Исабель Альенде - Дом духов

Альба знала, что бабушка была душой «великолепного дома на углу». Другие поняли это позже, когда Клара умерла, в доме не стало цветов, бесконечных гостей, друзей, веселых духов и воцарился полный беспорядок.

Альбе было шесть лет, когда она увидела Эстебана Гарсиа впервые, но никогда не могла этого забыть. Возможно, она видела его и раньше, в Лас Трес Мариас, в одну из своих летних поездок с дедушкой, когда он брал ее с собой посмотреть имение. Широким жестом он показывал внучке все, что мог охватить взгляд, от тополевых аллей до вулкана, а также кирпичные домики, и говорил, чтобы она училась любить землю, потому что в один прекрасный день она будет принадлежать ей.

— Все мои дети безалаберны. Если к ним перейдет Лас Трес Мариас, менее чем за год они разорят имение, как это уже было во времена моего отца, — говорил он Альбе.

— Это все твое, дедушка?

— Все, начиная от панамериканской дороги до вершин тех холмов. Видишь их?

— А почему, дедушка?

— Как это почему? Потому что я хозяин, вот почему!

— Да, но почему ты хозяин?

— Потому что все это принадлежало моей семье.

— Почему?

— Потому что они купили эту землю у индейцев.

— А арендаторы, которые здесь всегда жили, почему они не хозяева?

— Твой дядя Хайме вбивает тебе в голову большевистские идеи, — рычал сенатор Труэба, впадая в ярость. — Знаешь, что произошло бы, не будь здесь хозяина?

— Нет.

— Все полетело бы к чертям! Не было бы никого, кто отдавал бы распоряжения, кто продавал бы урожай, кто нес бы ответственность за все, что происходит, понимаешь? Никто бы не заботился о людях. Если бы кто-нибудь заболел, например, или умер и оставил вдову и много детей, они все погибли бы с голоду. У каждого был бы лишь жалкий клочок земли, который не прокормил бы его. Нужен кто-то, кто думал бы о них, принимал решения, помогал им. Я был лучшим хозяином в регионе, Альба. У меня плохой характер, но я справедлив. Мои подопечные живут лучше, чем многие люди в городе, у них всего достаточно, и, если порой случается засуха, наводнение или землетрясение, я забочусь о том, чтобы никто не испытывал лишений. Этим займешься и ты, когда вырастешь, поэтому я всегда беру тебя в Лас Трес Мариас, чтобы ты знала каждый камень и каждое животное и особенно каждого человека по имени и фамилии. Ты поняла меня?

Но в действительности Альба мало общалась с крестьянами и была далека от того, чтобы помнить всех по имени и фамилии. Поэтому она не узнала смуглого юношу, неряшливого и неотесанного, с жесткими глазками грызуна, который однажды позвонил в двери «великолепного дома на углу». Он был одет в темный, очень узкий, не по росту, костюм. На коленях, локтях и на заду ткань вытерлась, превратившись в блестящую сетку. Он сказал, что хочет поговорить с сенатором Труэбой, и представился сыном одного из крестьян в Лас Трес Мариас. Несмотря на то что обычно люди его положения входили через черный ход и ожидали на кухне, его проводили в библиотеку, потому что в доме был праздник, на который собрался весь штаб консервативной партии. Кухня была наводнена целым войском поваров и помощников, которых Труэба пригласил из Клуба, там царила такая неразбериха и суматоха, так что любой посетитель только бы помешал. В тот зимний день в библиотеке было темно и тихо, она освещалась лишь слабым огнем, потрескивавшим в камине. Пахло натертым полом и кожей.

— Подожди здесь, но ничего не трогай. Сенатор скоро придет, — недовольно сказала служанка, оставив его одного.

Юноша оглядел комнату, не осмеливаясь пошевельнуться, пережевывая как жвачку, злобу от того что все это могло бы принадлежать ему, если бы он родился законным путем, как много раз объясняла ему бабушка, Панча Гарсиа, прежде чем умереть от перемежающейся лихорадки и судорог. Она оставила его круглым сиротой среди братьев и сестер, родных и двоюродных, где он был никто. Только бабушка выделяла его среди всех прочих и не позволяла забыть, что он отличается от них, потому что в его жилах течет кровь хозяина. Он осмотрел библиотеку, почувствовав, что задыхается. Все стены были уставлены стеллажами из полированного красного дерева, за исключением двух витрин у камина, там находились изделия из слоновой кости и камней Востока. Комната имела два уровня — единственный каприз архитектора, принятый Эстебаном. Балкон, на который вела винтовая лестница из кованого железа, служил вторым этажом для полок. В библиотеке находились лучшие картины, потому что Эстебан Труэба превратил это помещение в свой кабинет, свой храм, свое убежище, и ему нравилось, чтобы предметы искусства окружали его со всех сторон от пола до потолка. Здесь же стоял тяжелый письменный стол в испанском стиле. Большие кресла, обтянутые черной кожей, были повернуты спинками к окнам. Четыре персидских ковра покрывали дубовый паркет, а несколько настольных ламп с пергаментными абажурами были так умело расставлены, что где бы ни захотелось сесть, читать было всегда удобно. В этом месте сенатор предпочитал проводить свои тайные совещания, закручивать интриги, скреплять свои торговые сделки, а в часы одиночества запираться, чтобы дать выход гневу, грусти или печали от неосуществленного желания. Но ничего подобного не мог знать крестьянин, который стоял на ковре, не ведая куда деть руки и покрываясь потом от робости. Эта огромная барская библиотека подавляла и отвечала образу хозяина, который сохранился у него в памяти. Он задрожал от ненависти и страха. Он никогда не был в подобном месте и до этого момента считал, что самым роскошным, что существовало в этом мире, было кино в Сан Лукасе, куда однажды школьная учительница повела весь класс смотреть фильм о Тарзане. Ему многого стоило принять свое решение, убедить семью и проделать долгое путешествие в столицу, одному, без денег, чтобы поговорить с хозяином. Он не мог ждать до лета, чтобы сказать ему то, что накипело у него в груди. Вдруг он почувствовал, что на него смотрят. Он повернулся и увидел перед собой девочку с косами, в вязаных гольфах, смотревшую на него из дверей.

— Как тебя зовут? — решила выяснить девочка. — Эстебан Гарсиа, — ответил он.

— Меня зовут Альба Труэба. Запомни мое имя. — Я запомню.

Они долго смотрели друг на друга, пока Альба не почувствовала доверие к нему и не осмелилась подойти. Она объяснила ему, что нужно подождать, потому что ее дедушка еще не вернулся из парламента, рассказала, что на кухне все вверх дном из-за праздника, и пообещала попозже раздобыть для него какие-нибудь сласти. Эстебан Гарсиа почувствовал себя уютнее. Он уселся в одно из кресел, обитых черной кожей, подозвал девочку и усадил ее к себе на колени. От Альбы исходил свежий сладкий запах трав, который смешивался с естественным запахом ребенка. Мальчик понюхал шею, вдохнул незнакомый аромат чистоты и благополучия и, не зная почему, ощутил слезы на глазах. Он почувствовал, что ненавидит это создание почти так же, как ненавидел старого Труэбу. Она воплощала в себе то, чего у него никогда не будет, была такой, каким он никогда не станет. Ему захотелось причинить ей боль, но вместе с тем он с наслаждением вдыхал ее запах, слушал детский голосок и касался ее нежной кожи. Он погладил ее коленки поверх вышивки на гольфах, они были теплые и в ямочках. Альба продолжала рассказывать о кухарке, которая фаршировала цыплят к ужину, вкладывая орехи в заднее отверстие. Он закрыл глаза и задрожал. Одной рукой обхватил шею девочки, почувствовал, как косы щекочут ему запястье, и слегка сжал пальцы, шея казалась такой тоненькой, что легким усилием он мог бы задушить девочку. Ему хотелось сделать это, хотелось, чтобы она упала и билась у него на коленях, хватая ртом воздух. Ему хотелось услышать, как она стонет и умирает на его руках, хотелось раздеть ее, и он почувствовал внезапное возбуждение. Другой рукой он забрался под крахмальное платье, провел по детским ножкам, наткнулся на кружево батистовых нижних юбок и на шерстяные с эластиком панталоны. Он задыхался. В уголке его мозга остатки здравого смысла подсказывали ему, что он находится на краю бездны. Девочка, перестав говорить, притихла и смотрела на него своими огромными черными глазами. Эстебан Гарсиа взял ее руку и положил на свой затвердевший член.

— Знаешь, что это такое? — глухо спросил он.

— Твой пенис, — ответила она, потому что видела это на рисунках в медицинских книгах своего дяди Хайме и замечала у дяди Николаса, когда он ходил голый, делая азиатскую гимнастику.

Он ужаснулся. Резко встал, и Альба упала на ковер. Он был удивлен и напуган, у него дрожали руки, колени стали ватными, а уши горели. В этот момент послышались шаги сенатора Труэбы в коридоре, и мгновение спустя, прежде чем посетитель обрел дыхание, старик вошел в библиотеку.

— Почему здесь так темно? — прорычал он своим голосищем, сотрясая все вокруг.