Юрий Вяземский - Сладкие весенние баккуроты. Великий понедельник

— Да нет, Юлия, — брезгливо, но уверенно констатировал Максим. — Сказано же: «Из Регия журавль». И даже уточнено: «Из того Регия, что возле Мессинского залива, а не в Циспаданской Галлии на Эмилиевой дороге». Именно в мессинском Регии умерла Юлия… Сказано также: «Этого журавля очень долго готовили». А Юлия по приговору отца шестнадцать лет провела в ссылке и заключении: сначала на острове Пандатерия, а потом — в Регии… Тощим «журавль» был, одни косточки. А Юлию, как поговаривали, специально голодом морили… И помнишь? «Повар» во сне говорит: «Родосским горьким вином запивай». Это уж точно на Юлию намек! Разве на Родосе есть горькие вина? Я никогда не слышал и тем более не пробовал. И кто еще из обидчиков Тиберия мог быть умерщвлен в Регии?.. Юлия, Пилат, Юлия. И «горький» — не свойство вина, а литературный эпитет. От Юлии и ее разврата бежал Тиберий на Родос. Юлию, единственную дочь свою, до самой смерти не мог Август простить Тиберию: дескать, не оправдал доверия, не уберег августейшее сокровище, трусливо бежал на Родос и толкнул жену свою к еще большему нравственному непотребству, а потом и к политическим проискам… Такого «журавля» именно горьким вином надо запивать, потому что слишком много горечи хлебнул от нее Тиберий. И в каком-то смысле до сих пор расхлебывает…

— В каком смысле? — спросил Пилат, видимо почувствовав, что Максим ждет от него этого вопроса.

— А в том самом, что первое «горячее блюдо» тесно связано с третьей «переменой» и еще теснее — с «десертом»! — обрадованно откликнулся Максим. — Помнишь? Когда ели «журавля», некая женщина вдруг отбросила от себя тарелку и зарыдала. И на втором блюде она «истошно кричала». На третьем кинулась обвинять «повара». А на «десерт» ее саму «приготовили». Полагаю, тебе не надо объяснять, кто это такая?

— Ты говоришь — я слушаю, — учтиво ответил Пилат и смущенно попросил: — Только, ради богов, не перескакивай с блюда на блюдо. А то я окончательно запутаюсь.

— Ишь ты какой последовательный, Луций, — почти менторским тоном ответил ему Максим. — И вообще ты ловко устроился: всё тебе объясняй, всё разжевывай и в рот клади… Прости, я шучу, — тут же, впрочем, спохватился начальник службы безопасности, видимо почувствовав, что слишком фамильярно позволил себе разговаривать с правителем Иудеи. Но Пилат так приветливо улыбнулся своему подчиненному, что всякая неловкость тут же исчезла.

— Я просто уже сейчас хочу обратить твое внимание, что эта рыдающая, кричащая и обвиняющая женщина — не кто иная, как Агриппина, дочь Юлии и Марка Агриппы, жена Германика, усыновленного племянника Тиберия, — увлеченно заметил Максим. — А на десерт ее самое «подадут» с двумя ее детками: Нероном и Друзом Младшим. Но сперва она сумеет страшно отомстить Тиберию за мать и за мужа. Ведь многие теперь забыли, что Юлия ей, Агриппине, приходилась родной матерью!..

— Всё, всё! Не перескакиваю! — тут же словно испуганно воскликнул Максим. — С «журавлем» разобрались ипереходим к «вепрю»!.. «Вепрь» — это однозначно Германик. Слишком яркая и, я бы даже сказал, ослепительная фигура. И во сне говорится: «На сирийском блюде червонного золота вносят огромного вепря»! — торжественно произнес Максим и тут же изобразил на своем лице растерянность: — А что тут с Германиком комментировать? В семьдесят втором году скоропостижно скончался в Сирии. На следующий год его прах был доставлен в Рим и там погребен с величайшими почестями. Сенат провел разбирательство. В присутствии цезаря состоялся суд, который доказал, что Германик умер не своей смертью, а был коварно и злонамеренно отравлен Гнеем Пизоном Старшим, тогдашним наместником Сирии. Дабы избежать позорной казни, Пизон покончил жизнь самоубийством. Агриппина овдовела и еще больше возненавидела Тиберия.

— Не хочешь комментировать? — спросил Пилат, с нежностью глядя на Максима. А тот вдруг спросил, отводя взгляд в сторону:

— А сколько тебе было лет, Луций?

— Когда именно?.. Двадцать два, когда умер Германик, и двадцать три во время процесса над Пизоном.

— Ты еще не служил в преторианской гвардии?

— Тогда еще не служил.

Максим кивнул и вновь посмотрел на Пилата, но теперь уже прямо в глаза ему.

— Германик был старше тебя лет на десять, — задумчиво произнес Максим.

— На двенадцать, — тихо уточнил Пилат.

— Ну, если ты настаиваешь, я, пожалуй, вот что прокомментирую, — вдруг снова оживился Максим. — Помнишь, к «вепрю» подали как бы разный гарнир, а именно: редьку, репу, сельдерей, рыбный рассол и винные дрожжи. Это особенно меня восхитило! Догадываешься почему?

Пилат молча покачал головой.

— Да тут ведь каждая деталь имеет сразу несколько скрытых значений! — радостно воскликнул Корнелий Максим. — Смотри: «додонская редька» — это та известность, которую Германик приобрел во время подавления мятежа в Паннонии. «Репа» — слава и величие его германских походов. «Элевсинский сельдерей» намекает на те почести, с которыми его встретили в Афинах, и на то, что греки посвятили его в Элевсинские мистерии. «Рыбный рассол» — посвящение в самофракийские таинства. «Винные дрожжи от косского вина» — его визит в прорицалище Аполлона Колофонского… Тут долго объяснять, как всё это вычисляется. Но знающий человек тут же поймет, о чем идет речь. И помнишь, испуг «хозяина» и его вопрос: «А вдруг он Церере принадлежит или самой Матери Богов?» Воистину, многие в Риме тогда считали Германика не только блистательным полководцем и самым желанным кандидатом на престол, но также истинным любимцем богов и баловнем Фортуны!

— Поэтому в тридцать четыре года его «приготовили» и принесли в жертву, — грустно сказал Пилат.

И снова Корнелий Максим пристально глянул в глаза юному и почему-то теперь печальному префекту Иудеи и взгляд свой держал до тех пор, пока Пилат не поднял взор и взгляды их встретились: блекло-карий и ярко-голубой.

— Что ты всё-таки от меня хочешь? — вдруг скучно и устало спросил начальник службы безопасности.

— Что я от тебя хочу? — удивился вопросу Пилат.

— Да. Что ты хочешь, Луций?

— Разве я не объяснил тебе в самом начале, что, как никогда, нуждаюсь в твоей помощи и жду от тебя честного и полного толкования того очень важного послания, которое я недавно получил из Рима? — еще больше удивился Пилат.

— А что тебя не устраивает в моем толковании? Я тебе почти всё истолковал. Остались только «заяц» — Друз и Агриппина — «мурена» с детишками. Прикажешь рассматривать дальше?

— Кто тебе сказал, Корнелий, что твое толкование меня не устраивает? — теперь уже не просто удивился, а растерялся Пилат.

— Брось, Пилат. Слишком давно работаем вместе, — сурово произнес Максим и взгляд свой отвел в сторону.

— Чушь какая! — словно пойманный на мелком воровстве мальчишка, воскликнул Понтий Пилат и сразу же начал оправдываться: — Я лишь в самом начале действительно подумал, что ты пропускаешь некоторые важные для меня детали, потому что не вполне владеешь материалом. Но сейчас, когда ты ринулся перечислять додонскую редьку, германскую репу, самофракийский рыбный рассол и так далее, я понял, что память у тебя великолепная! И судя по тому, как ты что-то передвигал и раскладывал в своей тарелке, пока я тебе рассказывал сон… Греки тебя научили этой технике запоминания? Обучишь меня на досуге, чтобы я так же умел быстро раскладывать и фиксировать, не напрягая память?

— Научу, если прикажешь. Но это старая мнемотехника. Молодежи не нравится, — глядя в сторону дворца, обиженно ответил Максим и так же обиженно спросил: — И какие важные детали я, по-твоему, пропустил в своем комментарии?

— И вот еще, — продолжал оправдываться Пилат. — Ты очень ловко подметил, что первое кушанье «хозяину» подали «на медном блюде», второе — «на серебряном», а третье — «на золотом». А кто подавал, не истолковал.

— Как это, не истолковал? Разве я не сказал тебе, что «малый в сапогах» — это тот самый центурион, который на Планазии умертвил Агриппу Постума?

— Я не о том, — растерянно произнес Пилат. — Ты помнишь, что первую «закуску» во сне подает сам «повар», вторую — уже специальный прислужник, а «повар» стоит и комментирует? При третьей перемене уже двое работают — один разносит блюда, а другой разливает вино. В четвертой — уже трое слуг крутятся и работают. В пятой — еще один добавляется — «кравчий».

— И что тут особенного?

— То, что штат у «повара» возрастает и увеличивается от блюда к блюду. И слуги эти всё больше и теснее опекают «хозяина» и его гостей, а «повар» от него как бы постепенно отдаляется. И в третьем эпизоде «повар» уже во «всаднической тоге». А при четвертой перемене — «увенчан греческим венком из сельдерея».

— И что тут удивительного? Коль скоро мы договорились понимать под «поваром» Сеяна, естественно и логично, что аппарат первого помощника и, можно сказать, первого друга цезаря год от года усиливался и расширялся.