Одсун. Роман без границ - Алексей Николаевич Варламов
Кружек не хватало, за ними стояли в очереди гости и терпеливо ждали, когда посуда освободится. Иных из этих персонажей я помнил по прежним встречам, прочих видел только по телевизору, но все они стояли за грязными столиками в телогрейках, душегрейках, болоньевых куртках, кацавейках – счастливые, ликующие. Победители. Герои капиталистического труда. И на нас с Катей, коль скоро мы попали в это волшебное пространство, смотрели так же простодушно, весело и дружески, как если бы мы были знакомы много лет и нас ничто не разделяло.
– Рубль десять, – сказала банкирша раздраженно, но глаза у нее улыбались.
Я улыбнулся в ответ – как же Петя классно придумал: в кои-то веки можно было почувствовать себя миллионером – и протянул ей уже не помню точно какие деньги весной девяносто четвертого года были в ходу и сколько они тогда стоили, – но она весело отшвырнула мою купюру.
– Это что такое, Маня? Опять фальшивые? Мне милицию позвать? Юр-ра-а!
Кто-то дернул меня за рукав и поманил пальцем.
– Вам туда.
В дальнем углу возле сортира невзрачный человечек в коричневом двубортном пальто и кепке-аэродром менял деньги. К нему тоже выстроилась очередь. Банкир оглядывал каждого, кто подходил, на секунду задумывался, а потом объявлял курс. С кого-то брал по сто тысяч за советский рубль, с кого-то по двести, а с кого-то требовал миллион. Гости пробовали было возмущаться, но меняла был непреклонен. Когда же подошли мы с Катей, он посмотрел очень ласково и, как мне показалось, даже смущенно.
– С вас, дети мои, по сто деревянных за один всесоюзный. Потянете?
Через минуту я держал в руках желтые советские рубли, и сколько же нежности ощутили мои пальцы к этим бумажкам с нашим прекрасным гербом и надписями на пятнадцати языках. Мы снова встали в очередь, взяли по кружке пива и сосиски в целлофановой обертке, ребята за столом потеснились, приняли нас к себе, и мы хлебнули немыслимого, с привкусом стирального порошка напитка, который с каждым новым глотком становился все приятнее, а после второй порции и вовсе показался нектаром.
Во двор въехала, сильно газуя, зеленая «пятера» с ржавыми дверями и просевшими лысыми шинами, и из нее с трудом вылез хмельной именинник. Гости заорали, заулюлюкали, засвистели, а Петя был точно такой же, как десять лет назад: в американских армейских ботинках, свитере и ватнике, в каких мы собирали в Анастасьине картошку. Молодой, веселый, общительный. И говорил он что-то совершенно замечательное: про свою давнюю мечту объединиться всем козырным пацанам и уехать на далекий океанский остров, чтобы жить там свободно, счастливо и справедливо. Вокруг него толпился разнообразный народ, перебивая друг друга, произносил душевные тосты, плакал, обнимался, хохотал. У именинника просили раздобыть запасные колеса для «москвича», батники, водолазки, толстовки и женские сапоги, составляли списки, спорили, галдели, пихали ему деньги, бузили, курили кто «Яву» явскую, кто дукатскую, а самые богатые «Космос».
Поразительное это было сборище! Там был человек-гора с грузинской фамилией, еще более крупный, чем Петя (потом он уедет в Тбилиси, станет проводить невероятно красивые реформы и одолеет непобедимую грузинскую коррупцию), был главный редактор комсомольской газеты и вместе с ним не очень приметный молодой человек, которого позднее станут называть «Миша Два Процента». Был известный портретист, двое надменных писателей, ничем, кроме своего надменства не прославившиеся, заехал черноволосый политик в длинном кашемировом пальто молочного цвета и тоже поменял деньги и выпил пива. В те годы мы часто видели его по телевизору – это он придумал программу, которая должна была за пятьсот дней преобразовать страну безо всяких потрясений, однако ему не дали этого сделать, и он стоял высокий, стройный, обиженный, с прекрасной черной шевелюрой и вдохновенным лицом – ни дать ни взять Владимир Ленский. Был его счастливый соперник – круглолицый плешивый внук детского классика по прозвищу Железный Винни-Пух, тот самый, кто призывал народ в октябре девяносто третьего выйти на улицу, и это его проклинала Россия и я вместе с ней. Однако в разговоре он оказался невероятно обаятельным. Даже крупные причмокивающие губы и не совсем четкая артикуляция придавали его облику что-то детское, невинное. Он быстро опьянел, сделался еще милей и беззащитней, а потом уснул за столом, и тогда рыжеватый, очень умный, спокойный господинчик, который изобрел ваучеры и говорил позднее, что надо было просто правильно их использовать, аккуратно оттащил Винни-Пуха в сторонку и положил на старенький топчан.
Да, отец Иржи, это были те самые люди, которых я ненавидел и считал главными виновниками своего личного несчастья и несчастья моей ограбленной страны. И теперь мне выпал шанс взгромоздиться на тайваньский стол и сказать этим упырям все, что я про них думаю. От себя и от имени тех, кого ни под каким видом на закрытую вечеринку в Бердяевке никогда не пустили бы. Я был единственный лох среди наперсточников, которым в подметки не годился пучеглазый аматёр с Тушинского рынка. И я был уже готов это сделать, как вдруг в углу раздался шум, крики – то маленький Юра в милицейской форме мышиного цвета вышел из женского туалета.
Он вел перед собой двух рыдающих женщин, одна что-то продавала, а другая покупала, и они устроили в укромном месте примерочную. Как обе дамочки ни стенали, размазывая по лицу дешевую краску, как ни жаловались и ни взывали к сочувствию, Юра конфисковал товар, а вслед затем на глазах у всех арестовал менялу за незаконные валютные операции и надел на него наручники. Народ опешил, а я едва успел спрятать бычок. Петя же зазевался, и Юрик при всех оштрафовал его на три полновесных советских рубля по десять миллионов за штуку. Павлик скорчил в ответ такую рожу, что Катя не выдержала и засмеялась. Впервые за три месяца – и, может быть, поэтому смех у нее получился неестественно звонким. Все обернулись, посмотрели на нее, а она смутилась, спряталась за меня.
– Простите.
Юра что-то угрожающе пробурчал и потребовал у нее паспорт.
– Советский тебе? – спросил я сердито. – Тогда ты покажи свое удостоверение. Серпасто-молоткастое. И деньги чеченские, которые ты со следачкой, гадина, поделил, отдай.
Юрка побагровел, Петя не понял или сделал вид, что не понял, о чем речь, Катя прижалась ко мне, но тут налетели дамы, завопили, что народ все прибывает, а им не хватает рабочих рук, надо идти на кухню готовить, мыть посуду и потащили мою девушку за собой.
Кто полагается на Бога
Мне отчего-то кажется, что окружной судья сыграл в судетской истории не
