Александр Артищев - Гибель Византии
— Быстрее поворачиваем обратно! — вопил ландскнехт на крайней галере.
Его бурно жестикулирующие руки напоминали дёрганные движения картонного паяца.
— Смотрите, какая громада движется на нас! Надо удирать, иначе пропадем ни за грош!
— Куда ты уйдёшь, дурная голова? — вопил чернявый сотник, размахивая перед его носом увесистым шестопёром. — Они догонят нас через две мили!
— Я никогда не отступал перед врагом и впредь не собираюсь ронять своей чести! — вторил ему рослый наёмник, выставляя на всеобщее обозрение щит с выбитым на нем родовым гербом.
— Мы пришли слишком поздно, — неслись крики с соседней галеры. — Нас подставили! Как овец привели на бойню!
— Какие же вы солдаты, дьявол вам в глотку, если при виде врага спешите показать ему свои спины?
— Вперед, на нехристей! Дорогу осилит идущий!
— Храбер заец во хмелю! На кол захотелось, дубина?
— Мне почему-то кажется, — сквозь зубы бросил капитан средней галеры своему помощнику, — что наши купцы послали оружие и провиант не ромейскому царю, а султану.
— Измена! Предательство! — кричали со всех палуб.
Византийцы на палубе «Святого Павла» хмуро вслушивались в перебранку на генуэзских галерах, не отрывая глаз от приближающейся армады. Капитан, Иаков Флатанел, криво усмехнулся и обратился к своим людям:
— Похоже, сейчас лигурийцы удерут, оставив нас один на один со всем мусульманским флотом.
— На то они и лигурийцы, — пожал плечами командир отряда хиосцев. — По мне так лучше умереть в бою, чем остаток жизни влачить ярмо у турок.
— Как видно, наши латиняне не прочь присоединиться к желающим спасти свои шкуры, — штурман кивком головы указал на приближающуюся к корме группу воинов и матросов, среди которых большинство составляли выходцы из Италии.
Из толпы вышел плечистый моряк с заломленной на ухо шерстянной шапочкой, на которую удобно было надевать железную каску или шлем. Его длинные обезьяньи руки нервно мяли красную тряпицу, отдаленно смахивающую на шейный платок.
— Пора поворачивать корабль обратно, синьор, — заговорил он голосом, в котором нарочитая бравада мешалась с привычным почтением к старшему по чину. — Мой капеллан говорил, что Господь сурово карает самоубийц.
— У тебя хорошая память, Джованни, — усмехнулся Флатанел. — А не разъяснял ли он тебе, что еще строже Всевышний карает за трусость и предательство?
— Мы только зря теряем время на болтовню! — вне себя закричал один из солдат. — Вели выкатывать пушки к бою, капитан, или поворачивай обратно — среднего не дано.
Флатанел вновь взглянул на приближающиеся суда. Его бородатое лицо на мгновение отразило происходящую в душе борьбу чувств: от сомнений и колебания до напускной решимости. Не желая признаваться самому себе, он тянул время, пытаясь отсрочить момент принятия окончательного решения. Вступать сейчас в бой не имело ни малейшего смысла: он может только зря погубить корабли и людей. Но и пытаться уйти от погони нельзя: трехмачтовый парусник легко бы оторвался от врага, галеры же генуэзцев были обречены — измученные дальним переходом, гребцы на вёслах не могли состязаться в скорости с быстроходными феллуками турок. Не менее мучительной для него была необходимость отступать, находясь в полутора милях от цели; позорно бежать на глазах у десятков тысяч горожан, бросая соотечественников в беде, без столь необходимой им поддержки, без новоприбывших солдат, оружия и провианта. Лучшее в этой ситуации — попытки маневрировать, затягивать время и, не даваясь в руки турок, вести переговоры о достойной сдаче в плен. А затем, под покровом ночи, прорваться в залив, под спасительный заслон Цепи.
Но пока он размышлял, Судьба решила всё по-своему.
С борта турецкого флагмана взвился дымок и через несколько мгновений ядро с шумом подняло столб воды в одной стадии[10] от носового бруса «Святого Павла».
— Анисим, — окликнул штурман седого канонира, нетерпеливо переминающегося с ноги на ногу возле заряженной пушки.
— Покажи этим недотёпам, как стреляют христиане. Получишь золотой, если урок заставит их призадуматься.
Старик с готовностью бросился наводить орудие. Капитан невольно припомнил, что в последнем сражении с турками тот потерял едиственного, горячо любимого внука. Привычные руки быстро навели ствол и отстранившись, канонир воткнул конец горящего фитиля в отверстие запальника. Пушка дрогнула, откатилась назад, окутав палубу белым дымом. Ветер тут же разогнал дымовую завесу и моряки увидели, как из борта турецкого парусника полетели в стороны обломки досок. Через мгновение из-под палубы рванулся в небо язык багрового пламени и сильным толчком корабль разметало на куски.
Все замерли, как пораженные громом, оцепенело глядя на кувыркающиеся в воздухе горящие обломки, на мачты, которые медленно, подобно срубленным соснам, заваливались на бок, в волнующуюся, вспененную воду. Тягостное молчание повисло над людьми, стали слышны далёкие крики ужаса и ярости.
— Браво! С первого выстрела — в пороховой погреб! — громко выкрикнул кто-то по-итальянски.
— Я слышал подобные байки, но принимал их за моряцкое враньё, — откликнулись на соседней галере.
— Ты перестарался, старик, — с усилием выговорил наконец Флатанел. — И награда тебе уже вряд ли понадобится.
Затем, повернувшись к морякам, произнёс:
— Мне нечего больше добавить, вы видели все сами. Готовьтесь к драке, пощады ждать уже не придётся.
— Святая матерь Божья, ты услышала мои мольбы! — канонир стоял на коленях и истово бил поклоны. — Мой маленький Прокл, я отомстил за тебя!
Посыпалась резкая дробь барабана. Под трели боцманских дудок матросы разбегались по своим местам. Солдаты похватали оружие и прикрываясь щитами, выстроились вдоль бортов. Канониры спешно раздували фитили и угли жаровен, в которых начинали калиться железные ядра; корабельный священник быстрым речитативом читал молитву и отпускал грехи подходящим за покаянием. На открытой площадке между двух мачт установили небольшую катапульту, хранившуюся до того в корабельном трюме, выстроили рядом с ней ряд глиняных горшков с греческим огнём.
Развёрнутые паруса заполоскались и наполнились ветром; с трепещущего полотнища флага размахивал крылами и как живой рвался ввысь горящий золотом императорский двухглавый орёл. Постепенно набирая скорость, «Святой Павел» двинулся навстречу бесчисленным судам турецкого флота.
— Отцепите баржу, — крикнул Флатанел, опуская на голову стальной шлем с узкими прорезями-щёлками для глаз.
Штурман подскочил к вбитому в настил кормы медному кольцу и двумя ударами перерубил пеньковый канат. Упруго загудев, волокна лопнули; мгновенно измочалившийся конец с шумом опустился в воду. Вслед за этим послышались еще три всплеска: рулевые, не желая оставаться на покинутом судне, попрыгали в море и вскоре были подобраны генуэзской галерой.
Штурман взял у солдата арбалет, макнул стрелу в горшочек с зажигательной смесью и подпалив от пламени жаровни, нажал на спусковой крючок. Потянув за собой дымный след, стрела вонзилась в борт баржи и вновь вспыхнувшее пламя принялось жадно лизать просмоленные доски.
— Пусть лучше сгорит, чем достанется нехристям, — пробурчал он, возвращая арбалет обратно.
На генуэзских галерах так же утихли споры и в полном молчании, под ритмичные всплески вёсел, они последовали за «Святым Павлом».
Сто пятьдесят против четырех. Исход сражения не вызывал сомнений почти ни у кого.
Все шире растягивая строй, турецкие галеры быстро приближались. Уже отчетливо доносились воинственные крики, невооруженным глазом были видны на палубах неистовые пляски, полные нетерпения и жажды битвы.
Не доплывая трех стадий, центральная часть кораблей притормозила движение; рога полумесяца вытянулись вперед, стремясь замкнуть кольцо. Этот манёвр не мог пройти незамеченным: Флатанел послал свой корабль на левый, ближний к береговой полосе строй врага. Две галеры, бросившиеся наперерез, попали под шквальный огонь византийцев и, теряя мачты и гребцов, поспешно отвернули в стороны. Ещё одна, пытавшаяся протаранить «Святого Павла», сама получила такую пробоину в борт, что изо всех сил помчалась к берегу, намереваясь выброситься на мель.
— Подпускайте ближе и бейте в упор, — крикнул Флатанел, прикрываясь щитом от града сыплющихся стрел. — Лучше смерть в бою, чем на плахе!
Отгоняя рукой дым от лица, он обратился к критянину, натягивающему тетиву своей катапульты:
— Целься точнее. Сегодня от твоей игрушки зависит многое.
Грек вскинул голову, мрачно сверкнул глазами, но удержался от ответа.
Генуэзские галеры не имели дальнобойных орудий; небольшие пушки и пищали могли метать картечь, да и то лишь на небольшое расстояние. И хотя град свинцовых пуль, каждая с грецкий орех величиной, был убийственен для гребцов на мелких феллуках, итальянские корабли пока еще не имели возможности активно участвовать в битве «Святого Павла» с османским флотом.
