порождаемым ею чувствам — значит открыть двери отчаянию. Нет!.. Отчаяние давно уже пыталось завладеть им. Еще со времен Моабита. Но бескрылое уныние, мрачный пессимизм не могли найти лазейки в его душу, не могли окопаться там, потому что вершина, на которую он взошел, не терпела половинчатых характеров. Люди воюют за человечность, в этой войне огню удается спалить чьи-то крылья, отнять чью-то мечту, устремленную к свету рождающегося дня. К сожалению, это в порядке вещей, это реальная жизнь. Вот и Марека нет, ушел человек, всеми любимый и всем необходимый. Нет его больше!.. Димитров подсел к Коларову, положил руку ему на плечо. Сделал он это непроизвольно. Ощутить рядом с собой плечо друга в такой момент было ему очень нужно. Стараясь вывести его из состояния подавленности, Коларов сказал:
— Да, большая потеря… — Помолчал и добавил: — Столько смертей мы видим… Казалось бы, можно и привыкнуть, но человек с этим никогда не сможет примириться… Терять друзей и товарищей…
— Потому мы и люди, а не бездушные продукты природы… — Димитров снова встал, сделал несколько шагов по комнате и сказал устало: — Я много думал о нем и все время связывал его имя с апогеем нашей борьбы. Сейчас настало время нанести последний удар… Его место было там, он сделал бы это… Такой организатор… Способный, очень подходил для подобного дела…
