Галина Романова - Иван Берладник. Изгой
Она качнулась ближе, едва не падая ему на грудь. От молодой женщины терпко и сладко пахло душистыми травами, притираниями и свежим телом.
- Мочи нету! - жарко зашептала Елена. - Извелась вся. Хоть в омут бросайся…
Княгиня обхватила его шею руками, склонилась головой на грудь, разметав тёмно-русые косы. Ивана пробрала дрожь - соблазнительное женское тело было так близко и так доступно! Как спелый плод, само падало в руки. Но это была жена Изяслава Давидича… И Иван с усилием разомкнул напрягшиеся, сопротивляющиеся руки, заглянул в помутневшие от страсти очи.
- Прости, княгиня, но… мужняя ведь жена!
- От жены до вдовы один шаг! - горько воскликнула она, не вырываясь больше - Иван по-прежнему держал её за запястья. - На войну ведь едете… А там один удар меча или копья…
- Да ты что, - Иван оттолкнул женщину, и та прижалась спиной к стене, раскинув руки, как крылья подбитой птицы, - на убийство меня подстрекаешь?
Он уже развернулся, чтобы идти назад, в покои Изяслава, и поведать ему, что затевает его супруга, но Елена, не помня себя, бросилась к Берладнику и обхватила руками, прижалась всем телом.
- Прости, - заголосила-запричитала, - прости дуру грешную… Не было у меня таких мыслей, Христом-Богом клянусь… Люб ты мне, вот и все! Идёте на битву, там и с тобой всякое может случиться… Как подумаю - так страх меня берет. Вот язык проклятый и не выдержал, сболтнул… Прости.
Она запрокинула голову, взглянула горящими глазами, казалось, в самое сердце. Губы приоткрылись, зовя - поцелуй, хоть единый раз прикоснись, а я этот поцелуй до смертного часа вспоминать буду! Подари радость, лада мой! Иван и сам чувствовал, что его тело отзывается на её близость - всё-таки был он мужчиной, которого обнимала молодая красивая женщина. Тут и мёртвый бы восстал, а Иван с осени, как выпустили его из поруба, каждый день ощущал себя живым. Но сейчас не мог. Поддался искушению лишь в том, что в свой черёд обнял податливый стан.
- Верно ты сказала, княгиня, - на войну идём, а там всякое может случиться. Негоже перед битвой сердце размягчать. Вот ежели будем оба живы - тогда…
Елена не захотела слушать его речей. Дотянулась, коснулась губами обветренных губ под светлыми усами и опрометью бросилась прочь.
Новый день начинался дождём, и старики говорили: «Будет удача!» Издавна на войну уходили, как на пир, провожали, как на свадьбу, говорили о ней, как о большом и важном деле, а дождь в начале большого дела - верный признак удачи. Худо другое - торжественный выход был сорван, ибо стяги намокли, кони понуро встряхивали слипшимися гривами, и из-под копыт летели во все стороны ошмётки грязи, разгоняя зевак. Потому войска собирались почти никем не провожаемые - лишь черниговские жёнки бежали, пригибаясь, под струями дождя, чтобы последний раз взглянуть на своих любимых. Даже княгиня Елена - и то лишь вышла на красное крыльцо, но близко к супругу, уже сидевшему на коне, не подошла - только рукой помахала и прокричала что-то на прощание.
Перед битвой поворотили все князья и воеводы к Спасо-Преображенскому собору, где епископ Никифор служил молебен, благословляя воинство на войну и прося ему победы. Потом крестным ходом все князья, воеводы, тысяцкие и бояре с дружинами двинулись к берегу Десны, где ждали пешие ратники. Там служили молебен второй раз, после чего осталось лишь посадить пешее войско в насады, а конные дружины пустить берегом.
В тот час, когда священники только увлеклись молебном, только запели главный тропарь [20], показался одинокий всадник. Его заметили не сразу. Потом его задержала стража, потому как рвался сразу к князьям. Наконец дознались, что прибыл он из Киева, и сразу провели к Изяславу Давидичу.
Мокрый с головы до ног, словно только что вылез из речки, с забрызганными грязью сапогами и портами, встал перед Изяславом Черниговским молодой ещё парень и с маху грянул шапкой оземь:
- От тысяцкого я, боярина Шварна, из Киева скакал к тебе. Грамоту привёз.
- От Шварна? - прищурил глаза Изяслав.
- От Шварна.
Гонец полез за пазуху, достал свёрнутый в трубку пергамент, подал с поклоном. Изяслав сорвал шёлковый шнурок, на котором крепилась печать, пробежал, близоруко щуря глаза, несколько выписанных строк - и вдруг, воздев глаза к небу, широко перекрестился.
- Сподобила Пресвятая Богородица, - прошептал он срывающимся голосом. - Оборонила от греха тяжкого… - И добавил громче, махнув рукой попам, чтобы перестали голосить: - Сказано в сей грамоте, что третьего дня скончался Юрий Владимирич Долгорукий. Пировал он у осменника Петрилы, а в ночь занемог и, пять дён помучившись, отдал Богу душу… Зовут меня кияне на великокняжеский стол, яко старейшего князя в Русской земле. Господи, благодарю Тебя, Господи! Услышал Ты молитвы мои!
Стоявший тут же Роман Ростиславич, пользуясь тем, что старый князь молится, забыв про грамоту, потихоньку заглянул в пергамент и помрачнел. Юноша мечтал добыть себе славы в бою, а теперь выходит, что зря вёл он войско от самого Смоленска! И ни себе славы, ни отцу Киева не добыл. Где справедливость?
…Весть тем временем от самих князей распространилась до воевод, бояр и тысяцких. От них узнали дружинники, передали дальше. И все, как один, крестились, вздыхая с облегчением, ибо война завершалась победой, даже ещё и не начавшись. И, значит, можно спокойно ворочаться по домам к своим делам, которые для простого человека всегда важнее войны. И когда попы затянули новый гимн, благодарственный, ему внимали с особенным чувством…
Изяслав Давидич вступил в Киев через Золотые Ворота через четыре дня после того, как замерло дыхание Юрия Долгорукого. Горько рыдала княгиня Ирина, голосила по-гречески и по-русски, кляла всех и вся и просила бояр найти отравителя, ибо была уверена, что её князю на пиру подлили яду. Но лекари только разводили руками - не травил никто Юрия Долгорукого, просто на шестьдесят седьмом году жизни не выдержало старое усталое тело. Так и пришлось греческой царевне уезжать из Киева, отправляясь в далёкий Суздаль, с малыми сыновьями Михалкой и Всеволодом под крыло к старшему пасынку Андрею, ещё не ведая, что вскорости проляжет её сынам дорога ещё дальше - прочь из Русской земли, в Византию. Пока же она ехала, утирая слёзы и пряча лицо за вдовьим покрывалом, а Киев бурлил и кипел - люди грабили дворы Юрия и его сына Василька, врывались в терема суздальских бояр и били суздальцев, случайно попавшихся им на пути. Город словно очищался, обновлялся, готовясь встретить нового князя, Изяслава Давидича.
Глава 9
1Радостно принял черниговского князя Киев - от суздальцев, далёких и потому чужих, все успели настрадаться. Кроме того, последние два года, года правления Юрия, были неспокойными и голодными - каждое лето войны уносили людские жизни и всё больше пашен оставалось невспаханными. Приглашая черниговца, надеялись, что ближний сосед окажется миролюбивее суздальца, тем более что от Мономашичей и их потомков тут основательно устали. Хотелось перемен, да чтоб сытно елось и сладко пилось. А Изяслав Давидич, как нарочно, привёз с собой обозы с товарами - были тут бочки с вином и пивом, мешки с просом и житом, мёд и хмель, целые стада быков, баранов и свиней. Вступая в город, Изяслав задумал не более не менее как накормить его досыта. А что ещё нужно простому человеку, кроме сытого брюха?
Очутившись в великокняжеских палатах, Изяслав первое время от радости не находил себе места. Мог ли он мечтать о таком? Отцу его, Давиду Святославичу, сие не удалось - в последний момент опередил его Мономах. Старшие братья умерли в ту пору, когда живы и в силе были Мономашичи. Даже неистовый Олег Святославич и молодой Ярослав Святославич - и тех обошла судьба. Двоим улыбнулась она кривой усмешкой - Всеволоду Ольжичу и его несчастному брату Игорю. А он стал третьим… Было, от чего закружиться голове. А пиры, праздники, поздравления бояр, заверения в дружбе, крестные целования… Жизнь превратилась в один большой праздник.
Но после каждого праздника наступают будни. Для одних это привычный круговорот жизни, а других это пугает и застаёт врасплох. Нежданной и странной новостью стала для Изяслава весть из Чернигова.
Отпировав на празднике, его двухродный брат Святослав Ольжич Новгород-Северский, который становился по лествичному праву старшим в роду, выехал с двором, дружиной, казной и товарами в Чернигов - старший город удела. Но там крепко сидел молодой Святослав Владимирич. Оставленный стрыем стеречь город, он затворил ворота и не пустил Ольжича на порог. Более того - вооружил дружину и горожан и приготовился к бою. Удивлённый Ольжич послал к Изяславу гонца, требуя своей доли в наследстве.
