Милий Езерский - Триумвиры
Цицерон заплакал.
Тирон молчал. Скорбь господина была его скорбью: Катона он уважал и преклонялся перед ним.
— Что делать? — говорил Цицерон. — Отовсюду сыплются удары: Катон погиб, Туллия ушла от Долабеллы, который позорил ее изменами, Теренция обобрала меня с вольноотпущенником и уехала; а друзья, друзья! Сколько их погибло! И Катон, Катон!..
В Африке люди сражались и умирали, а он, старик, обласканный цезарьянцами, бывал на обедах у Гиртия и даже у Долабеллы, опозорившего его дочь! «Что это — подлость? Долабелла добился у меня прощения лестью, ласковым обхождением, притворными слезами. А Туллия, Туллия! Беременная, она оплакивает свою поруганную любовь, а я и Долабелла…»
Но о ком бы он ни думал, что бы ни делал — перед глазами стоял суровый Катон; казалось, глаза строгого республиканца смотрят с укором: «Продался Цезарю, стал рабом!», а рука подымается, чтобы наградить презрительной пощечиной. Это было невыносимо. — Подай манускрипт «Брут», — тихо вымолвил он.
Когда Тирон проворно развернул свиток пергамента, Цицерон принялся перечитывать похвалы Брута первому консулу республики, уничтожившему монархию, и Доказательства Аттика, что от этого консула происходит род Брута-современника.
«Да, — думал он, — если один Брут уничтожил монархию, то другой Брут должен пресечь в корне возникновение ее. Но о таких вещах не пишут. Сопоставление двух Брутов само собой напрашивается на выводы, и кто поймет их, тот сделает, что нужно».
Стал быстро писать, не отделывая слога, торопясь; знал, что кое-что исправит Тирон, кое-что Аттик при издании книги. Видел, она становилась мрачной, но где было искать радость, когда его земное странствие кончалось в этой «ночи республики»?
Прибытие Цереллии оторвало его от работы. Надушенная, оживленная, она вбежала в атриум, и, протягивая руки оратору, воскликнула:
— Друг мой, бедный друг! Я узнала о вашей ссоре и хочу вас примирить! Такая примерная супружеская чета — и ссориться! Я не узнаю тебя, Марк Туллий!..
Она опустилась в биселлу и слушала Цицерона, который жаловался на Теренцию, на ее жадность к деньгам и темные сделки с торговцами и публиканами.
— Я не могу ее видеть! — кричал пискливым голосом Цицерон. — Она опротивела мне, как старая грязная калига… Она, сварливая, не ладила с Квинтом и его женой Помпонией, поссорила меня с Клодием, впутала в грязные дела, презрительно относилась к моей литературной славе. А своей набожностью, верой в чудеса и преклонением перед прорицателями ставила меня в глупое положение…
— Тридцатилетняя супружеская жизнь не может быть расторгнута глупым стечением обстоятельств, — перебила Цереллия, — вспомни, друг мой, что Теренция — хорошая и заботливая хозяйка, любящая порядок в доме; она из знатной богатой семьи, ты получил за ней в приданое сто двадцать тысяч драхм, дома в Риме и лес в окрестностях Тускулума. И можешь ли ты обвинять ее в том, что она вздумала увеличить ваше состояние?
Цицерон вспыхнул.
— Неужели ты на ее стороне? Клянусь Юпитером, я не ожидал от тебя…
— Друг мой, сейчас ты раздражен и потому так говоришь, но ты любишь ее: она показывала мне твои страстные письма из изгнания, эпистолы из Каликии, в которых ты называл ее нежно-любимой и желанной. Цицерон побледнел.
— Она ревновала меня к Туллии, — выговорил он, задыхаясь, — она, мотовка, занималась ростовщичеством с хитрым Филотимом, который, имея рабов и вольноотпущенников…
— Не сердись, — перебила Цереллия, — но и ты, друг мой, пользовался его услугами. Вспомни имения Милона, скупленные по дешевой цене!..
Цицерон побагровел. Он не мог спокойно слушать, когда напоминали об этом постыдном деле.
— Замолчи! — крикнул он. — И это говорит Цереллия, которая величает себя моим другом! — обратился он к
Тирону.
Однако Цереллия не смутилась и продолжала беспощадно наносить ему удар за ударом:
— Конечно, честность Филотима сомнительна, тем более, что он, управляя твоими виллами, оставлял себе прибыль, особенно с имущества Милона, а потом предъявил тебе счет, требуя с тебя же денег.
— Филотим — вор, — прервал Цицерон, — но и Теренция тоже воровка: она взяла шестьдесят тысяч сестерциев из приданого Туллии, а сегодня я узнал, что она утаила две тысячи из денег, которые должна была мне возвратить…
Цереллия продолжала спорить. Взбешенный оратор взглянул на нее дикими глазами.
— Молчи! — крикнул он. — Я не ожидал от тебя такой наглости.
Они расстались врагами.
Вечером Цицерон послал Теренции разводное письмо и, приступая к обработке манускрипта «Paradoxa stoicorum», поручил Тирону внимательно просмотреть сочинение «Orator», которое посвятил Бруту.
XIII
Цезарь возвратился в Рил в конце квинтилня.
Празднование четырех триумфов — галльского, египетского, боспорского и нумидийского — продолжалось четыре дня. В первом триумфе была осмеяна в картинах и изображениях галльская знать и Верцингеториг, который шел — тень прежнего вождя — с цепями на руках и ногах, за колесницей императора, чтобы погибнуть потом, по обычаю, в Мамертинской тюрьме. А воины пели, осмеивая, по обычаю, победителя:
Галлию покорил Цезарь, а Цезаря — Никомед.Празднует триумф Цезарь, покоривший Галлию.Нет триумфа Никомеду, покорившему Цезаря.
Эта песня вызвала всеобщий смех, шутки, но, когда грянула вторая песня, лица оптиматов вытянулись, глаза с беспокойством обратились к женам и дочерям.
Воины пели:
Граждане, жен берегите: везем лысого развратника.
Во втором триумфе осмеивались Потин и сварливые александрийцы, в третьем — Фарнак, а в четвертом — Катон, Сщипион Метелл, Афраний, Фавст Сулла, Марк Петрей и Юба.
После пиршеств полководец отправился на форум.
Стоя на ораторских подмостках, он говорил сенату и толпившемуся народу:
— Квириты, в неустанных заботах о благе дорогого отечества вел я без отдыха кровавые войны с варварами, готовившими второе нашествие кимбров и тевтонов, сражался с Помпеем и его приверженцами, посягавшими на порабощение римского народа, и должен объявить, что сам Юпитер Капитолийский помогал мне своей мощью, а Беллона и Венера — советами. В самом деле, разве Галлия и Британия не завоеваны? Разве не распространяется романизация на варварские страны? Разве в Египте боги не поразили Помпея, которого я разгромил при Фарсале? Разве не усмирена Александрия и не возведена на трон Лагидов дружелюбная нам царица? Разве не усмирена Азия и не разбит Фарнак, сын Митридата Эвпатора? И, наконец, разве не очищена Африка от помпеянцев громкой победой при Тапсе, где противник потерял убитыми пятьдесят тысяч? Всё это сделано, квириты, для блага дорогого отечества и римского народа, и будет сделано еще больше, если нам помогут боги и вы, квириты, владыки мира!..
Рев голосов прервал его речь:
— Да здравствует Цезарь!
— И вот, квириты, — продолжал император, когда шум утих, — мы имеем области, завоеванные в Африке: плодородные, они изобилуют хлебом, в котором вы не будете больше терпеть недостатка… Думая об этих землях, я согласен с идеей Гая Гракха, который хотел основать колонии для пролетариев. Ибо забота о неимущих — лучшее украшение правителя, хотя помпеянцы распространяют ложные слухи, будто я стремлюсь к тирании… Не так ли, квириты, погибли братья Гракхи, несправедливо обвиненные нобилями? Не так ли были умерщвлены Сатурнин, Главция и Сафей, Катнлина и
Клодий?..
— Проклятье богатым! — кричала толпа, угрожая сжатыми кулаками сенаторам и всадникам, которые, бледнея, с ужасом смотрели на Цезаря.
— Скажите: может ли популяр, годы боровшийся за плебс, стать тираном? Никогда! Поэтому, квириты, я, вождь народа, отказываюсь от предложенной за мои заслуги десятилетней диктатуры, боясь, что она вызовет злобные нападки врагов…
— Долой помпеяниев!
— Будь диктатором!
Крики толпы усиливались. Теперь гремел весь форум, и даже сенаторы, подняв руки, умоляли триумфатора принять диктатуру.
— Я благодарен квиритам и отцам государства за почетную награду, но сейчас не могу ее принять… Достаточно будет, если я сохраню за собой консулат, цензуру и избирательную власть.
Довольный народ выражал громкими криками радость и расположение к Цезарю. А когда полководец объявил, что готов исполнить обещание, данное три года назад, буря приветственных криков потрясла форум.
— Квириты, из Африки, я привез шестьсот миллионов сестерциев и драгоценные металлы, — громко звучал голос императора, — и хочу распределить их между вами, легионариями и военачальниками: каждый квирит получает триста сестерциев, легионарий — восемьдесят тысяч, центурион — сто шестьдесят тысяч, военный трибун — триста двадцать тысяч… А на днях начнутся публичные пиршества и бесплатная раздача хлеба и оливкового масла…
