Евгений Анташкевич - Хроника одного полка. 1915 год
– …У меня в тот день, – посмеиваясь, рассказывал артиллерист, – осталось всего с десяток патронов картечи… Они лупят по нас «чемоданами», мне ответить нечем, а тут, на открытое место, там болото было или просто низина такая, залитая талой водой, выскакивает их рота или около того, да так густо пошли, я и дал очередь на картечь всеми орудиями, и они, будто развеселились, такие, знаете, как тараканы, врассыпную. Забе-егали! Как перчиком посыпал, весё-лый был бой!
– …А германец молотит из крупных калибров, и их батарею видно, не прямо, конечно, а над их гаубицами поднимается дым кольцами, как от папирос или от паровозной трубы, и тает в небе, высоко, далеко, мне их достать нет возможности, у меня-то полевые пушки – трёхдюймовочки и одна сплошная картечь, и так и получается, что видеть вижу, а достать не могу! Обидно! А с Языковым мы бы их точно сбили!
– …И накрыли нас их гаубицы, и нам бы отступить, за спиной-то лесок и дорога через него, могли бы на себе орудия перетащить, и ещё штук пять заводных лошадей – более или менее в силе, а приказа нет! Точнее, приказ как раз есть: «Ни шагу назад!» Ну, я и не осмелился! Под трибунал кому охота, я воевал-то всего три дня! Но всё же уже хотел вызывать разведчиков обратно и сниматься с позиции, я-то только что от них прибежал, связи не стало, они в полуверсте на пригорке сидели, провода осколками посекло… Ну прибежал, по дороге концы проводов ищу и между собою соединяю… Сила взрывов была так велика, что на людях, даже в землянках, лопались полушубки: как будто ножом резали на полосы, дли-и-инные такие. Языков с разведчиком остался… Я связь восстановил и уже обратно почти добежал, и прилетела очередная пара «чемоданов». Мне ногу осколком отсекло, и я сел. Смотрю, а моя нога передо мной стоит в сапоге, я схватил её, чтобы не упала, почему-то мне показалось, что она не должна упасть, раз нога – значит, должна стоять! А дальше ничего не помню, только в лазарете… А ноги не только в руках нет, но и вовсе нет! Солдатики мои чем было замотали и меня на закорки, а что стало с прапорщиком, даже не знаю. Наверное, погиб, а может, выжил, а может, попал в плен. Хотя не думаю, такой человек в плен если и сдастся, так только в бессознательном состоянии, но когда я связь восстановил, то даже парой слов с ним по телефону перекинулся, был жив! Вот такой весёлый бой! Что мы с нашими трёхдюймовочками против их восьми, один смех. Так что моя война оказалось короткой, всего-то несколько дней! Veni! Vidi! Vici! Пришёл – увидел – ампутация! И конец войне, и к маменьке! Да на рыбалочку! Только вот теперь придётся до весны ждать.
– А что так, до весны? – спросил его между рассказом Алексей.
– А как зимой по снегу? Не дойду! Да шуба, да валенки! Хотя теперь видите, какая экономия – валенок-то два уже не потребуется! Я уж за это время, пока после операций в себя приходил, – всё продумал…
– И что получилось? – Рейнгардт слушал весёлого соседа, ему было и смешно и грустно, и в его плотную речь слова не вставишь, а тут с валенками – заинтриговал.
– Валенки? – переспросил сосед. – С валенками – история! Вы их, когда парой покупаете, они оба одинаковые, что на правую ногу, что на левую. Они становятся правым и левым, когда их носишь, натаптываешь, а уж после подошьёшь. А если ходить в одном валенке, в данном случае, как со мной, в правом, то второй так и остаётся нерастоптанным, значит, когда один стопчется, другой ещё новёхонький! Вот и экономия!
Ещё он много рассказывал про мирную жизнь, его военная оказалась короткой, всё с юмором и таким жизнелюбием, что от этого Алексею хотелось когда-нибудь потом к ней присоединиться. На рыбалку, что ли, с ним съездить в этот его уезд, Богородский, недалеко от Москвы, на речку, как её – Клязьму. Артиллерист оставил адрес и ещё оставил одно письмо. Он это письмо читал и перечитывал, цокал языком и приговаривал: «Эка пишет! Вот молодец! И дерзновение имеет!» И заинтересовал Алексея.
– А что вы читаете? – спросил он.
– Да-с, милостивый государь! – ответил артиллерист. – С интересным молодым человеком привела судьба познакомиться! Да вот сами прочтите! – и подал несколько рукописных листков. Алексей взялся читать, почерк был ясный и чёткий, как учительский, Алексей даже с подозрением глянул на артиллериста, а тот махнул рукой: «Это я уже переписал, это не моё, а того молодого человека!»
Алексей читал и ничего не понимал – какой-то «Александр Сергеевич», чуть ли не Пушкин, или в самом деле Пушкин! Только при чем тут Пушкин? Однако же написано было складно и читалось легко, но вникнуть в смысл Алексей не мог, текст письма ни с чем не увязывался. Он поднял глаза на артиллериста, а тот уже давно наблюдал.
– Я вас понимаю, – сказал артиллерист. – Это сразу не даётся. Я сначала тоже удивился, какое дерзновение было у автора за Пушкина писать! Но складно, правда? И образно как! И грустно, по-пушкински. Такое впечатление, что не автор пишет Пушкину, а сам Пушкин. Такова была задумка, что это Александр Сергеевич пишет автору! Видите, какой поворот? Это надо читать в тишине и одиночестве. Мне повезло, Володечка мне это читал в темноте, ночью, он помнил свой текст наизусть, а я записал, а он всё терял сознание, и вскоре мы расстались, и я его больше не видел и ничего о нём не знаю. Жив ли? Ему тоже ногу оттяпало, когда германец штурмовал Осовец. Мы познакомились в санитарном поезде. Я вам перепишу, у меня хороший почерк… Вы уж как-нибудь почитайте, когда вам никто не будет мешать!
Сейчас эти листочки лежали вместе с Таниной запиской в тумбочке. Алексей открыл ящик и взял и то и другое.
* * *Вахмистру Жамину оказалось непросто привыкнуть к тому, что он юнкер, точнее, юнкер Тверского кавалерийского училища.
Он вышел из класса, он слушал чудесную музыку, так позванивали его новенькие бронзовые шпоры, и вдруг наткнулся на дежурного по эскадрону.
– Господин юнкер, вас ждут внизу!
– Кто? – удивился Жамин.
– Говорят, что родственники!
Это было неожиданно.
Он прибыл на учёбу в Тверское кавалерийское училище с опозданием, когда курс уже начался, поэтому его принимал сам начальник училища полковник Дмитрий Алексеевич Кучин.
– Я, вахмистр, получил на вас отличные характеристики, надеюсь, вы оправдаете оказанное вам доверие полка, покажете отличные результаты в учёбе и…
– Так точно, ваше высокоблагородие, – не дождавшись, пока кончит начальник училища, отчеканил Жамин. – Имею намерение, ваше высокоблагородие!..
– Какое? – удивился полковник смелости вахмистра.
– Кончить курс досрочно и отбыть в полк!
– Как – досрочно? Насколько досрочно? – Полковник смотрел на вахмистра.
– К Рождеству Христову! – отчеканил вахмистр.
– А вам известен курс, что вам придётся изучать? Рассчитано на восемь месяцев, а вы хотите без малого за четыре! Может быть, будут сложности?
– Преодолеем, ваше высокоблагородие… – снова отчеканил Жамин. Он ещё хотел добавить, что, мол, мы тверские, но в последний момент это показалось ему очень по-крестьянски и неподходяще, потому что из училища он должен был выпуститься офицером, и его крестьянское прошлое тут никак не ладилось, – надо было набираться лоску и тонности. Этого слова Жамин раньше никогда не слышал, а значение ему растолковал подпоручик из поезда, как его прозвал Жамин – «подпоручик-попутчик». Подпоручик весь был глянцевый, даже под ногтями не было грязи, несмотря на то что сапёр: сапоги блестели, амуниция начищена и хрустела, на английском коротком френче ни единой складки и ничего от фронта, кроме Георгия 4-й степени, нашивки за побег из плена, Станислава с мечами и бантом, и клюквы. Поручик это объяснил просто, мол, надо чаще мыться – желательно мылом, – чиститься и бриться. Кроме этого, надо не доверять денщику и за всем следить самому, а слово «тонность» происходит от французского «бонтон», то есть – хорошие манеры. Жамину это очень понравилось, он вспомнил подпоручика и отвлёкся от разговора с начальником училища.
Тот глядел на вахмистра и закончил:
– Ну что же, вахмистр, желание похвальное! Если покажете отличные результаты, созовем комиссию для досрочной сдачи! Желаю успеха!
Жамин козырнул, чётко повернулся кругом и, улыбаясь, вышел из кабинета печатным строевым шагом.
Полковник смотрел ему вслед и не мог для себя определить, что это: простота, наглость, недостаток воспитания или смелость, приобретённая и заслуженная человеком на войне. Он выпустил из рук бумаги и попросил дежурного позвать командира учебного эскадрона и инспектора. Когда оба пришли, полковник дал им прочитать бумаги на юнкера и рассказал про его желание. Офицеры переглянулись.
– Судя по выправке, – подвёл итог начальник училища, – Жамин строевик из весьма опытных, поэтому, – сказал он командиру эскадрона, – уделите внимание дисциплине, и… – тут он обратился к инспектору класса, – нажмите на общие предметы. Вахмистр сам командовал учебной командой, полк отличный, командир недавно получил золотое оружие. – Кучин раскрыл последний номер журнала «Русский инвалид». – Думаю, что юнкер может оказаться перспективным.
