Уильям Нэйпир - Собирается буря
Глава 2
Ребенок-дурачок
Наконец гунны спустились на широкое плоскогорье Транспаннонии. Они подожгли все затерянные застроенные деревушки, которые попались на пути, уведя рыдающих жителей равнин туда, где бушевали снежные ураганы. Но большинство уже скрылось на западе, прослышав о приближении одетых в меха варваров, спускающихся прямо с грозных гор Харвад, где обитали ведьмы и оборотни, прятавшиеся в тумане и метели в течение полугода.
Воины продолжили путь на запад по следам беженцев, разоряя поселения и расчищая всю равнину Хунгвара, снова называя ее по-своему — «Земля Гуннов», «Родной Дом». Сжигали жалкие тростниковые лачуги, выгоняя сбитых с толку и испуганных сарматов или остготов из теплых насиженных мест на улицу пронизывающей зимней ночью. Несчастные выбегали полуодетыми, держа младенцев на руках. Никто не сопротивлялся.
Однажды на рассвете, когда немного подмораживало, гунны вернулись после очередной вылазки и увидели посреди пепла сожженной деревушки ребенка-дурачка, сидевшего там возле еще дымящихся головешек и пытавшегося согреться. Он был совершенно голым и, очевидно, не осознавал своего положения. Вероятно, ему было пять или шесть лет. Голова казалась слишком большой для тела и неправильно сформированной. Лицо покрывали какие-то выделения и сопли, но, видимо, не слезы. На верхнюю губу, всю в чешуйках, прилипла корка из высохшей слизи, а нижнее веко одного глаза раздулось из-за какой-то инфекции. На болячки на теле и на лице больно было смотреть. Ребенок, покрытый слоем серой пыли, дрожал среди пепла, словно его привязали, будто козла отпущения, походя на маленького раскаивавшегося блудника или просителя, страданиями искупающего грехи всего мира.
Если бы доброта людей измерялась тем, как они обращаются с больными, калеками и сумасшедшими, то эта деревня считалась бы доброй. Жители не выбрасывали младенцев с неправильно сформированными конечностями в одну мусорную кучу, как делали римляне с тем, что называли «коприос» (ребенок-урод, спрятанный в старом кувшине для вина и похороненный в навозе). Или как спартанцы поступали с нежеланными детьми и выкидышами. Своих болезненных и слабеньких младенцев они сваливали в ров возле дороги в Мессению под названием Апотета — «Мусорная Куча». Там их и оставляли умирать — в пропасти среди груды маленьких костей. Несчастные, щурясь и рассматривая небо, постепенно погибали от жажды и невероятных болей, которые начались с момента рождения и не прекращались до невинной смерти. Ни разу за короткую и трудную жизнь тем детям никто не улыбнулся, не приласкал их и не обогрел.
Что за мир создали боги, в котором происходят такие вещи?
У гуннов, по крайней мере, было принято подобного ребенка-дурачка быстро и милосердно убивать. Один из воинов уже начал готовиться к этому, натягивая тетиву, чтобы застрелить жалкое создание, словно больного ягненка. Но вдруг кто-то сзади выхватил стрелу. Это оказалась ведьма Энхтуйя. К всеобщему удивлению, она забрала дитя, посадила на лошадь и села рядом сама. Гунны подождали немного, желая знать, поползут ли змеи на пепельно-серое тельце ребенка, но ведьма не пустила их. Воины обменялись взглядами, словно говоря друг другу, что, наверно, доброта скрывалась где-то в глубине высохшего сердца Энхтуйи, затем повернули обратно в лагерь.
Ведьма стала играть с ребенком. Она все время проводила с несчастным и использовала свои обширные знания из области лечения травами и магии, и вскоре болячки затянулись. Энхтуйя побрила малышу череп и нарисовала там двух змей в клубке темно-синими чернилами. Ребенок не видел, но, кажется, очень гордился новым украшением.
Конечно, ведьма не могла исправить все. Голова была слишком большой и тяжелой для маленьких покатых плеч и иногда падала, когда малыш уставал. Живот так и оставался вздутым. Ребенок не говорил, и одна сторона лица все время была искажена, словно ее разрезали изнутри. Но другой стороной лица, когда Энхтуйя веселилась и играла, он улыбался. И даже смеялся, издавая странное икающее хихиканье.
Однажды утром Орест спустился к тихим берегам реки Тисы, когда шел мелкий серый дождик, хотя казалось, что день будет ясным. Среди тростника, внизу по течению, грек увидел ведьму и ребенка-дурачка. Он остановился и по привычке стал наблюдать.
Энхтуйя купала малыша в теплых водах, одновременно по привычке играя и дразня. Ребенок смеялся. Ему нравилось играть. Ведьма вошла в реку сначала по голень, потом по колено и повела за собой ребенка. Он капризничал, поскольку становилось все глубже и глубже, но Энхтуйя улыбнулась и что-то крикнула, желая подбодрить. Ребенок снова доверчиво засмеялся.
Орест хотел повернуться и идти опять в лагерь. Но непонятное чувство не давало покоя. Происходило нечто, что греку не нравилось. Хотя, очевидно, это не имело к нему отношения, Орест остался и продолжал наблюдать, не сводя глаз.
Теперь Энхтуйя взяла руки ребенка своими длинными и тонкими руками и подняла вверх. Она была гораздо сильнее, чем можно было подумать по худощавому телосложению. Ребенок закричал от восторга и забарахтался. Ведьма сделала еще шаг в реку, вода сейчас стала доходить до бедер. Она начала раскачивать малыша вперед-назад, отчего образовывались круги все шире и шире. Орест глянул вниз, словно пристыженный, потом снова наверх. Ребенок закричал и ударил ногой по воде. Энхтуйя сильно качнула его в последний раз.
А затем ведьма отпустила и бросила назад. Раздался громкий всплеск, когда малыш опустился далеко где-то в середине реки, его огромная голова виднелась среди небольших волн, и смех застрял в горле.
Орест не мог пошевелиться.
Ребенка тут же подхватило стремительное течение. Он отчаянно кричал, поднимая руки, время от время всплывая и снова уходя под воду. Малыш не играл и не смеялся, он тонул. Орест смотрел с неподдельным ужасом. В голову пришла мысль об истерической антипатии Маленькой Птички по отношению к этой женщине, этому созданию. Мрачные предчувствия наполнили душу.
Энхтуйя тоже наблюдала за ребенком и смеялась при виде того, как несчастного относило течением. Она выпрямилась, подставив лицо лучам восходящего солнца, и положила длинные темные руки на грудь и шею. Затем нежно погладила горло и свою худую физиономию землистого цвета, смотря на ребенка, тонущего рядом. И ее жуткие бледно-голубые глаза расширились от восторга и увлажнились от удовольствия.
Малыш скрылся под водой. Утонул. Жертвоприношение речному богу было совершено. Ведьма спасла ребенка, приласкала, позаботилась и сделала чем-то полезным, но затем устала от него, отдала речному богу и получила огромное наслаждение, наблюдая за гибелью. Энхтуйя почти задыхалась от удовольствия, вслушиваясь в последние крики малыша. Плоская грудь вздымалась, ведьма делала глубокие вдохи, раскрыв рот и сомкнув глаза.
Ребенок тоже задыхался. Легкие наполнялись водой. Несчастный со всей силы молотил руками и ничего не понимал. Большая голова исчезала из виду, губы были сжаты, и на поверхности появлялись пузыри. Маленькое деформированное тельце уходило под воду, под чистую прозрачную воду, поднимаясь и снова скрываясь в реке. Течение тащило его по каменистому дну через тростники с острыми верхушками, илистому, изумрудно-зеленого цвета, пока ребенок наконец не перестал барахтаться и не замер.
Вдруг сзади послышался всплеск, и по воде пошли круги. Фыркающий малыш неожиданно оказался возле берега, зашлепал руками и пополз по тине, словно некая примитивная амфибия.
На мгновение удивившись, Энхтуйя покачала головой. Речной бог отверг ее жертвоприношение, посчитав недостойным. Затем ведьма подошла к ребенку и поставила на ноги. Малыш громко, во весь голос, заплакал, а Энхтуйя засмеялась, убрала воду с его обнаженного тела краем ладони и нежно, словно мать, прочистила нос от слизи кончиком платья. Затем она взяла уродливую ручку в свою и повела несчастного обратно в лагерь.
Орест оглянулся на суровую и безразличную реку, которая только что играла с ребенком, а потом выбросила на сушу. Сегодня бог решил не убивать. Энхтуйя не противилась приказам реки или земли. Но грек чувствовал, как нечто появляется на поверхности воды — холодное, словно вечерний туман. День был теплым и, как казалось, ясным. Но там, посреди высокого тростника и камыша, Орест, этот непроницаемый, невозмутимый человек, дрожал всем телом, будто увидел такое, чего лучше бы не видеть.
Позже тем же утром, если бы кто-нибудь наблюдал, то заметил бы, как Орест решительно направляется к шатру Аттилы. Через несколько минут оттуда донесся голос разгневанного кагана, а потом верный спутник вылез наружу и пошел прочь. Его губы побелели от ярости.
Позже можно было бы увидеть, как Орест и Маленькая Птичка что-то обсуждали вдвоем около лошадей. Спустя некоторое время они замолчали, опустив головы, словно в великой печали.
