Голоса из окон. Ожившие истории петербургских домов - Екатерина Кубрякова
Попугай Каро жил в кабинете на Малой Посадской более тридцати лет. Он знал несколько слов и любил приветствовать своего хозяина, на что Козинцев всегда отвечал: «Слава богу, наконец-то слышу человеческий голос».
С Валентиной Григорий познакомился в 1941 году в поезде, который эвакуировал кинематографистов в Алма-Ату. Их представил режиссер Борис Барнет, бывший тогда мужем начинающей актрисы. Примерно за год до смерти Магарилл для одного из спектаклей Валентине принесли на примерку изысканное платье. Надев его, девушка поинтересовалась, для кого шили наряд, на что костюмерша ответила, что это платье носила Софья Магарилл, снимаясь в фильме «Маскарад». Вскоре Валентина проводит коллегу в последний путь, а затем, в 1944 году, встретит в Москве ее тридцатидевятилетнего вдовца Григория Козинцева.
Роман развивался стремительно. Уже в 1945 году двадцатипятилетняя Валентина ушла из театра и переехала к возлюбленному в Ленинград, в этот дом на Малой Посадской. А через год появился на свет сын Александр — роды принимала любимая тетушка Роза с Каменноостровского проспекта.
Стены этого дома наполнил детский смех и радостный шум дружеских посиделок. Козинцев был радушен с гостями, однако мысль его всегда была занята работой: ««Прокручивание» в голове очередного замысла, отсутствие всякого интереса к бытовой стороне жизни иногда приводили к курьезам. Как-то зашел к нам по делу московский киновед и за обедом почему-то заговорил о своих семейных неурядицах, в частности, долго говорил о каких-то неприятностях у его сына. Г. М. это было абсолютно неинтересно, но он сидел с внимательной полуулыбкой на лице, я видела, что думает он о своем, о работе. Когда киновед замолчал, Г.М. вежливо сказал: «У вас, кажется, сын есть… Какой поживает?…» [192].
Работа была не просто главным делом жизни Козинцева, но самой жизнью. Он был невероятно требователен к себе — по несколько раз переписывал каждую строчку сценария, до последнего монтировал готовящийся к сдаче фильм, критиковал свои же постановки, все время пытался выйти за границы и запреты, наложенные отраслью. Так, страдая от бесконечной цензуры и правок «Белинского», Козинцев, уже давно разочаровавшийся в идеалах юности, переживший аресты и расстрелы друзей и коллег по «Ленфильму», пытался бороться не только с системой, но и с собой, за что поплатился здоровьем. Реализовал ли Григорий масштаб своего таланта? Вряд ли, вынужденный постоянно отстаивать свои принципы, он мог развернуться в полную силу. Положение кинематографиста, даже такого принципиального, как Козинцев, было во многом подневольным. От этого страдала и команда, издерганная «неровностью, придирчивостью, требовательностью, капризностью» своего режиссера. Козинцева считали суровым и замкнутым. Его, действительно, раздражали пустая болтовня на съемочной площадке, актерские анекдоты, вечеринки и приемы. Из окон этого дома регулярно доносилась резкая трель телефонного звонка — это мэтра вызывали на очередной худсовет или в жюри какого-нибудь фестиваля. Григорий Михайлович отказывался, ворча, просил жену вместо него снять трубку не перестававшего звонить аппарата, но все-таки ехал. А куда было деваться — Козинцев имел известность и авторитет в среде западных кинематографистов, и начальству было необходимо, чтобы именно такой человек представлял советское кино.
В неформальной обстановке, сидя за столом в этом доме, друзья удивлялись, как Григорий избежал опалы, особенно в годы борьбы с космополитизмом, когда на соавтора его ранних фильмов Трауберга посыпались обвинения. Козинцев и сам удивлялся, считал, что причиной его везения была вовремя полученная Сталинская премия. Ведь своим принципам он не изменял, даже под настойчивым гнетом высоких чиновников, требовавших от режиссера непременно высказаться против своего коллеги. Григорий поступал ровно наоборот, подчеркивая свою связь с опальным кинематографистом и демонстрируя неприязнь к тем, кто с легкостью принялся исполнять государственную повестку, — так, Козинцев не подал руки своему бывшему приятелю, режиссеру Всеволоду Пудовкину, после доклада последнего о предателях-кинокосмополитах. Позже он так же прямо хвалил опубликованный в самиздате опальный роман «Доктор Живаго» Пастернака, считая ниже своего достоинства отмалчиваться в угоду начальству.
Несмотря на «везение» Козинцева, и в его ближайшей семье о репрессиях знали не понаслышке. Его теща, мать Валентины, Ольга Ивановна Гребнер когда-то была секретарем Виктора Шкловского, а родственница ее бывшего мужа, которую по злой случайности тоже звали Ольга Гребнер, только с отчеством Эдуардовна, когда-то была женой сына Троцкого.
В 1936 году Ольгу Ивановну осудили на пять лет (они превратятся в десять) колымских лагерей — в ночь ареста она попросила режиссера Бориса Барнета, гостившего тогда в ее доме, позаботиться о своей шестнадцатилетней дочери Валентине. Борис тогда не только женился на девушке, но и спас ее от ссылки.
Второй раз за Ольгой приехали уже в 1949-м, когда ее дочь была женой Козинцева. Недолго бабушка радовалась общению с внуком и гостеприимностью квартиры на Малой Посадской (которую она, впрочем, не любила — вид на Неву напоминал ей вид на реку Колыму): «В нашем доме член семьи номер один — Ольга Ивановна. Считай, что она всегда права, и никогда не спорь с ней — она слишком много пережила за свою жизнь» [193], - говорил Валентине Григорий. Успокоив заплаканных родных и равнодушно сев в присланный автомобиль, Гребнер снова отправилась в лагерь строгого режима, в Воркуту. Дочь с зятем увидят ее лишь через семь лет, после реабилитации «ввиду отсутствия состава преступления».
Борис Барнет (ЦГАКФФД СПб)
А пока Валя, выглядывая из окон этого дома, каждые десять дней ждет весточек с почты. Письма матери отправлять можно лишь дважды в год, поэтому единственный способ узнать, жива ли она, — регулярно посылать в Воркуту небольшие посылки и получать в ответ извещения об их вручении. Если извещение пришло, значит Ольга жива, а если нет… В тревоге Валентина не покидает дом, не ездит с мужем по рабочим командировкам, боясь пропустить очередной срок отправки почты. Одна из корреспонденций оказывается двойным праздником — Козинцевым приносят извещение, на котором крупными буквами написано «Посылку вручил А. Каплер». Тот самый Алексей Каплер, или просто Люся, с которым Григорий, будучи киевским подростком, начинал свой путь в искусстве и к которому всегда сохранял дружеские чувства. Лауреат сталинской премии за сценарии фильмов «Ленин в Октябре» и «Ленин в 1918 году» Алексей Каплер поплатился за увлечение
