Вячеслав Шапошников - К земле неведомой: Повесть о Михаиле Брусневе
«Просидев в одиночном заключении с лишком год и обдумав те обстоятельства, которые привели меня к такому грустному положению, в котором нахожусь ныне, и решил откровенно объяснить все то, что мне известно пo делу, по которому я арестован.
Так как я решился раскаяться, то поэтому я начну с того момента, как я втянулся в это дело…»
Рука опять остановилась. Он перечитал написанное. Покривился: жалкие, жалкие слова… На память пришли ходячие слова Бюффона: «Le style — e'est l'homme».[10] Покивал, не щадя себя: «Жалкий слог жалкого человека…» Посомневался: «И зачем я буду забираться в такие дебри? Моя юношеская игра в «политику»… Вряд ли полковника интересуют такие «глубины»… Решился: «Но надо же объяснить все! Вычертить весь путь моей заблудшей души, со всеми его «кривыми» и «ломаными»! Уж исповедь так исповедь!..»
ГЛАВА СЕМИДЕСЯТАЯ
Непротокольные показания Егупов писал несколько дней. Начав с подробнейшего описания своих юношеских увлечений революционными идеями, он описал затем всю деятельность организации, в которую входил в Москве, описал свои поездки в Ригу, Люблин, Варшаву, Тулу… Многое тут было полковнику Иванову, прочитывавшему эти показания по частям, известно по докладным запискам филеров, по сообщениям Михаила Петрова, по показаниям других подследственных, но многое было и по-настоящему ново и ценно. Всплыли ранее неизвестные адреса, имена, факты, многое по-новому освещалось. Например, Красин, отделавшийся за неимением серьезных улик лишь тем, что всего несколько месяцев просидел под следствием, по показаниям Егупова оказался весьма любопытной фигурой. Показания о нем и Брусневе полковник подчеркивал карандашом, как особо ценное. Егупов писал:
«Припоминая теперь некоторые мои разговоры с Брусневым и Кашинским, я вспомнил о том, что они мне рассказывали о кончившем технологе Красине, который, по их словам, теперь отбывал воинскую повинность в Нижнем Новгороде. Кашинский мне говорил, что через этого Красина, с которым он познакомился в Петербурге, он познакомился с Брусневым, после чего у них, т. е. между Кашинским и его знакомым Брусневым, завязались отношения, так что Бруснев, по окончании курса в Технологическом институте, нарочно приехал в Москву, чтобы и здесь устроить организацию рабочих с помощью петербургского «Рабочего союза», по петербургскому образцу, но, по знакомстве с нами, планы Бруснева несколько изменились, что можно вывести из выше мною изложенного о нашей деятельности в Москве. О самом Красине Кашинский отзывался так: Красин — опытный кружковой деятель и по направлению марксист, что он ведет борьбу в спорах с народовольцами, хотя в то же время говорит, что кто желает заниматься террором, тот пусть им занимается, но для организации, к которой он принадлежит, он террористическую деятельность совершенно отрицает. На основании этого Кашинский заключал о нем, что он эгоист, а это Кашинскому не правилось. Бруснев, выслушивая эту характеристику, молчал. Что же касается до образования «Рабочего союза» в Петербурге, то я от Кашинского, Бруснева и рабочего Мефодиева слышал следующее: эта организация ведет свое начало с 1887 года, когда стало преобладать среди интеллигенции направление эмигранта Плеханова, что она с этого времени начала расти, причем эта организация постоянно чувствовала недостаток в интеллигентских силах, между тем, как среди рабочих в Петербурге находила обильную работу; что за последние годы рабочие настолько приобрели развитие и опытность, что начинают самостоятельно вести пропаганду и организацию, и что, несмотря на правительственные разгромы, производившиеся в этой организации, она теперь настолько окрепла, что даже в случае, если вся интеллигенция будет арестована, она все-таки будет расти не только в Петербурге, по и в его окрестностях и других городах, где действуют разъезжающие и высылаемые рабочие. А когда они составят кружок среди рабочих, то свяжут его с петербургским союзом…»
Да, это были действительно откровенные показания, те самые, которых так не хватало следствию. Егупов вытаскивал на свет такое, что никогда не было бы обнаружено. К особому удовольствию полковника, тот припомнил весьма любопытный случай, в минуту откровенного разговора поведанный ему Брусневым. Случай этот позволял причислить Бруснева, пускай всего лишь как косвенного участника, к той группе террористов, которая в марте 87-го года попыталась совершить покушение на самого государя! У Бруснева хранилась целая химическая лаборатория террористов, в которой они и вырабатывали взрывчатую смесь для своих бомб!
Прочитав эти пространные показания вслед за полковником Ивановым, товарищ прокурора Стремоухов обратился к нему с язвительной усмешечкой:
— Ну вот!.. А вы говорили: мол, другой народ пошел! Вон какие откровения закатывают! Да-а!.. А каким гордецом он глядел на первых допросах!..
— Просто у этих, нынешних, благородства нет прежнего, а вместо него — одно плебейское упрямство!.. — угрюмо откликнулся на это замечание полковник.
— Не совсем согласен с вами, Александр Ильич. Я со стороны имел возможность понаблюдать за всеми этимй людьми и скажу так: есть просто Егуповы и есть Брусневы. Так было всегда!..
Полковник не нашел, что ответить, и лишь пожал плечами.
ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ
Михаил недоумевал: еще в конце июня полковник Иванов сказал ему, что следствие почти завершилось, но потянулось время, а завершением и не пахло. Допросы, допросы, допросы… Он уже давно потерял им счет.
Своей тактики Михаил не сменил. Либо отпирался, либо просто отказывался отвечать. Последние допросы заставили его насторожиться: среди примелькавшихся вопросов следователя появились неожиданно новые… Причем уже сами эти вопросы говорили об особой осведомленности полковника Иванова. На недавнем допросе тот вдруг заговорил о химической лаборатории народовольце и, которую Михаил когда-то хранил у себя. Михаил о том давнем эпизоде из своей студенческой жизни вроде бы никому не рассказывал. Почти никому. Лишь однажды в разговоре с Егуповым в ответ на его откровенность рассказал… Рассказал о земляке своем Пахоме Андреюшкине, о своих переживаниях в связи с казнью группы террористов, в которую тот входил. Не просто откровенностью заплатил за откровенность, была и цель: на конкретном примере хотел показать Егупову, склонному к терроризму, как почти впустую губятся, расточаются на этом узком пути силы революции…
То, что следователю стало известно, о той химической лаборатории, для Михаила явилось такой неожиданностью, что он в первую минуту не сумел справиться с растерянностью. И почувствовавший, увидевший это полковник Иванов сразу же насел на него: мол, вот, кроме всею прочего, какие улики имеются у него; мол, один только факт хранения такой лаборатории уже вполне достаточен для того, чтоб говорить о составе преступления, причем преступления весьма серьезного; мол, его, Бруснева, теперь вполне можно отнести к той преступной группе, измышлявшей покушение на государя…
Справившись с собой, Михаил ответил, что никогда никаких химических лабораторий у себя не хранил, и если следствие располагает какими-то фактами на этот счет, то с ними он должен быть ознакомлен. Полковник пообещал представить и факты, и хотя затем к разговopy об этом он не возвращался, Михаил при новых допросах постоянно ожидал этого возврата…
Полковник Иванов просматривал список литературы, прочитанной подследственным Брусневым. Давно собирался полюбопытствовать. Все как-то не получалось. В последнее время много работы было в связи с показаниями Егупова.
Список оказался довольно любопытным: «История нидерландской революции» Мотлея, «Герои, культ героев и героическое в истории» Карлейля, «Потерянный рай» Джона Мильтона, «Мир, как воля и представление» Шопенгауэра, «Американская республика» Брайса… И в пределах возможного этот Бруснев проявлял заметное тяготение к литературе определенного рода… Только одно это говорило о том, что тот отнюдь не сломлен. Любопытным был и другой факт — обилие литературы на иностранных языках. Чего тут только не было! Сочинения Софокла и Гете — на немецком, сочинения Руссо, Флобера, Золя — на французском. Особенно солидным был список литературы на английском языке: сочинения Диккенса, Брайса, Брета Гарта…
Удивительной, непонятной для полковника была эта всеохватность, эта широта. Как будто его подследственный готовил себя к какой-то всесветной деятельности, а не к отбыванию наказания, то бишь все к тому же одиночному заключению, к многолетней ссылке…
Перед тем полковник просмотрел список прочтенного Вановским. Совсем, совсем другая литература: легкое развлекательное чтиво (впрочем, для подследственного, пожалуй, не развлекательное, а отвлекательное!).
