Юрий Мушкетик - Гайдамаки
— Вот и всё. — Дед сплюнул на сено и вытер о колено губы. — Не заблудишься?
— Дидусю, а вы? Вместе давайте бежать.
— Не могу, я и так не долез бы до перекладины, а тут еще колодка на ногах.
— Я помогу…
— Не теряй времени. Гайдамаки меня спасут. Отыщешь атамана, скажешь, по дороге на Лысянку стоит отряд из войска главного региментария Стемпковского. Запомнишь, Стемпковского? И, видно, не один. Эти вот, которые нас взяли, кажется, кого-то ждут. Они не знают, где наши. Так и скажи атаману. — Дед наклонился и, отыскав Петрикову щеку, поцеловал его. — Спеши, сынок, не мешкай!
— Я, дидусю, утром вернусь с гайдамаками.
Петрик полез по стене и, схватившись руками за слегу, просунул в дырку голову. Через мгновение он мягко соскочил по другую сторону хлева. Часовой сладко спал, прислонившись к двери.
Только на рассвете Петрик добежал до села. В потемках долго блуждал по полям, пока не набрел на гайдамацкий разъезд. Разъезд привез его к атаману. Несмотря на раннее время, Зализняка дома не нашли; бросились по соседним дворам, послали к Бурке, Шилу, но никто не мог сказать, где он. Бурка уже хотел поднимать на ноги всех, как в это время в воротах показался Зализняк, ведя на поводу мокрого Орлика.
— Где ты был, кобзарчука наши дозорные подобрали! — выкрикнул Бурка.
— Коня водил купать. Где хлопчик?
— В хате. Пойдем быстрее.
Торопясь и сбиваясь, Петрик рассказал, как они попали в руки шляхте, и передал слова деда Сумного.
Максим задумался. Высек огонь, запалил трубку, прошелся по комнате.
— Дядя Максим, — Петрик умоляюще поднял глаза, — ехать нужно.
— Может, это сам Стемпковский в Лысянку перебрался? — высказал догадку Шило.
— Об этом и я думаю. Нужно всё точно разведать. Если так — отрезать их от Лысянки, а потом сразу смять. Чтобы ни один человек не ускользнул. Следует послать дозор. Бери казаков, — обратился он к Шилу, — и езжай через хутор. За лесом встанешь.
Шило вышел.
— Сейчас дозор вышлем. Я сам с ним поеду. Не потревожить бы шляхту до времени.
— Дядя, — Петрик сорвался со скамьи, — они убьют дидуся, быстрее надо скакать.
Максим прижал мальчика к себе.
— Хорошо, отдохни, всё сделаем, — он погладил его по белокурой головке и крепко поцеловал в лоб.
Где-то за выгоном загудел котел, созывая гайдамаков третьей сотни.
Петрика охватило отчаяние. «Атаман не хочет выручать деда, — подумал он. — А дидусь меня ждет, я же ему обещал приехать. Они его утром заберут с собой. Нет, я должен задержать шляхту. Совру им что-нибудь…»
Никем не замеченный, Петрик выбежал из хаты. На улице, привязанные к колышку, под тыном щипали траву два оседланных коня. Петрик подбежал к одному, отвязал поводья. Конь послушно пошел за мальчиком.
— Ты куда? — окрикнул Роман, который с рушником на плече шел от колодца.
— Атаман послал, — ответил хлопец.
Он был уже в седле. Ударил коня концом повода, конь скосил глаза и, сбиваясь с ноги, рысью пошел со двора. Петрик хлестнул лошадь второй раз, третий, припал к шее, ослабил повода.
— Это же Буркин конь. Петрик, стой! — крикнул Роман и, видя, что тот не слушает его, бросился к другому коню.
Услышав громкий стук копыт, со двора выбежали Зализняк и Бурка.
— Конь мой где? — спросил есаул.
— Хлопец поехал, — кинул в сторону Василь Веснёвский. — А на другом вслед за ним поскакал тот веселый парубок, который ездил куда-то и недавно вернулся, Романом, кажется, звать его.
Максим и Бурка переглянулись.
— Он туда поехал. Орел — не хлопец. Шило с сотней тоже уже отправляется. Василь, давай Орлика.
Через минуту Зализняк помчался полем. Быстро-быстро отбегали назад придорожные кусты, ветер трепал полы кунтуша, свистел в ушах, бил в лицо конской гривой. Позади стонала земля от тяжелого топота копыт гайдамацких коней. Топот всё отдалялся. Тогда Максим немного задержал коня и подождал, пока поравнялся с ним Шило.
— Поведешь половину казаков в обход сарая слева. Дорогу на Лысянку перережьте. Справа — буерак, они туда не бросятся, — и снова пустил Орлика во всю силу его быстрых ног.
Вихрем мчался Орлик по полевой дороге. Наконец впереди замаячили две фигуры, одна ближе, другая, маленькая, как букашка, подальше. «Быстро скачет хлопчик, раз Роман до сих пор не смог его догнать», — подумал Максим.
Может быть, Роман гак и не догнал бы Петрика, если бы тот сам, услышав топот, не оглянулся. Через несколько минут с ним поравнялся Роман, потом Максим.
— Вернемся? — держа за повод коня Петрика, вопросительно посмотрел на Зализняка Роман.
— Теперь уже всё равно, вон сарай виднеется. Петрик, езжай сейчас же назад.
Максим выхватил саблю и, помахав ею, оглянулся назад. Шило понял и на скаку повернул налево. Отряд гайдамаков разделился на две части.
Роман снова припал к гриве. Попробовал, как идёт из ножен сабля, крепче оперся в стременах. «Не видно возле кошары никого, может, выехали уже? — подумал он. — Нет, кто-то суетится, а вот и ещё один».
И вдруг взгляд Романа упал налево. Выкрикивая что-то, уцепившись за седло, скакал Петрик. У Романа перехватило дыхание. Хотел крикнуть, но понял — напрасно. Дал коню шпоры, усталый конь изо всех сил рвал копытами землю. «Куда… Куда же он?!» — увидев, как Петрик поворачивает коня вдоль сарая, прошептал Роман. Он тоже дернул повод и свернул в жито. Конь замедлил бег. В этот миг от сарая прозвучало несколько выстрелов. Роман не слышал свиста пуль, только увидел, как споткнулся конь Петрика, и мальчик вылетел из седла.
«Убили?!»
Он поскакал туда и спустя мгновение увидел Петрика, который стоял в жите, испуганно глядя на убитого коня. А позади уже глухо стонали десятки копыт.
— Растопчут! — кри-кнул Роман и, перегнувшись с коня, подхватил мальчугана обеими руками, кинул его впереди себя на седло.
Несколько поодаль, возле хлева, не переставая, гремели выстрелы. Конь мчал Романа и Петрика прямо туда. Роман хотел свернуть в жито, и вдруг Петрик изо всех сил сжал его левую руку.
— Он! Изменник!
Роман повернул голову. В нескольких саженях от себя он увидел над тыном маленькие круглые глаза, они испуганно и зло смотрели из-под мохнатой шапки. Это длилось всего лишь мгновение. Человек в мохнатой шапке качнул головой и подбросил над тыном руку с пистолетом. Молниеносным движением, повернувшись в седле, Роман прижал мальчика к себе, прикрыл его. Треснул выстрел. Петрик невольно зажмурил глаза, а когда открыл их — страшное место осталось позади. Конь мчал их всё дальше и дальше в жито.
— Куда же мы, к сараю правьте! — крикнул Петрик.
Но тут он вдруг почувствовал, как ослабели руки Романа, как выпустили его. Потом послышался тихий стон. Петрик успел схватиться за гриву, повиснуть на ней.
— Дядя, дядя Роман, что с вами?
Но Романа уже в седле не было.
…Максим вытер о колени саблю. Всё было кончено. За тыном возле хлева валялись порубленные и пострелянные шляхтичи. Двое из них рассечены саблей Максима. Одного Зализняк зарубил, перелетая на коне через тын, за которым засели жолнеры, другого уже во дворе.
Гайдамаки сносили ко двору убитых товарищей. К Зализняку подъехал Шило.
— Парубка в жите убили, того, что хлопца догонял.
— Романа! — Максим почувствовал, как больно укололо возле сердца.
Несколько минут он сидел неподвижно в седле, потом медленно опустил повод Орлику на шею и слез на землю. Молча побрел в жито вслед за сотником. В голове роились какие-то отрывки мыслей, воспоминаний. После смерти отца он ещё никогда не чувствовал себя так, как сейчас. Внезапно до его слуха долетел тонкий детский плач. Максим вздрогнул и пошел быстрее. Через десяток шагов он остановился. Несколько гайдамаков, что стояли полукругом, расступились, давая место атаману. Роман лежал на спине, раскинув по земле руки, над ним, низко склонив колосья, печально шептала рожь.
Припав головой к груди Романа, горько плакал Петрик. Долго стоял Максим, всматриваясь в близкие, знакомые черты красивого лица Романа.
Сколько ночей проведено вместе в далеких татарских степях! Сколько раз приходилось делиться последней крошкой табаку, пригоршней пшена! Сколько раз отгонял Роман своими остротами невеселые Максимовы думы! И вот лежит он, балагур и шутник, и уже никогда не разомкнутся его уста для смеха, не откроются, не подмигнут веселые, с искоркой глаза. Мало кто знал, что за этими шутками и россказнями бывалого волокиты, часто грубыми, скрывалась чистая и нежная душа верного побратима, преданного друга, любящего сына; что все его россказни были выдумкой, и умер он, не коснувшись устами девичьих губ. Почти весь свой короткий век он проскитался по наймам, на Сечи, некогда ему было заниматься любощами — надо было кормить больного отца и четверых маленьких братьев и сестер. А дешевое колечко, купленное у золотаря,[73] которое сейчас выпало из его кармана и валялось в жите, было предназначено не какой-то вдове из Богуслава, как об этом говорил Роман, а Гале. Всё это знал лишь он, Максим.
